– заботливо говорила Ленка.
Вера усмехнулась, пожала Ленкину руку, сказала:
– Подожди, дай отдохнуть.
– Ну посиди, я сюда принесу одеколон и полотенце.
И быстро побежала в дом. Это пятно на белом платье, – нельзя его стерпеть Ленке, плакать от него хочется. Вера, улыбаясь, смотрела вслед за нею, потом села на скамейку, – так устала!
Скоро Ленка вернулась с флаконом и с полотенцем. Стала на колени, лила одеколон и снимала осторожно полотенцем грязь. Ну вот опять чисто, а мокрое пятно живо высохнет.
Вдруг Ленка уронила флакон и полотенце на песок, ухватила Верины колени и заплакала.
– Верочка, милая, сестрица дорогая!
– Ну, ну, не плачь, – лаская, унимала ее Вера, – потом еще успеем поплакать, времени будет много и для слез, и для смеха. А теперь к нему с красными глазами не идти.
Ленка вытерла слезы, села рядом с Верою. Помолчали.
«Да, не надо распускаться», – думала Ленка.
Спросила, опять собирая всю свою силу и все внимание:
– Что же мы будем делать? Поздно, Горелову сегодня не до того, пожалуй, и не придет.
Вера усмехнулась и сказала уверенно:
– Придет! Ты одна его встреть, Леночка, расскажи ему все, что надо. А я пока тут в саду подожду. Хорошо тут, спокойно. Потом, когда кончишь, дай мне знак, – ну, запой что-нибудь, хоть про Стеньку, что ли. А пока объясни мне хорошенько, как там чердачок-то устроен.
Сидели на скамейке и разговаривали тихо. Луна поднималась выше, все пристальнее оглядывая сад. Уже она была на юге, когда заскрипел в замке ключ. Вера быстро отошла за кусты. Ленка подняла флакон, хотела положить его на скамейку, да заторопилась, забыла о нем и, машинально вертя его в руках, стала около калитки. Горелов вошел. Огляделся. Спросил с удивлением:
– Это кто? А, да это – Ленка! Как ты сюда попала?
– Господин Шубников привел, – отвечала Ленка.
Брови Горелова сурово сдвинулись. Гневным окриком хозяина он спросил:
– Зачем?
– Иван Андреевич, пойдемте подальше, в беседку, я вам все объясню, – говорила Ленка.
Горелов подозрительно глянул на нее. Флакон в ее руках навел его на тревожные мысли. Он спросил:
– С Верою что случилось?
– С Верою ничего, не беспокойтесь, Иван Андреевич, только говорите тише, он подслушивает.
– Кто? жених? Как он сюда попал?
– Господин Шубников подслушивает.
– Час от часу не легче! Что за ерунда!
Вера услышала, как Ленка и Горелов ушли по дорожке вдоль забора к Волге. Тогда она вышла к калитке, села на скамейку, прислушивалась, ждала.
Прошло более получаса. Было тихо и в ограде, и за оградою. Только раза два-три откуда-то издалека донеслись веселые вскрики, песня, стук телеги, – и опять тихо. Тени заметно передвинулись. Боковая стена домика отчетливо белела. Из ее трех окошек два были видны Вере, в спальне и в уборной, занавешенные, и домик казался ослепшим и чутко слушающим, а красный железный ободок переднего слухового окна казался настороженным ухом, продетым сквозь зеленую железную шапку.
Вот скрип песчинок, негромкие голоса. В узком просвете между деревьями дорожки и ребром дома на короткий миг показались, подходя к переднему крыльцу, Горелов и Ленка. И тотчас же Ленка негромко запела:
Но Горелов тревожно остановил ее:
– Тише, замолчи! Не ровен час, услышат. Я здесь в домике и инструмента никакого не держу, кроме гитары, – она тихая.
Ленка перестала петь и тихо смеялась. Вот шаги на ступеньках, легкий шум открытой и опять закрытой двери.
«Унимает, как меня тогда, – подумала Ленка, – осторожен, а от Шубникова не остерегся».
Она бежала вдоль забора и по той же дорожке, как в первый раз, вышла к домику.
