звала, –
И скучной стала мне житейская пустыня,
И жажда дел великих умерла.
«Нет, не любовь меня влекла…»
Нет, не любовь меня влекла,
Не жажда подвига томила, –
Мне наслаждения сулила
Царица радостного зла.
Окружена прозрачной дымкой
Порочных снов и злых страстей,
Она сошла к душе моей
Ожесточённой нелюдимкой,
И научила презирать
Людские скучные забавы,
И чары тайные вкушать,
Благоуханные отравы.
Восторгов тщетных, грёз ночных
Струи кипучие так сладки, –
Но в сердце копятся от них
Противно-горькие осадки.
«Мы поздно встретились. Весёлости чужда…»
Мы поздно встретились. Весёлости чужда
Моя душа, пропитанная ядом
Порочных дум, и чувств, и тайного стыда,
И жажды злых страстей с позором их и чадом.
Мы поздно встретились. Отрадные слова
Я позабыл давно, как детский сон неясный,
К душе коснувшейся едва,
К душе и суетной, и страстной.
Ты – юная, ты – резвая, – но ты
Смутишься пред моей томительною страстью.
Ты не поймёшь моей мучительной мечты,
К иному устремишься счастью.
«О смерть! Я – твой. Повсюду вижу…»
О смерть! Я – твой. Повсюду вижу
Одну тебя, – и ненавижу
Очарования земли.
Людские чужды мне восторги,
Сраженья, праздники и торги,
Твоей сестры несправедливой,
Ничтожной жизни, робкой, лживой,
Не мне, обвеянному тайной
Твоей красы необычайной,
Не мне к ногам её упасть.
Огнём надменным тяготящий
Мои дремотные глаза,
Когда на них уже упала,
Прозрачней чистого кристалла,
«Сад чародейных прохлад…»
Сад чародейных прохлад
ароматами сладкими дышит.
Звонко смеётся фонтан,
и серебряный веер колышет.
Зыблется тихо гамак,
призакрытый отрадною тенью.
Дева, качаясь, лежит,
убаюкана счастьем и ленью.
Прутья решётки стальной
над кремнистой дорогою блещут.
Пыльные вихри встают
и полуденной злобой трепещут.
К прочной решётке прильнул
перед сомкнутой крепко решёткой.
«Багряный вечер в сердце воздвигал…»
Багряный вечер в сердце воздвигал
Алтарь кручины,
И флёром грусти тихо обвивал
Простор долины.
Стояли клёны в тяжком забытьи,
Цветы пестрели,
С травой шептались ясные ручьи,
Струясь без цели,
Над нивой, над рекой обрывки туч,
Скользя, бежали,
И золотил их коймы поздний луч
Зарёй печали.
«Уныло плавала луна…»
Уныло плавала луна
В волнах косматых облаков,
Рыдала шумная волна
У мрачных берегов,
Уныло ветер завывал,
Качая ветви гибких ив, –
На мягких крыльях сон летал,
Тревожен и пуглив.
«Васильки на полях ослезились росой…»
Васильки на полях ослезились росой, –
Васильки твоих глаз оросились слезой.
Пробежал ветерок по румяным цветам,
Пробежала улыбка по алым губам.
И улыбка, и слезы, – и смех, и печаль,
Миновавшей весны благодатная даль!
«Мы устали преследовать цели…»
Мы устали преследовать цели,
На работу затрачивать силы, –
Мы созрели
Для могилы.
Отдадимся могиле без спора,
Как малютки своей колыбели, –
Мы истлеем в ней скоро,
И без цели.
«О, царица моя! Кто же ты? Где же ты?…»
О, царица моя! Кто же ты? Где же ты?
По каким заповедным иль торным путям
Пробираться к тебе? Обманули мечты,
Обманули труды, а уму не поверю я сам.
Молодая вдова о почившем не может, не хочет скорбеть.
Преждевременно дева всё знает, – и счастье её не манит.
