и блеска, торжественные звуки музыки.
Как видение многокрасочно блестящее и совершенно ненужное, прошла перед Ортрудою широкая, звучная, церемониально веселая панорама бала. И сквозь нее просвечивали глубинные, отрадные сумраки.
Ортруда говорила по привычке любезные слова, разговаривала с посланниками о том, что может быть приятно каждому из них. С благосклонною ласковостью приняла она первый раз представленную ко двору молоденькую Имогену, дочь маркиза Альфонса Мелладо. Сказала ее отцу ласковые, милостивые слова о том, что Имогена очаровательна. Потом, вспомнив, что дряхлый старик плохо слышит, милостиво подошла к нему близко и у самого его уха повторила:
– Очаровательное дитя! Ее милые черты живо напомнили мне милую маркизу.
Милую покойную маркизу, имя которой вдруг выскочило из памяти Ортруды.
Старый маркиз был очарован и тронут. Молоденькая, нежно красивая и застенчивая Имогена рдела от смущения, радости и девической кроткой гордости. После милостивого приема королевы Имогену заметили. Ей стало весело. Ее легкая грусть об отъезде жениха таяла в блесках, звонах и увлекательных реяниях танца.
У Имогены уже был жених. Но свадьбу отложили на год. Ее жених уехал на днях в Париж. Он был секретарем миссии во Франции. Дни милой Имогены были закутаны белою фатою сладкой опечаленности, пронизанною розовыми улыбками ожиданий, еще более сладких.
– Имогена, – сказала ей маркиза Элеонора, – вы имеете сегодня большой успех. Принц Танкред очарован вами.
– Я боюсь принца Танкреда, – с простодушной откровенностью сказала Имогена.
Ласково-улыбаясь, Элеонора возразила:
– О, милое мое дитя, он вовсе не страшен. Он очаровательно любезен. А как он рассказывает! Как много он видел и испытал! Где только он не побывал!
В наивное сердце мечтательной Имогены упали палящие искры любопытства, нетерпеливою отравою приникли к ее легко опечаленной душе. Ничего не сумела сказать, но подняла глаза на хитрую очаровательницу с таким ожидающим выражением, что Элеонора уже обрадовалась первому успеху.
Потом Элеонора подошла к принцу Танкреду. Сказала ему тихо:
– Ваше высочество одержали новую победу. Но это так привычно для вас, что я даже не смею поздравить вас с этим.
– Вы мне очень льстите, милая госпожа Элеонора, – ответил Танкред.
– Графиня Имогена Мелладо уже влюблена, – продолжала Элеонора.
– О, это вам кажется, – у нее жених, – сказал Танкред.
Элеонора засмеялась лукаво.
– Жених далеко! – воскликнула она.
– Я едва заметил эту девочку, – сказал Танкред с равнодушием, почти непритворным. – Бог с нею.
Но в глазах его зажегся мгновенный огонек. Элеонора говорила:
– Она влюблена и потому очаровательна. Ей кажется, что она влюблена в жениха. Ах, эти девчонки еще верят родным, которые их сватают по своим расчетам. Они влюбляются в того, кого им подставят. Но это так непрочно! Притом же он уехал на целый год. Глупый молодой человек!
– Он делает карьеру, – сказал Танкред.
– О, карьеру! – возразила Элеонора. – От человека с его связями карьера не уйдет. Целый год! Да это для нее вечность! Нет, ваше высочество, она не станет дожидаться так долго господина Мануеля Парладе-и-Ередиа. Мы, южанки, созреваем для любви скоро. Не судите о нас по вашим хладнокровным немкам.
– Скоро, хорошо и надолго, – сказал Танкред. – Мне ли этого не знать!
Элеонора засмеялась. Так осторожно, очень весело и очень легко, чтобы не потревожить своей эмали.
Танкред подошел к Имогене, поговорил немного. Первые, скользящие впечатления, – у нее жуткое любопытство; он легко полюбовался ею. Подумал, что было бы приятно опять увлечь, опять влюбить. Отошел, почти равнодушный, но не раз взглядывал в ту сторону, где была она.
