не слыхивали.
Гавриил. Ну, не только же веселились. И крепостное право было. Картины довольно мрачные. И до смерти засекали.
Анна Павловна. Мало ли что… Я не говорю… Вон сосед наш, Пошуканин, медведя держал у себя в подвале и со всей деревней породнился. А только все от человека зависит. У нас, когда воля пришла, так наши дворовые ревмя ревели. Никто их не сек, и отец твой комара в жизни не задавил. Жили себе, как у Христа за пазухой. И вообще как-то люди другие были. Доброты, тепла, души будто больше было. А нынче и зла, может быть, меньше, да и добро куда-то спряталось.
Гавриил (качая головой). Нет, и зла не меньше.
Анна Павловна. Или уж это всегда так в старости: все кажется, будто лучше было в твое время, а может быть, просто сам лучше был, моложе, здоровее. Гаврюша, помяни мое слово, – и твой черед придет, – все будешь прошлое добром поминать, как бы худо не было.
Гавриил. Нет, мама, ты знаешь, – я весь в мыслях о будущем, мне прошлого не жаль, Бог с ним. Придет иное поколение, построит жизнь лучше нашей.
Анна Павловна. И хлеба больше родилось, и лен лучше был, – посмотри, какие у меня еще сейчас сорочки, полотенца от приданого, – хоть куда… А какие яблоки, какие ягоды родились… Крыжовник у нас был – смотреть приезжали. Малина белая… А нынче – все с чего-то сохнет, мошкара ест, леса рубят, – ветры, ураганы пошли, мнут все, ломают. Или уж, может быть, земля-матушка отказывается, истощилась, что ли, ума не приложу, только все что-то не то… А что я тебя спрошу, Гаврюша, как же ты с лекциями, – читать нынче не будешь?
Гавриил (отрывисто, мрачно). Нет, не буду. Я совсем ушел.
Анна Павловна. Да как же так, Гаврюша? Ведь ты так любил свой университет!
Гавриил. Что делать, мама, – так надо было поступить. (Задумчиво.) А сказать по правде, какая-то пустота в жизни образовалась. Ведь вся жизнь – гимназия, студенчество, кафедра, – вся жизнь для науки. Как-то и не представлял себе жизни иначе: научные исследования, лекции, общение со студентами…
Анна Павловна. Так зачем же ты, Гаврюша?
Гавриил. Один из моих товарищей, профессор Глиницкий, говорил мне не без укора: «Вам хорошо, – у вас имение, а вот у меня на руках шестерка детей, да капитала всего у жены на сберегательной книжке триста пятьдесят рублей». Но, мама, и он тоже ушел вместе с нами, вся наша группа вместе.
Анна Павловна. Да как же, Гаврюша? Шестеро детей, и ни копейки денег… Да ты бы их хоть к нам на лето пригласил…
Гавриил (улыбаясь). Ты – добрая, мама. Но, видишь ли, у нас в России все-таки есть спрос на ученых людей. Дети профессора Глинского не останутся без образования.
Анна Павловна. Ну, а ты-то, Гаврюша, что будешь?
Гавриил. Мой друг, профессор Эдуард Райт, пишет мне: «Ваша и без того бедная научными силами высшая школа опять понесла чувствительную потерю». Ну, и еще много теплых слов по моему адресу… К себе в Оксфорд приглашает, но я решил – никуда из России. Да, у меня есть начатая работа, давно задуманная, очень интересная, – на остаток жизни хватит.
Анна Павловна. Что ты себя старишь, Гаврюша…
Гавриил (с рассеянным видом поднимается, идет к саду. На верхней ступеньке вдруг останавливается, словно что-то вспомнил, и возвращается к столу). А вот что, мамочка, я вас попрошу: сегодня Мэри ждет к себе подругу свою любимую из Москвы… Она такая… немножко взбалмошная, – так уж вы, пожалуйста, будьте с ней милою, как вы умеете.
Анна Павловна. Да уж не учи, сами знаем. Кто ж это такая? Замужняя?
Гавриил. Да, была. Она уже замужем второй раз… Критская… Левченко…
Анна Павловна. Две фамилии сразу носит? И ты, мой батюшка, с ними заврался. Ну, да уж ладно, пойду комнату готовить. В диванную, что ли, положить? С мужем она?