Содрогаясь от холода, клянчит старуха и прячет истёртую медь.
Замирающий город туманом и мглою повит.
Умирая, томятся в гирляндах живые цветы.
Побледневший колодник сбежавший прилёг, отдыхая, в лесу у ручья.
Кто же ты,
Чаровница моя?
О любви вдохновенно поёт на подмостках поблекший певец.
Величаво идёт в равнодушной толпе молодая жена.
Что-то в воду упало, – бегут роковые обломки колец.
Одинокая, спешная ночь и трудна, и больна.
Сколько странных видений и странных, недужных тревог!
Кто же ты, где же ты, чаровница моя?
Недоступен ли твой светозарный чертог?
Или встречу тебя, о, царица моя?
«Утро ласковое звонко…»
Утро ласковое звонко.
У склонённого чела,
И тоска души пугливой
В этой ласке шаловливой
Лучезарно умерла.
Ты воскреснешь скоро, злая.
Грудь мне стрелами изранит, –
Ты придёшь в его лучах.
«Думы чёрные лелею…»
Думы чёрные лелею,
Грустно грежу наяву,
Тёмной жизни не жалею,
Ткани призрачные рву,
Ткани юных упований
И туманных детских снов;
Чуждый суетных желаний,
Грустно грежу, скорбь лелею,
Паутину жизни рву
И дознаться не умею,
Для чего и чем живу.
«Многоцветная ложь бытия…»
Многоцветная ложь бытия,
Я бороться с тобой не хочу.
Пресмыкаюсь томительно я,
Как больная и злая змея,
И молчу, сиротливо молчу.
У подножья нахмуренных скал,
По расселинам мглисто-сырым
Мой отверженный путь пролегал.
Там когда-то я с верой внимал
Голосам и громам роковым.
А теперь, как больная змея,
По расселинам мглисто-сырым
Пробираюсь медлительно я.
Многоцветная ложь бытия,
Я отравлен дыханьем твоим.
Сердце твоё томится и вянет.
Не обманет.
Поздних цветов аромат,
Леса осенние краски.
Грустят улыбки, и грустят
Светлые глазки.
Отнята от раздолья морей,
Морская царевна на суше.
Душа твоя света светлей,
Изранена о грубые души.
«На серой куче сора…»
На серой куче сора
У пыльного забора
На улице глухой
Цветёт в исходе мая,
Красою не прельщая,
В скитаниях ненужных,
В страданиях недужных,
На скудной почве зол,
Вне светлых впечатлений
Безрадостный мой гений
Томительно расцвёл.
«Дорогие наряды…»
Дорогие наряды,
Искромётные камни и розы,
Но какие суровые взгляды
И какие в них злые угрозы!
В эту ночь опьяненья
С непреклонным укором презренья,
С недосказанной былью больною.
Для чего истомила
Ты загадкой меня невозможной
И желанья мои отравила
Ворожбой непонятной и ложной?
Проклинаю немую
Безучастность лица неземного,
И смотрю на тебя, роковую,
Ожидая последнего слова.
«Былые надежды почили в безмолвной могиле…»
Былые надежды почили в безмолвной могиле…
Бессильные страхи навстречу неведомой силе,
Стремленье к святыне в безумной пустыне,
И всё преходяще, и всё бесконечно,
И вечно…
В тяжёлом томленьи мгновенные дети творенья.
Томятся неясным стремленьем немые растенья,
И голодны звери в лесах и пустыне,
И всё преходяще, и всё бесконечно,
И муки всемирные ныне
И вечно.
«Нет, не одно только горе…»
Нет, не одно только горе, –
Есть же на свете
Алые розы и зори,
И беззаботные дети.
Пусть в небесах догорают
Зори так скоро,
Пусть наши розы роняют
Скоро уборы,
Пусть омрачаются рано
Властию зла и обмана
Детские взоры, –
Розы, и зори, и дети
Будут на пасмурном свете.