109
Когда Вера вошла в домик, Горелов сидел на диване в гостиной и хохотал, Ленка стояла перед ним. Лицо Горелова очень покраснело, глаза налились кровью, и он казался непомерно взволнованным и возбужденным. Распахнутый сюртук и полузастегнутый жилет давали простор широкой груди быстро и тяжело дышать под слабо накрахмаленною сорочкою.
– А, заклинательница! – громко закричал он. – Вот так раз! Ждал одну, две пожаловали.
И он захохотал еще громче. Ленка повернулась к Вере. Ее глаза были тревожны.
– Ну, девицы, пойдемте ужинать, – сказал Горелов, – пока еще горячее не простыло.
И пошел в столовую, тяжело прихрамывая. Ленка шепнула Вере:
– Ему очень худо. В беседке обморок был.
Горелов шел по столовой, опустив голову, все медленнее и тяжелее. Наткнулся тучным животом на стол, так что дрогнули белые розы и уронили два-три лепестка, – Горелов точно очнулся. Поднял голову, прошел к дивану, сел. Смотрел хмуро, дышал тяжело, точно прошел дальнюю дорогу.
– Два прибора только, – сказал он.
Ленка подошла к нему.
– До свиданья, Иван Андреевич, я пойду. Вера меня выпустит.
Горелов посмотрел на нее, с усилием что-то соображая. Потом вдруг захохотал:
– Подойди, уйти успеешь, пока поужинай с нами. Вон там в буфете найдешь, возьми себе прибор, распоряжайся как дома. А ты, Вера, садись рядом со мною здесь на диване, ешь, пей и веселись. Сегодня твой день, твой праздник, все по-твоему сделано.
Ленка пошла к буфету. Горелов говорил:
– А инженер-то у меня каков! Видит, хозяин заскучал, так он ему для развлечения сейчас же милую девицу предоставил. Значит, пока еще Вера надумает, придет, а вот тебе для забавы другая. Ай да инженер! Ну, Вера, что ж не спрашиваешь, принес ли я обещанное?
– Что мне спрашивать! – отвечала Вера. – Сами скажете. Обещали, значит, сделаете, а мне беспокоиться нечего.
– Правильно говоришь, Вера! – закричал Горелов, хлопая ее по плечу. – Леночка, подставляй свой бокал. Эх, жаль, услужливого инженера нет, был бы тебе кавалером.
Вера сказала со злою усмешкою:
– Что ж, Иван Андреевич, может быть, у вас тут телефон есть, так господина Шубникова вызвать можно.
Горелов подумал, усмехнулся, сказал:
– А ну, Леночка, сходи к телефону. По коридору налево, третья дверь направо. Выключатель у двери слева. Телефон тут же, как войдешь, на стене под лампочкой. Одиннадцатый номер позови.
Усмехался хитро и лукаво, но почему-то Ленке было жутко видеть шутливую улыбку на лице, которое она недавно видела покрытое холодным потом.
110
Когда Ленка вышла, Горелов перестал улыбаться. Лицо его побледнело, он весь осунулся, тяжело привалился в угол дивана и говорил медленно, тяжело, точно каждое слово давалось ему с трудом:
– Слушай, Вера. Бумагу я принес. Вот она. Крепко сделано. По форме. У нотариуса в книгу вписана от слова до слова. И свидетели, и печати, и все, как следует.
Он долго шарил правою рукою в боковом кармане сюртука. Вытащил плотный конверт. Вынул оттуда документ, – сложенные вчетверо, сначала вдоль, потом поперек, два больших листа плотной синеватой бумаги, семь страниц исписаны, восьмая чистая. Оба листа сшиты внутренним швом, и концы ниток припечатаны внизу седьмой страницы двумя печатями, нотариуса Черноклеина и Горелова. Горелов осмотрел документ и развернутым отдал его Вере вместе с конвертом.
– Крепко, – повторил он. – Только ты прочти.
– Я верю, – тихо сказала Вера.
