Разве он женат на принцессе?
– Он воображает, что быть королем легче, чем читать лекции и писать стихи.
– И почему же именно он вдруг выскочил?
– Самолюбие дурацкое в нем заговорило.
– Это он привык над своими ребятами командовать, думает – самое простое дело сидеть да распоряжаться.
– Просто рекламу себе захотел сделать. Видит, что никто не читает его чепушистых стихов, – дай, думает, я выкину штуку, чтобы все на меня обратили внимание.
Люди уж очень завистливые говорили:
– Особенно у кого генеральский чин.
– Или большие деньги.
– Или сильная протекция.
– А я чем хуже?
Очаровательная Иеремия Загогулина говорила мужу:
– Дурак, зеваешь. Тебя все знают, а его никто. А теперь его все будут знать, а ты сидишь, молчишь, ничего не делаешь. Хоть бы в албанские короли попытался или к малисорам в воеводы. Ездил же Гучков к бурам! А у тебя и борода чернее, и сюртук сидит лучше, и лицо преступное, и глаза порочные, и все это пропадает даром.
Узнали, конечно, и в Скородоже о том, что Георгий Сергеевич Триродов заявил притязания на королевскую корону. Одни тупо дивились, другие смеялись, третьи сердились. Многие почему-то ужасались дерзости Триродова.
Почтовый чиновник Канский, принимавший заказное письмо Триродова к Виктору Лорена, несколько недель ходил сам не свой. Он был уверен, что его и его жену выгонят со службы. Товарищи смотрели на него с суровым презрением. Начальник почтовой конторы, очень добрый человек, думал о нем с грустью, покачивал головою и шептал:
– Жаль, жаль! Хороший чиновник, исполнительный. Жена, дети! Что поделаешь! От сумы да от тюрьмы никто не отрекайся.
Бойкая почтовая барышня, сидевшая у продажи марок, в нарядной блузке, причесанная модно, с быстрыми глазками и со звонким тонким голоском, прозвала горемыку королевским почтмейстером. Кличка принялась, и бедняга не смел обижаться. Скоро уже и в городе все знали королевского почтмейстера.
Жена королевского почтмейстера, телеграфиста, плакала с раннего утра до поздней ночи, даже и на дежурствах. Лицо у нее распухло от слез, и нос на всю жизнь остался красным. Она говорила мужу:
– Пропала твоя головушка из-за этого аспида. И меня, и детей пустишь по миру. Ох, горе мое горькое! Да и на людей-то я не глядела бы! И зачем я с тобою детей наплодила! И для чего я за тебя замуж выходила! Лучше бы мне и на свет не рожаться!
Дети королевского почтмейстера, девочка и мальчик, сначала были по-прежнему беспечны и шаловливы. Их мать пришла от этого в ужас:
– В доме такое горе, а вы в гулючки играете! Да хорошие бы дети на вашем месте, видя, как отец с матерью убиваются, никогда бы не усмехнулися. Да хорошие бы дети слезами обливалися, а мои-то ироды злосчастные!
И она нещадно колотила и девчонку, и мальчишку. Детишки притихли. Они живо похудели, стали дикими и взъерошенными. На дворе они жались в сторону от других детей, да и на двор их выпускали редко. Дома они сидели на стульях рядышком, молча, вытаращив ошалелые глазенки, вытянув вперед ножонки. Стоптанные башмачки порою сваливались на пол с их исхудалых ножонок. Мать глядела на них и плакала.
Не вытерпев всего этого горя, королевский почтмейстер задумал утопиться. С мужеством отчаяния решился он перед смертью просить у начальства какой-нибудь милости для жены и для детей. Он пошел к начальнику почтово-телеграфного округа и повинился в своем поступке.
Моложавый, веселый господин в форменном сюртуке с коваными погонами, на которых красовалось по две крупные звездочки из блесток, выслушав рассказ королевского почтмейстера, долго смеялся. Он сказал:
– Какой вы наивный, господин Канский! За это вам ничего не может быть. Вы так же мало ответственны за это, как почтовый ящик, в который опускают письма. Идите с миром и ничего не бойтесь.