Гавриил. Да, муж, кажется, после приедет. Мамочка, Мэри ее ужасно любит… И она на нее хорошо действует, – сразу веселеет… Да и она ничего, – славная, только взбалмошная немножко… Мэри с ней скучать не станет… А это главное…
Анна Павловна. А когда они приедут?
Гавриил. С дневным поездом.
Анна Павловна. Гаврюша, да что ж ты мне раньше не сказал? Ведь надо…
Гавриил. Только утром письмо пришло…
Анна Павловна, звеня ключами, поспешно уходит.
Гавриил (улыбаясь). Хлопотунья ты, мама…
Из-за сцены доносится громкий, хозяйственный голос Кирилла.
Кирилл. Знаю я вас… За вами только недосмотри… Чтобы к вечеру было готово.
Слышен чей-то не то угодливый, не то насмешливый голос: «Да уж не извольте беспокоиться, барин».
Явление второе
Гавриил и Кирилл.
Кирилл – рослый, румяный брюнет, красивый, загорелый. Одет по-русски, в поддевку и высокие сапоги. Темно-русые, блестящие волосы на прямой пробор над высоким лбом.
Кирилл (шутливо). Ну, что, Гавриил, бацилл размышления культивируешь? Что, как у нас, на вольном воздухе, поди, не нравится? Стоят деревья, ни одно не занумеровано?
Гавриил. Ты все шутишь, а мне здесь, право, нравится. Кажется, так хорошо, что мы сюда приехали. Мэри спит лучше, и вид гораздо лучше, и нервы. Все ее здесь радует – все нравится. А мне здесь удобно будет работать.
Кирилл. Работай, работай, корпи себе помаленьку. А меня эти лодыри так изводят, – иного так бы и разорвал пополам. Весь день верчусь, как в колесе. (Уходит.)
Явление третье
Гавриил и Мэри.
Мэри – стройная женщина, темноволосая, слегка смуглая; благодаря худощавости и девической манере одеваться кажется моложе своих лет. Очень женственная: легкая походка, легкие движения, быстрый взгляд. На ней недлинное полотняное платье с голубым матросским воротником; в руках вязка полевых цветов. Подходит к Гавриилу, кладет ему руку на плечо.
Мэри. А я на деревню ходила и в поле была, – как чудесно… Как жаль, что ты гулять не ходил… Цветов, цветов, – я никогда столько и не видала. Целый ворох колокольчиков и ромашек отнесла тебе в кабинет…
Гавриил (рассеянно). Спасибо… Только куда ты их поставила? Там у меня на столе все рукописи.
Мэри. Не беспокойся, все на месте. Я осторожно подвинула их.
Гавриил. Ну вот, я так и знал. Подвинула, – потом ищи. А по-моему, цветы гораздо лучше в поле.
Мэри (вспыхнув). Да? Я и забыла, что ты их не любишь. Я сама люблю. Прости. Я велю вынести.
Гавриил (спохватись). Нет, нет, зачем же… Я очень рад. (Целует ей руку.)
Мэри (задумчиво). Все, что мне нравится, – тебе – нет. Как странно…
Гавриил. Совсем не все. К цветам я просто равнодушен. Я занят другим, ты знаешь.
Мэри. Да, но одно другому не мешает. Впрочем… Который час?
Мэри. Послали лошадей за Риммой? Ведь поезд в два часа приходит…
Гавриил. Наверное, – я, кажется, говорил. Впрочем, спроси. (Звонит.)
Явление четвертое
Те же и Глаша.
Мэри. Послали лошадей на станцию?
Глаша. Не могу знать. Здесь Павел за кучера. А он сейчас розы в грунт высаживает.
Мэри. Неужели забыли? (Гавриилу.) Ведь я просила тебя, уходя… Боже мой, да как же это… (Горничной.) Скорее беги, скажи Павлу… Да, впрочем, уже поздно. Пока залежатся… Какая досада…
Глаша уходит.
Явление пятое
Гавриил и Мэри.
Гавриил. Я маме сказал про комнату, а про лошадей, должно быть, забыл. Ну, прости меня, Мэричка.
Мэри (нервно ходит по террасе), Риммочка, конечно, не догадается у начальника станции лошадей спросить. Какая досада.
