аконитом: пчела к ней льнула, и в ее медоносное сердце вонзалось пчелиное жало с жуткою болью.
Шаня вставала с постели при свете крохотной лампады, молилась на коленях и плакала. И потом думала долго, и горьки были ее мысли. Казалось ей, что так и должно быть, что в план мировой трагедии вкралась роковая премирная ошибка, и потому мечта о солнечно-ясном герое все не оправдана: бедное сердце, отравленное высокою мечтою, должно вечно творить прекрасных кумиров из слишком низменного материала.
Шаня становилась опять на колени перед иконою и говорила:
– Икона творит чудеса, – о, кусок дерева! То, что создано человеком, что овеяно его верою в чудеса. А я от живой иконы захотела чудес, – от человека, созданного всемогущею силою, овеянного тайною всемирного устремления. И чудеса будут, будут, будут!
У Шани сидел дядя Жглов. Он пил чай с абрикосовым вареньем и хмуро поучал Шаню, как жить на свете, как ладить с людьми и как делать земляничную наливку. Шаня внимательно по-видимому слушала. А сама думала о своем: как любить, как побеждать любовью, как из человека творить себе кумир.
Пришел Евгений и, как только увидел дядю Жглова, так сейчас же нахмурился и погрузился в дурное настроение. Он первый раз встретил Жглова у Шани.
Встреча была натянутая. Евгений и дядя Жглов говорили друг другу колкости.
Скоро дядя Жглов ушел, и Евгений дал волю своему раздражению. Он злобно говорил:
– Я не хочу, чтобы ты его принимала!
Шаня, зараженная его злостью, сердито сказала:
– Ну уж это ах, оставьте!
Она сама почувствовала, что слова ее звучат вульгарно, и от этого еще больше рассердилась. Евгений закричал:
– Я тебе запрещаю! Шаня сказала презрительно:
– Вот еще новости! По какому это праву?
– Как по какому праву! – кричал Евгений. – Ты этого не знаешь? Я отказался от надежд на блестящую карьеру, – мне тебя довольно. Если бы я женился на Кате, то ее родственники живо бы меня вытащили. Ты должна это ценить.
Шаня, чувствуя, как все сильнее вскипает в ее сердце злость, спросила:
– Ну и ценю, так что же из того? Евгений сказал внушительно:
– И потому я решительно запрещаю тебе принимать у себя этого господина, который позволил себе такой поступок со мною.
Шаня кричала:
– Ты не можешь мне этого запрещать. Я тебе не раба. Я принимаю, кого хочу, и буду принимать. Буду, буду, буду!
Ее неистовые крики казались Евгению нахальными. Раздражали мучительно. Хотелось за горло ее схватить. Евгений покраснел, глаза его сделались жесткими и колючими, и он вдруг ударил Шаню по щеке.
Шаня тихонько вскрикнула, заплакала, замолчала и отошла в сторону, закрывая лицо. Опираясь на невысокий шкапик, она стояла и плакала.
Евгений сразу очнулся и почувствовал острую жалость и раскаяние. Он робко подошел к Шане. Говорил тихо:
– Шанечка, милая, прости. Ну пусть он ходит. Только бы лучше мне с ним не встречаться.
Когда Евгений уходил, они попрощались нежно и смущенно.
Шаня вспоминала об этой пощечине без зла. Почти рада была ей. Думала: «Он ревнует, не хочет никому меня уступить. Ревнует даже к дяде, – значит, любит сильно».
С каким-то странным, жутким сладострастием вспоминала Шаня эту пощечину. Ее томил стыд сладострастных мечтаний.
Захотелось Шане испытать, хочет ли Евгений, чтобы она стала его женою. Наивное придумала она средство. А потом и сама увлеклась им.
Шаня просила Евгения:
– Закажи мне визитные карточки с твоею фамилиею, Александра Степановна Хмарова.
Евгений хмуро сказал:
– Ну, вот каприз! Зачем тебе это понадобилось теперь? Никто этого не делает, не носит до свадьбы фамилии мужа. Разве это можно?
– Да почему же нельзя? – спросила Шаня.