А для Ортруды, как смутный сон, длился блестящий бал.
На другой день королева Ортруда велела позвать к себе Астольфа. Нетерпеливо ожидала его. Когда он пришел, радостно взволнованный, Ортруда сказала ему:
– Милый Астольф, я хочу повторить с тобою наш вчерашний урок. Пройдем опять потайной ход вместе. Проверим, сумеем ли мы сами справиться с этим важным делом.
Астольф радостно покраснел. Ортруда, улыбаясь, сказала:
– Надеюсь, что там мы с тобою не встретим белого короля.
Еще багрянее покраснел Астольф, жестоко смущенный словами и веселою улыбкою Ортруды. Он прошептал, стыдливо склоняя голову:
– Вашему величеству не страшен белый король. Тени ваших предков к вам благосклонны.
– А тебе он не страшен? – спросила Ортруда.
– В нашем роду не было трусов, – с застенчивою гордостью отвечал Астольф.
– Так открой же мою потайную дверь, – приказала Ортруда.
Астольф сложил опять ее тайное имя, как вчера складывал его гофмаршал, – и снова открылась никому не ведомая дверь.
И вот опять, преодолев мгновенный страх зазиявшей перед ними черной тьмы, они шли темным подземным ходом по той же дороге, как вчера. Тот же легкий огонек, теперь в руке Астольфа колебавший свой белый, немигающий взор, освещал их путь. Как вчера, было душно, и влажный воздух был неподвижен и оранжерейно тепел. Зыбкая тьма трусливо убегала в углы переходов и там вздрагивала, и смеялась беззвучно и тупо, и дразнила. Как вчера.
Но сегодня Ортруда и Астольф были одни. Докучной старости не было с ними. Их обоих равно волновало таинственное, темное сладострастие этого уединения. Казалось, что здесь все возможно, все дозволено. Мечтания зажигались в них, и хотелось сделать что-то невозможное для земли, неслыханное на земле.
Но что же ты, бессильная мечта! Боишься ли ты камней, тепло и влажно жестких под их смутно в полутьме белеющими ногами? Или еще не настал твой час ликовать и радоваться?
Наконец Ортруда и Астольф подошли к высокой бронзовой двери, последней перед гротом. Звонкая радость охватила их обоих. Они смеялись, кричали от восторга забавные и простодушные слова, как дети, возились у двери и кричали, звонко смеясь:
– Я открою, я!
– Нет, я!
– Пусти меня, ты не знаешь.
– Знаю, помню.
Наконец Астольф первый нашел и нажал пружину, скрытую в стене между двух больших камней. Со скрипом медленно приоткрылась тяжелая дверь. Открылся грот, и узкая дорожка у самой воды. Пробирались осторожно по этой дорожке, Астольф впереди, и за ним Ортруда.
Было сыро, и еще более душно, и тяжело было дышать. И все здесь было странно и необыкновенно, как в сказке. Небывалым на земле казалось даже освещение, – смешивался слабый свет ручного электрического фонаря с мутною полумглою грота. Электрический фонарь бросал беглые отсветы на стены грота, и они казались темно-красными. И на ногах Ортруды и Астольфа ложился тот же темно-красный отблеск, и казалось, что по темно-огненной они идут дороге и багрово пламенеют оба. Капли воды, которые со звучным в тишине плеском медленно и мерно падали со сводов в воду, казались темно-красными, – точно это капала тяжелая кровь какого-то каменного чудовища. Причудливою, зловещею тенью темнела яхта среди неподвижной воды бассейна.
Ортруда скоро заметила, что вода у дорожки была мелкая. Придерживая платье руками, она вошла в воду. Астольф весело засмеялся и тоже пошел по воде. Жутко-веселый плеск ударился по их коленям. Стало вдруг прохладно, и грудь вздохнула легче.
Плеск воды гулко отдавался в вышине темного свода, вдруг повеселевшего от этих детских шаловливых звуков.
