дело:
В пыли земных дорог
Донёс меня до вечного предела,
Где я – творец и бог.
«Любовью лёгкою играя…»
Любовью лёгкою играя,
Вкусили мы веселье рая,
Сладчайшего, чем Божий рай.
Лаская тоненькие руки
И ноги милые твои,
Я изнывал от сладкой муки,
Какой не знали соловьи.
С тобою на лугу несмятом
Целуяся в тени берёз,
Я упивался ароматом,
Благоуханней алых роз.
Резвей весёлого ребенка,
С невинной нежностью очей,
Ты лепетала звонко, звонко,
Как не лепечет и ручей.
Любовью лёгкою играя,
Вошли мы только в первый рай:
То не вино текло играя,
И два глубокие бокала
Из тонко-звонкого стекла
Ты к светлой чаше подставляла
И пену сладкую лила,
Лила, лила, лила, качала
Два тельно-алые стекла.
Белей лилей, алее лала
Бела была ты и ала.
И в звонах ласково-кристальных
Отраву сладкую тая,
Была милее дев лобзальных
Ты, смерть отрадная моя!
«Блаженный лик Маира…»
Блаженный лик Маира
Склоняется к Ойле.
Звенит призывно лира, –
И вот начало пира
В вечерней полумгле.
По мраморной дороге,
Прекрасны, словно боги,
Они выходят в сад.
У старших наги ноги
И радостен наряд,
А те, что помоложе,
Совсем обнажены,
Загар на тонкой коже,
И все они похожи
На вестников весны.
«У мальчиков цевницы…»
У мальчиков цевницы
Звенят, поют в руках,
И голые девицы
Весёлые в полях.
Работа весела,
Золотит их тела.
С весёлой песней смешан
Машины жнущей стук,
И ход её поспешен
Под властью нежных рук.
Часы работы краткой
Над нивой пролетят,
Под сводами палат.
«Догорела свеча…»
Догорела свеча,
И луна побледнела.
Мы одни, – ты светла, горяча, –
Я люблю твоё стройное тело.
К загорелым стопам
Я приникнул устами, –
Ты ходила по жёстким тропам,
Проходила босыми ногами.
Принесла мне цветы
Из высокого края, –
Ты сбирала святые мечты,
Над зияющей бездной играя.
Молотом скован венец,
Золотом он заблестел.
Ужас царил на пути.
Злобно смеялась нужда.
Злобе не льсти и не мсти, –
Вечная блещет звезда.
«Чем недоступней, тем прекрасней…»
Чем недоступней, тем прекрасней,
Чем дальше, тем желанней ты, –
И с невозможностью согласней
Твои жемчужные мечты.
Земное тягостное тело
Твоей святыни не одело,
Тебе чужда земная речь, –
Недостижимая богиня!
И чем бы ей тебя привлечь?
«Забудь, что счастье ненадежно…»
Забудь, что счастье ненадежно,
Доверься мне,
И успокойся безмятежно
В блаженном сне.
Мгновенья сладкие сгорели, –
Но что тужить!
Для тайной и высокой цели
В обманах счастия земного,
В кипеньи сил,
Ты прелесть таинства иного
Уже вкусил.
«Как часто хоронят меня!..»
Как часто хоронят меня!
Как часты по мне панихиды!
Но нет дня меня в них обиды,
Я выше и Ночи, и Дня.
Усталостью к отдыху клонят,
Болезнями тело томят,
Печалями со света гонят,
И ладаном в очи дымят.
Венец многоцветный измят, –
Но, как ни поют, ни хоронят,
Мой свет от меня не затмят.
Оставьте ненужное дело,
Направьте обратно ладью, –
За грозной чертою предела
Воздвигнул я душу мою.
Великой зарёю зардела
Любовь к моему бытию.
Вселенское, мощное тело
Всемирной душе создаю.
Ладью мою вечно стремите
К свершению творческих дел, –
И если найдёте предел,
Отпойте меня, схороните!
«Никто не убивал…»
Никто не убивал,
Он тихо умер сам, –
Он бледен был и мал,
Но рвался к небесам.
А небо далеко,
И даже – неба нет.