«В беспредельности пространства…»
В беспредельности пространства
И на ней моя невеста,
К небу очи подымая,
Как и я же, ищет взором
Чуть заметного светила,
Под которым мне томиться
Участь горькая судила.
«На гулких улицах столицы…»
На гулких улицах столицы
Трепещут крылья робких птиц,
И развернулись вереницы
Угрюмых и печальных лиц.
Под яркой маской злого света
Блестит торжественно глазет.
Идёт, вся в чёрное одета,
Жена за тем, кого уж нет.
Мальчишки с песнею печальной
Бредут в томительную даль
Пред колесницей погребальной,
Но им покойника не жаль.
«Вдали, над затравленным зверем…»
Вдали, над затравленным зверем,
Звенит, словно золотом, рог.
Не скучен боярыне терем,
И взор её нежен и строг.
Звенит над убитым оленем,
Гремит торжествующий рог.
Коса развилась по коленям,
А взор и призывен, и строг.
Боярин стоит над добычей,
И рог сладкозвучен ему.
О, сладкие сны в терему!
Но где же, боярин, твой кречет?
Он речи лукавые мечет,
Целуясь с твоею женой.
«Вывески цветные…»
Вывески цветные,
Буквы золотые,
Солнцем залитые,
Магазинов ряд
С бойкою продажей,
Грохот экипажей, –
Город солнцу рад.
Но в толпе шумливой,
Гордой и счастливой,
Вижу я стыдливой,
Робкой нищеты
Скорбные приметы:
Грубые предметы,
Тёмные черты.
«Невнятною, тёмною речью…»
Невнятною, тёмною речью
Мне кто-то коварно открыл
И злобную ложь человечью,
И правду таинственных сил.
Страшны и вершины святынь, –
Иду я один, убегая
«Из-за тумана ночного…»
Из-за тумана ночного
Встал, подымаюсь я снова
Тихой и бледной луной.
На землю сею сиянья,
Чары, и сны, и мечтанья,
Всем утомлённым покой.
Солнцем к земле разливаться,
Кроткою буду луною
Всех к тишине и покою,
Сам засыпая, манить.
«Усмиривши творческие думы…»
Усмиривши творческие думы,
К изголовью день мой наклоня,
Погасил я блеск, огни и шумы,
Всё, что здесь не нужно для меня.
Я в края полночные вхожу,
И в глаза желанной Царь-Девицы
Радостно гляжу.
«Во мне молитва рождена…»
Во мне молитва рождена
Полночной тишиною,
И к небесам вознесена
Томительной луною.
Молитва тихая во мне
Туманом белым бродит,
И в полуночной тишине
К моим звездам восходит.
Разъединил моё сознанье
С природою моей, –
И в этом всё моё страданье.
Но если дремлет он порой,
И колдовство оставит, –
Уже природа не лукавит,
Не забавляется со мной.
Послушна и правдива,
Она приблизится ко мне.
В её бездонной глубине
Я вижу девственные дива.
«Блуждали молитвы мои…»
Блуждали молитвы мои
По росистым тропинкам земли,
И роптали они, как ручьи,
И кого-то искали вдали.
И думы мои холодели,
Как грёзы в монашеской кельи,
И грёзы, как звёзды, блестели,
В лазурном и ясном весельи.
В тихом преддверьи весны, –
В сердце моём загорелось
Солнце нетленной страны.
Пали докучные грани, –
Я восходил до небес,
Был несказанно прекрасен
День торжества и чудес.
Предо мною томительный путь,
А за мною лукавая смерть
Всё зовёт да манит отдохнуть.
Я её не хочу и боюсь,
Отвращаюсь от злого лица.
Расширять бытие без конца.
Я – царевич с игрушкой в руках,
Я – король зачарованных стран.
Я – невеста с тревогой в глазах,
Богомолкой бреду я в туман.