– Это и законом запрещается, – говорил Евгений. Шаня умоляла неотступно. Наконец Евгений сказал:
– Хорошо, закажу.
Через несколько дней он пришел и подал Шане картонную коробочку. Сказал, смущенно улыбаясь:
– Ну вот, я заказал.
Шаня покраснела от радости. Руки ее задрожали. Она быстро открыла коробку и прочла верхнюю карточку: «Александра Степановна Самсонова».
Шаня багрово покраснела, заплакала и бросила карточки в лицо Евгению.
Евгений пытался уговаривать ее:
– Ведь все равно нельзя. Ведь только одни недоразумения будут, если ты будешь называться Хмаровою.
Шаня опять принялась упрашивать:
– Женечка, да ты только потешь меня. Ты мне поверь, – я не буду трогать их до свадьбы.
Напоминание о свадьбе всегда бывало мучительным для Евгения. Говорило о чем-то обязательном, о цепях какого-то долга. Он хмуро отказал.
Шаня просила на коленях. Плакала. Угрожала. Добилась-таки своего: Евгений заказал ей карточки со своею фамилией).
Когда он принес Шане Эти карточки, Шаня была в восторге, кружилась, прыгала, хлопала в ладоши, по-детски веселилась, вся раскраснелась, смеялась. Глаза ее блестели. Она унизительно прислуживала Евгению в тот вечер.
Евгений несколько раз повторял ей:
– Только ты, пожалуйста, не раздавай их своим знакомым. Положи их в комод и не трогай, пока мы не повенчаемся.
– Конечно, Женечка, – говорила Шаня, – конечно, я их употреблять не буду. Это только мне самой для себя, чтобы знать, что вот ты-то меня признаешь.
Но обещать легче, чем исполнять обещанное. Шане так хотелось уверить всех, что она будет женою Хмарова. Поэтому она показывала кое-кому из знакомых эти карточки и говорила:
– Это он мне заказал.
Шаня показала эти карточки и Манугиной. Но Манугина ее разбранила и пристыдила.
– Зачем это тебе? – спрашивала она, строго глядя на Шаню. – Какая ты глупая и суетная девочка!
Шаня покраснела и заплакала.
А все-таки она не могла устоять против искушения показывать всем новые визитные карточки. То оставит где-нибудь карточку, то в магазине, заказывая прислать что-нибудь на квартиру, даст ее. Чтобы оправдать себя перед самою собою, смешивала их с прежними своими и потом пользовалась ими как будто нечаянно.
Скучная канитель постоянных домашних разговоров о Шане, упреков, насмешек, советов скоро утомила Евгения. Он придумал сказать дома, что расстается с Шанею. Вышло это почти случайно. После одной ссоры с Шанею он вернулся домой разъяренный и в порыве откровенности ляпнул:
– У нас с Шанею все кончено. Она мне надоела.
Дома обрадовались очень. Варвара Кирилловна поехала к Софье Яковлевне поделиться своею радостью, Аполлинарий Григорьевич самодовольно покрутил ус и сказал:
– Ну вот видите, я же вам говорил!
На другой же день Евгений отправился к Шане, но дома еще довольно долго поддерживал эту ложь, из самолюбия и чтобы выиграть время. Чтобы не было сцен.
Дома ему верили; хотели верить. Верили, потому что знали его тряпичность и были уверены, что он не сможет долгое время устоять против домашних внушений. Да и не жалели об этом свойстве его натуры. Видели в этом признак хорошей породы и изысканного воспитания. Думали, что только мужики бывают слишком энергичны.
Поторопились устроить примирение с Рябовыми. Рябовы знали о связи Евгения с Шанею больше, чем Хмаровы, но делали вид, что верят всему, что Хмаровы им говорят. Катя готова была ждать хоть десять лет того момента, когда Евгений вернется к ней, и родители уже перестали с нею спорить. Евгений был с Катею ласков, и ее надежды на его любовь ожили.
Но скоро Хмаровы узнали, что Евгений продолжает бывать у Шани. Кратковременная радость опять сменилась унынием. Тогда Мария решилась принести жертву. Она поехала к Шане, просить Шаню отказаться от Евгения.