В тот вечер в доме королевского почтмейстера было великое ликование. Позвали гостей, сделали ужин, до утра играли в карты. Пришел сам начальник почтово-телеграфной конторы. Над королевским почтмейстером дружелюбно подшучивали. Сам же он до того осмелел, что когда изобретательница его титула позвала его зачем-то:
– Эй, вы, королевский почтмейстер!
То он ответил ей:
– А ты – почтовая стрекоза.
И все очень много смеялись этому, и с того вечера бойкая барышня стала именоваться почтовою стрекозою, на что она и не сердилась.
Глава девяностая
Знакомые Триродова, со свойственною жителям Скородожа грубою откровенностью, подсмеивались над Триродовым прямо в глаза. Говорили ему со злыми усмешечками:
– Королем будете, так меня министром назначьте.
– А меня смотрителем дворца.
– А мне дайте какую-нибудь тепленькую должность, где можно руки погреть.
Триродов холодно улыбался и спокойно отшучивался.
Друзья Триродова были смущены этою кандидатурою и всячески старались отговорить его.
Много разговоров на эту тему пришлось Триродову вести с Рамеевым.
Кирша говорил отцу:
– Когда тебя выберут королем, ты все здешнее оставишь? Как же так?
Триродов улыбался и говорил:
– Разве ты, Кирша, не знаешь, что у человека на земле нет и не может быть прочного дома?
Елисавета говорила Елене:
– Не жду я добра от этой его затеи.
Елена советовала:
– А ты его отговори.
Елисавета печально говорила:
– Теперь уже поздно.
Но мечты о счастливой природе Островов, как дальнее милое воспоминание, все чаще и чаще соблазняли ее. Малый рассудок ее тщетно боролся с великим разумом, голосом непреклонной судьбы.
Русские власти долго не могли решить, как следует отнестись к кандидатуре Триродова. Пока стали наводить справки. Началась длинная переписка, – секретная, конечно. Завязалась и дипломатическая переписка. Тогда решили, что надо попытаться прекратить скандал в самом начале.
К Триродову командировали для объяснений скородожского вице-губернатора, который к тому времени оправился от ран. Он был на очень хорошем счету, и его не назначали еще пока губернатором только потому, что, считая его выдающимся администратором, не хотели совать на первую открывшуюся вакансию.
Вице-губернатор боялся ехать мимо тех кустов, из которых в него стреляли. Поэтому он отправился к Триродову по реке, в моторной лодке, окруженный вооруженными полицейскими.
И вот, Ардальон Борисович сидел в гостиной Триродова и смотрел на Триродова с тупою важностью. Золотая оправа его очков блестела, щеки были румяны, как прежде, и только на голове кое-где видны были белые волоски. Он важно спрашивал:
– На каком основании вы изволили выставить вашу кандидатуру на королевский престол?
Триродову было скучно и досадно вести этот совершенно ненужный разговор. Хотелось поскорее кончить его. Резко и холодно он спросил:
– А вам-то что, Ардальон Борисович?
– Надо было испросить надлежащее разрешение, – сказал вице-губернатор.
Он говорил это с такою забавною серьезностью, что Триродов невольно улыбнулся. Он возразил:
– Нет, Ардальон Борисович, в этом не было никакой надобности.
Вице-губернатор важно и тупо говорил:
– Как же это вы говорите, что нет надобности! Это вы вздор говорите. Спрашивать разрешение всегда и на все надобно. Всякий станет делать, что захочет, так никакого порядка не будет. Вы вводите правительства в затруднение.
– Не вижу, какое тут затруднение для правительства, – возразил Триродов.
– Международный вопрос, – сказал вице-губернатор.
На его угрюмом лице отразился какой-то странный страх. Он говорил важно и уныло:
– Вы тут петли путаете, а там распутывать приходится. Вы не знаете политики, думаете, что все пустячки. Так нельзя. И без вас забот много. Публика волнуется. Адвокаты разные партии придумывают, нелегальные, тоже без разрешения хотят. Революционеры заставляют рабочих бастовать, а не то, говорят, мы ваши семьи вырежем. Рабочие и не хотят, да бастуют. Крестьянам тоже все земли мало. Да еще все в короли захотят, так нам житья не будет.