«Для кого прозвучал…»
Для кого прозвучал
Мой томительный голос?
Как подрезанный колос,
Я бессильно упал.
Я прошёл по земле
Неразгаданной тайной,
И как свет неслучайный
В опечаленной мгле.
Я к Отцу возвращаюсь,
Я затеплил свечу,
И ничем не прельщаюсь,
Ничего не хочу.
Мой таинственный голос
Для кого прозвучал?
Как подрезанный колос,
Я на землю упал.
Я не слышу ответа,
Одинокий иду,
И от мира не жду
Ни привета, ни света.
Я затеплил свечу,
И к Отцу возвращаюсь,
Ничего не хочу,
И ничем не прельщаюсь.
«Побеждайте радость…»
Побеждайте радость,
Презирайте смех.
Всё, в чём только сладость,
Побеждайте радость,
Подавляйте смех.
Кто смеётся? Боги,
Дети да глупцы.
Люди, будьте строги,
Будьте мудрецы, –
Пусть смеются боги,
Дети да глупцы.
Мир над чем смеётся,
И зачем смешит?
Всё, что вознесется,
Запятнать спешит.
Тёмное смеётся,
Скудное смешит.
Побеждайте радость,
Презирайте смех.
Где одна лишь сладость,
Подавляйте радость,
Побеждайте смех.
День за рощею почил,
В роще трепетная мгла
И прозрачна, и светла.
Из далёкой вышины
Звёзды первые видны.
Между небом и землёй
За туманною чертой
Сны вечерние легли,
Сторожа покой земли.
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетённой туго сетью
Возле каждой головы.
Хоть и даст она отсрочку –
Год, неделю или ночь,
Но поставит всё же точку,
И укатит в чёрной тачке,
Сотрясая в дикой скачке,
Из земного мира прочь.
Торопись дышать сильнее,
Задыхайся, цепенея,
Леденея перед нею.
Срок пройдёт, – подставишь шею, –
«Придёшь ли ты ко мне, далёкий, тайный друг?…»
Придёшь ли ты ко мне, далёкий, тайный друг?
Зову тебя давно. Бессонными ночами
Давно замкнулся я в недостижимый круг, –
И только ты один, легчайшими руками
Ты разорвёшь его, мой тайный, дальний друг.
Я жду, и жизнь моя темна, как смутный бред,
Толпятся чудища перед заветным кругом,
И мне грозят они и затмевают свет,
И веют холодом, печалью да испугом.
Мне тяжко без тебя, вся жизнь моя, как бред.
Сгорает день за днём, за ночью тлеет ночь, –
Мерцает впереди непостижимым светом
Гора, куда взойти давно уж мне невмочь.
О, милый, тайный друг, поверь моим обетам
И посети меня в тоскующую ночь.
«Ускользающей цели…»
Ускользающей цели
Обольщающий свет,
И ревнивой метели
Угрожающий бред…
Или время крылато?
Или сил нет во мне?
Всё, чем жил я когда-то,
Словно было во сне.
Замыкаются двери, –
И темнеет кругом, –
И утраты, потери,
И бессильно умрём.
Истечение чую
Холодеющих сил,
И тоску вековую
Беспощадных могил.
«Не стоит ли кто за углом?…»
Не стоит ли кто за углом?
Не глядит ли кто на меня?
Посмотреть не смею кругом
И зажечь не смею огня.
Но не слышны злые шаги.
О, зачем томительный страх?
И к кому воззвать: «Помоги»?
Не поможет, знаю, никто,
Да и чем и как же помочь?
Ужасает мрачная ночь.
«Пышен мой город и свят…»
Пышен мой город и свят
Мраморным и золотым.
Нега роскошная вся
Так недоступна чужим.
Мимо суровых людей,
Мимо закрытых ворот,
Не подымая очей,
Рваное платье в пыли,
Ноги изранены в кровь.
Бедное чадо земли!
Скудная наша любовь!
По каменистым путям!