Гавриил (примирительно). Ну, твоя Риммочка догадается. Какого-нибудь мальчика пошлет…
Мэри (про себя). И я опять вспылила, – так не красиво… Никогда не надо поддаваться… (Подходя к Гавриилу, целует его.) Прости…
Явление шестое
Те же и Аглая Семеновна.
Аглая Семеновна. Гавриил Алексеевич, вы сегодня будете диктовать?
Гавриил. Ах, простите, я и забыл о работе. Как же, как же, сейчас. (Спешно встает, целуя Мэри.) Мэричка, прости… Мне совершенно необходимо сегодня закончить главу, – меня очень интересует моя тема. (В дверях оборачивается.) Мэри, почему ты пением не занимаешься?
Мэри (коротко). У меня после болезни еще голос не восстановился.
Гавриил (в дверях). Может быть, этот рояль плох? Другой выписать?
Мэри. Нет, здешний рояль вполне приличен.
Мэри одна. Нервно ходит по террасе, часто подходит к ступенькам, смотрит вдаль.
Явление седьмое
Мэри и Анна Павловна.
Анна Павловна (входя). Ну вот, все готово, пусть едут… Мэри, когда поезд придет?
Мэри. Уже пришел, а лошадей не послали. Гавриил забыл сказать… (Улыбаясь.) Придется бедной Риммочке пешком с багажом тащиться.
Анна Павловна (добродушно). Ах ты, грех какой… Гаврюше-то не след было передавать, он ведь всегда мечтает, витает где-то… Он никогда хозяйством не интересовался. Я диву далась, когда он сам себе первый раз шляпу купил. Он и людей-то видит точно сквозь стекла разноцветные, – никогда ни к кому не подойдет сам, не подольстится. Что уж на него рассчитывать… Самой надо было распорядиться. Хозяйка ведь ты теперь…
Мэри. Ну, какая я хозяйка… Да я думала, сама вернусь, а ушла в поле, к реке, да там и увлеклась цветами… Какая уж я хозяйка… Но какие здесь луга дивные…
Анна Павловна (с гордостью). Заливные луга, волжские.
Мэри. Ах, как здесь чудесно, как хорошо. (Подходя к Анне Павловне.) Мама, я у вас здесь и на зиму останусь, – не прогоните?
Анна Павловна (ласково). Что ты, деточка, прогоним… Ведь это теперь все ваше – Гаврюшино да Кирюшино, – а я здесь у вас на хлебах жить стану. (Целуя Мэри.) Живите, Христос с вами, – здесь ведь у нас хорошо, правда? Гаврюша говорит, ты цветы любишь, вот розы высадим, зацветут…
Мэри. Цветы люблю безумно, у меня и зимой их всегда много, – гиацинты, тюльпаны, ландыши. Странное чувство, когда они в комнате, я точно не одна, точно кто-то живой здесь со мною. А то другой рал так скучно по вечерам одной. Я ведь все больше одна – пою, мечтаю… Иной раз такая тоска возьмет…
Анна Павловна (тихо и нежно). Деточек тебе надо бы, Мэричка.
Мэри (ласкаясь к Анне Павловне). Устрой мне тепличку, мама, вот у меня и будут деточки – розы, орхидеи… (Задумчиво.) А знаешь, я как-то не очень жалею, что у меня нет детей. Дети какие-то теперь все больше неприятные, резкие. Меня бы это огорчало. У наших всех знакомых… Я бы совсем иначе детей воспитывала… Что это?
Слышен звон бубенчиков. Мэри бежит со ступенек за клумбы, во двор. Анна Павловна тоже уходит.
Явление восьмое
Мэри, Критская и Левченко.
Критская – красивая, элегантная женщина, слегка подпудренная, с крашеными, темно-золотыми волосами, смеющимися карими глазами и яркими губами, экспансивная, кокетливая, но без всякой вульгарности. У нее приятный, звонкий голос. Носит яркие, смелые платья, много колец, украшений, браслеты.
Левченко – кудрявый блондин, отлично сложенный, высокий. Одеты по-дорожному; Критская несколько кричаще. Шум, поцелуи, приветствия.
Критская. Вот, позволь тебе представить, Мэричка,