– Прочти, – настойчиво повторил Горелов. – Не в дурачки играем. Должна знать. Не совсем так написано, как сказала. На одну тебя. Иначе неудобно. Мне объяснили, – так крепче. Ну, когда в правах утвердишься, можешь им передать, тогда с тебя воли не снимут. Ну читай, читай.
Верины руки дрожали, когда она положила перед собою документ.
– Читай вслух, – сказал Горелов, – сумятица такая была сегодня, не вчитался толком. Не забыл ли кого.
Вера читала, Горелов слушал, кивая головою:
– Так, так! – говорил он после каждого пункта.
Обычное введение, – назначение душеприказчиком профессора Абакумова, – отказ Вере фабрик, капиталов, домов и земель в полную собственность за изъятиями, означенными ниже, – дом в Москве, дом в Сонохте, дом в усадьбе при фабрике с садами, огородами и службами при них в пожизненное владение Любови Николаевне, – ей же и Милочке пожизненное отчисление по десяти процентов с доходов от фабрик и во всяком случае не менее тридцати тысяч каждой, – отчисления на содержание домов и служащих при них во время пожизненного владения, – длинный ряд выдач родственникам, слугам, друзьям и учреждениям.
Во время чтения вернулась Ленка. Вера приостановилась. Горелов спросил:
– Ну, что инженер?
– Никто не отвечает, – сказала Ленка.
– Крепко спит, – сказал Горелов, смеясь. – Ну, Вера, читай дальше. А ты, Леночка, садись.
111
Наконец чтение окончено. Вера молча сложила бумагу и сунула ее за ворот платья.
– Слушай, Вера, – опять начал Горелов. – И ты, Ленка, слушай. Потом скажешь людям, что Горелов говорил своей наследнице. Сегодня мой сын…
Он тяжело перевел дыхание. Ленка тревожно встала.
– Ничего. Пройдет. Налей вина.
Отпил немного холодного шампанского, грузно привалился к столу, облокотился, положил голову на ладонь правой руки, сжатою в кулак левою рукою ударял по столу и говорил, тяжело останавливаясь на каждом слове:
– Мой сын, – мне в глаза, – и при чужих, – при жандарме, – в моем доме, – при моей жене, – при моей дочери, – посмел мне сказать: «Твоя любовница велела тебе меня ограбить и отдать все рабочим». Он лжет!
Горелов поднялся, весь багровый и дрожащий. Хриплым голосом он выкрикивал:
– Я ему сказал: «Проклятый, лжешь, и будь ты проклят отныне и до века. Не за блуд, нет, ты лжешь!»
Вера бросилась к нему.
– Иван Андреевич, милый, не волнуйтесь.
Горелов отстранил ее дрожащею рукою. Тяжело колеблясь, ухватясь за локотник дивана, он говорил рыдающим голосом:
– Стой, Вера, слушай. Никогда никого так не любил, как тебя, но что тебе дал, не за блуд даю, не за ласку краденую. Даю за то, что я люблю, я, Горелов. А ты какая ко мне пришла, такая и уйдешь, к жениху, уйдешь, без стыда в глаза ему глянешь.
Ленка отошла к окну и тихонько плакала. Горелов замолчал, тяжело опустился на диван и опять провалился в угол. Дрожащими руками он обшарил себя и не видел, что портсигар лежит перед ним на краю стола. Вера обеими руками схватилась за грудь, – никогда так больно не билось сердце. И не знала, что сказать, что сделать. Сказала:
– Иван Андреевич, вот портсигар.
Горелов поднял голову.
– Да? А я ищу в кармане. Спасибо, Вера.
Вера обошла вокруг стола, не спеша опустилась на колени и медленно поклонилась в ноги Горелову.
– Что ты, что ты, Вера! – испуганно бормотал Горелов, – тебе ли кланяться? Ты – царица и очаровательница. Встань.
Пытался подняться, но ослабевшие вдруг ноги не держали. Вера поднялась, – лицо в слезах, щеки стыдливо и радостно раскраснелись. Не вставая с колен, она говорила:
– Иван Андреевич, милый, как вам благодарна, сказать не могу. Чем заслужить, не знаю. Все сделаю,