А вот и вторая дверь, громадная, сложенная из двух каменных глыб, полунависших над водою, дверь уже на волю. Она двигалась посредством громоздкого механизма, который требовал малой затраты сил, но зато отнимал очень много времени.
Ортруда и Астольф взялись разом за выточенные из красного дерева ручки громадного вала и быстро вращали его, прислушиваясь к хриплому шелесту влажных песчинок под движущимися тяжело глыбами. Они только немного приоткрыли дверь, – слегка раздвинулись две скалы.
Ортруда и Астольф, по колено в воде, прошли в расщелину этих скал. Они очутились на воле, на узкой полосе берега у подножия гор, облитых пышным багрянцем вечерней зари. Был каменист и пустынен берег, и шумные недалеко плескались волны. Вечереющий, алый свет широкого простора буйно разлился перед Ортрудою и Астольфом, лелея голубеющую в розовых тенях даль морскую. Бодро и свежо пахло морскою солью. Далек и тонок был легкий дымок парохода на резкой алости горизонта, и два-три паруса розово вздували по ветру свои далекие, вольные груди.
Какая радость выйти из тьмы подземной в вольный мир! Какая радость к вольному ветру морскому обратить лицо! И говорить с волною, и смеяться с ветром перелетным!
В небе, безмерно высоком и ясном, как первозданный храм, пылала багряная вечерняя заря, торопясь ликовать и радоваться. И от нее восторгом пустынной свободы зажглась душа Ортруды, пламенея и ликуя. Как опьяневшая вдруг от света и воли, Ортруда далеко вышла к волнам, кипящим белыми брызгами пены, и говорила:
– О, светлая тень! Призрак, всегда утешающий! Наконец, я вижу тебя! Я вижу тебя, Светозарный!
В тлеющих лучах с неба ее белое платье было, как пламень, и алы были ее ноги в пламенеющих плесках волн.
Возникший от пламенеющего запада, великий Дух, в свете которого тают, как легкий, призрачный дым, свирепые драконы мировых солнц, Дух отрадный, имя которому – Светозарный, явился тогда, утешая, королеве Ортруде. Его широкие крылья, осенившие полнеба, пламенели, и ризами его были струящиеся заревые огни, и благостный взор его был безмерно-высокою лазурью. Ортруда, стоя в воде и отдав на произвол играющим волнам край своего легкого платья, простерла руки к Светозарному, и прославляла его, и восклицала восторженно:
– Прекрасный, лучезарный Дух, слава тебе! О, как я счастлива ныне, я, которая тебя жаждала видеть и которая увидела тебя! К свободе и познанию неустанно зовешь ты человека. Ты не ужасаешь его демоническими голосами слепо разъяренных бурь и гневом испепеляющим. Ты, великий, не требуешь ни поклонения себе, ни жертв. Ты не делаешь человека своим рабом, освобождающий всегда, и не топчешь ногами его склоненной головы. Ты не поучаешь его истинам, которые хотят быть вечными, но ветшают с каждым тысячелетием. Ты расширяешь беспредельно и непрерывно горизонты мысли, ты не устанавливаешь догмы и кодекса правил, ты разрушаешь костяные, всегда мертвые оковы вероучений, ты освобождаешь совесть, ты зовешь к неутомимому религиозному творчеству. Каждого, кто к тебе приходит, ты озаряешь светом неслыханной радости и открываешь ему путь беспредельный, путь радостный, путь к тем высотам, где созидаются боги, и еще выше, выше, в эфирные области чистой мысли.
Астольф стоял за нею, пораженный и испуганный. Едва понимал, что она говорит. «Кому же она молится? – подумал он. – Кто же она сама и во что же она верует?»
– Ты – язычница! – воскликнул он.
И душа его томилась печалью и страхом.
Ортруда не слышала его. Продолжала свои молитвы и славословия. Тогда Астольф, объятый ужасом, упал на землю и стал кричать и плакать. И казалось ему, что крылья жестокого, хитрого врага шелестят над ними.
Ортруда услышала наконец его вопли. С кроткою ласкою