Удивилась Шаня неожиданному посещению, но и виду не показала, что удивлена. Приняла Марию чрезвычайно любезно.
Сначала Мария упрашивала Шаню кротко. Говорила:
– Это будет с вашей стороны такой великодушный, благородный поступок, если вы откажетесь от Евгения. От этого зависит вся его будущность, вся его карьера. Если вы действительно его любите, то вы покажете этим, что заботитесь о его счастии.
И Шаня, в тон ей, говорила любезно, но решительно.
– Я уверена, – сказала она, – что Евгений будет счастлив со мною. Он такой благородный, такой чистый человек, что не может думать только о карьере. И у него такие блестящие способности, что он выдвинется и без помощи жениных капиталов.
Мало-помалу разговор принял резкий характер.
– Поверьте, мы лучше вас знаем его, – говорила Мария.
– Не думаю, – возражала Шаня. – Я его люблю, а у любви зоркие глаза.
– У него не такая натура, чтобы он мог с вами ужиться, – сказала Мария с презрительным ударением на слове «вами».
Шаня говорила уже с раздражением:
– О, не беспокойтесь! Уживемся как-нибудь или разойдемся, когда сами захотим этого, а не по чужому приказу.
Мария ушла ни с чем, раскрасневшись от досады. Когда Шаня в тот же вечер рассказала об этом посещении Евгению, он очень обеспокоился. Тревожно, почти злобно спросил:
– Ты наговорила ей дерзостей? Шаня покраснела и засмеялась.
– Я – не девчонка, – сказала она, – а твоя сестра – не классная дама, чтобы я говорила ей дерзости. Разговор весь вела она, а я только отвечала ей. Из моих гостей никто еще не жаловался на мою нелюбезность.
Меж тем Шане приходилось все больше терпеть от двусмысленности ее положения. То товарищи Евгения позволяли себе неуважительные выходки в ее квартире. Эти «опроборенные картавцы», как называет таких Игорь Северянин, приставали к ней с комплиментами и пошлыми намеками.
Однажды все эти приставания вывели Шаню из терпения. Охваченная внезапною вспышкою гнева, она раскричалась на них и попросила их удалиться. Когда они попытались объясняться, она ушла и заперлась в своей спальне. Сконфуженные нахалы ушли, ворча, а Евгений сделал Шане безобразную сцену.
То какая-нибудь гусыня из чиновниц обольет Шаню при встрече презрением. То горничная надерзит, какая-нибудь простая, грубоватая Куша.
Эта Куша, узнав о том, какие отношения существуют между Шанею и Евгением, прониклась презрением к Шане. Она все небрежнее исполняла свои обязанности. В один тяжелый для Шани день Шаня сделала ей резкий выговор. Куша отвечала дерзко. Начала даже кричать:
– Да что такое! Стану я подражать всякой содержанке! Я – честная девушка.
Шаня побледнела. Точно острою болью пронизала ее обида. Сказала спокойно, почти ласково:
– Уходи, Куша. Больше я не стану тебя держать.
– Да за что же? – пытаясь сохранить независимый тон, спрашивала Куша. – Кажется, я ничего, все делаю исправно, а что правду сказала…
– Ну, живо собирайся, – сухо сказала Шаня.
– Да и уйду, – растерянно говорила Куша. – Что ж такое! Но скоро она опомнилась. Принялась просить прощения:
– Барышня, да я не со зла. Простите меня, глупую. Сдуру, как с дубу.
Повалилась Шане в ноги. Заплакала. Но Шаня была непреклонна. Повторяла спокойно:
– Нет, голубушка, уходи.
Куша уходила со слезами. Опять, прощаясь, в ноги кланялась.
Шаня почувствовала, что она беременна. С такою нежною и стыдливою радостью сказала это Евгению. Он нахмурился. Сказал бесцеремонно:
– Ну, это меня не радует. Шаня покраснела. Она говорила:
– Женечка, да ты ничего не бойся. Ребенок тебя