Триродов молчал и рассеянно глядел в окно. Вице-губернатор, помолчав немного, сердито сказал:
– Мы объявим, что вы действуете на свой страх.
Триродов холодно возразил:
– Это – ваше дело. Притом же это будет согласно с истиною. Вам сразу же поверят.
Вице-губернатор говорил угрюмо:
– В случае чего, вы не рассчитывайте на нас. Правительство вас не поддержит. Заварили кашу, сами и расхлебывайте.
Триродов холодно возразил:
– Я не прошу и не ищу ничьей поддержки.
– Вы должны понимать, – говорил вице-губернатор, – что вы не имеете никакого права. Это – дело государственное.
Триродов сказал с улыбкою:
– Государственное, это верно, – да только не нашего государства. Имею я право или нет, – уж в этом разберется население Соединенных Островов. Если окажется надобность, так дипломаты и юристы разберутся в том, что мне и другим следует сделать.
Вице-губернатор угрюмо сказал:
– Мы от вас отберем подписку, что вы обязуетесь прекратить эту вашу агитацию.
Триродов посмотрел на него с удивлением. Сказал улыбаясь:
– Как же это вы отберете? Я вам не дам такой подписки.
– Вы обязаны дать.
– Да не дам.
– Ну, так мы вас вышлем из России.
Триродов возразил:
– Это мне ничуть не помешает.
Вице-губернатор встал. Сказал очень сердито:
– Ну, прощайте. Я вам сказал, что надо. Будете упорствовать, вам же хуже будет.
Триродов весело засмеялся. Сказал:
– Как, Ардальон Борисович, вы уже кончили? Это и все? За тем вас ко мне и посылали?
Вице-губернатор спросил:
– А что же еще?
Триродов говорил:
– Вашею целью было убедить меня отказаться от этой кандидатуры, не так ли? Убедить, не правда ли? Но я ведь не слышал от вас ни одного аргумента убедительного. А может быть, я бы и согласился бы с вами, если бы вы сумели меня убедить. Ведь вы – бывший педагог, стало быть, должны владеть искусством убеждения. Попробуйте.
И Триродов опять засмеялся. Вице-губернатор сердито закричал:
– Вы не имеете права надо мною смеяться! С вами говорит не какой-нибудь щелкопер, а скородожский вице-губернатор, действительный статский советник Передонов! Я вам дело говорю, а на аргументы мне наплевать. За мною не аргументы, а высокий авторитет власти, – непреложный авторитет.
Лицо Триродова опечалилось. Он тихо сказал:
– Авторитет власти должен иметь разумные основания. Власть, не умеющая себя оправдывать, не должна существовать.
Вице-губернатор покраснел от злости. Он рычал свирепо:
– Разумных оснований захотели? Власть опирается на силу – вы это слышали? О волевых импульсах слышали? Кузькину мать знаете? Власть – этим все сказано. Нет, серьезно вам говорю, бросьте эту вашу затею. А пока имею честь кланяться. Мне разводить аргументы некогда, я не химик и не ботаник.
Вице-губернатор торопливо сунул руку Триродову и быстро вышел.
Наконец влиятельные члены демократического кружка, группирующегося вокруг редакции «Труды и Дни», решительно высказались за то, чтобы кандидатура Георгия Триродова была поставлена. Этим они увлекли и других. Многие повторяли слова доктора Эдмонда Негри:
– Как в древности поэты требовали себе лаврового венца, так этот смелый человек потребовал себе короны.
Некоторые из социал-демократов выразили принципиальное согласие не противиться этой кандидатуре. Другие говорили, что надобно ознакомиться с Триродовым более обстоятельно.
И скоро уже осталось только две партии. Аристократия, аграрии, капиталисты, крупная буржуазия стояли за принца Танкреда. Все демократические партии решили поддерживать кандидатуру Георгия