Пойми – и жить легко, –
Ведь тут же, с нами, свет.
Огнём горит эфир,
И ярки наши дни, –
Для ночи знает мир
Внезапные огни.
Но он любил мечтать
О пресвятой звезде,
Дороги к небесам
Он отыскать не мог,
И тихо умер сам,
Но умер он как бог.
«Иду в лесу. Медлительно и странно…»
Иду в лесу. Медлительно и странно
Вокруг меня колеблется листва.
Моя мечта, бесцельна и туманна,
Едва слагается в слова.
И знаю я, что ей слова ненужны, –
Она – дыхания нежней,
Её вещания жемчужны,
Улыбки розовы у ней.
Она – краса лесная,
И всё поёт в лесу,
Хвалою радостной венчая
Её красу.
«О лихорадочное лето!..»
О лихорадочное лето!
То ветра холод, то солнца зной.
Холодной мглою земля одета,
Ручей смеётся в тени лесной.
Он притаился в долине тесной.
Ему забавно, что много туч.
Как меч разящий, – блестящий луч.
«Благословлять губительные стрелы…»
Благословлять губительные стрелы
И проклинать живящие лучи, –
Вот страшные и тесные пределы.
К иным путям затеряны ключи.
В мучительных безумствуя хуленьях,
В бессмысленной безумствуя хвале,
Живи в безвыходных томленьях,
Влачись на бедственной земле.
Отравленной стрелы вонзилось жало, –
Лобзай её пернатые края:
Она – твоя, она тебя лобзала,
Когда померкло солнце бытия.
«Мы скучной дорогою шли…»
Мы скучной дорогою шли
По чахлой равнине.
Уныло звучали шаги
На высохшей глине,
А рядом печально росли
Берёзки на кочках.
Природа больная! Солги
В колосьях, в цветочках.
Обмана мы жаждем и ждём,
Мы жаждем обмана.
Мы рвёмся душой к небесам
Из царства тумана.
Мы скучной дорогой идём
Вдоль скудного поля.
Томительно грезится нам
Далёкая воля.
«Он не знает, но хочет…»
Он не знает, но хочет, –
Оттого возрастает, цветёт,
Ароматные сладости точит,
И покорно умрёт.
Он не знает, но хочет.
Непреклонная воля
Родилася во тьме.
Только выбрана доля –
Та иль эта – в уме,
Но темна непреклонная воля.
Разорвать ли лазурные петли,
«В его устах двусмысленны слова…»
В его устах двусмысленны слова,
И на устах двусмысленны улыбки.
Его душа бессильна и мертва,
А помыслы стремительны и зыбки.
Никто не мог его возненавидеть.
Неузнанным пребыть – его удел, –
Не действовать, не жить, а только видеть.
«Касатики качаются…»
Касатики качаются
Над тихою водой,
Качаются, прощаются
С недолгою красой.
Качаются касатики
У зыбкой глубины,
И бедные лунатики
В их прелесть влюблены.
«О, забвение! Низойди, обмани!..»
О, забвение! Низойди, обмани!
В воспоминаниях тягостны дни.
Прегрешения выше гор.
Если счастье манило, оно ушло.
Все дары жизнь разбила, как стекло.
О, забвение! Если бы всё стереть!
Если б всё прошлое могло умереть!
Но судьба говорит: «Только с тобой.
Умри, и всё прошлое уведи с собой».
«Люблю блуждать я над трясиною…»
Люблю блуждать я над трясиною
Дрожащим огоньком,
Люблю за липкой паутиною
Таиться пауком,
И жалить лошадей,
Люблю быть явным, тайным поводом
К мучению людей.
Я злой, больной, безумно-мстительный,
За то томлюсь и сам.
Мой тихий стон, мой вопль медлительный, –
Укоры небесам.
Судьба дала мне плоть растленную,
Отравленную кровь.
Я возлюбил мечтою пленною
Безумную любовь.
Мои порочные томления,
Всё то, чем я прельщён, –
В могучих чарах наваждения
Многообразный сон.
Но он томит больной обидою.
Мне тесно. Всем во всём завидую,
И стать хочу иным.
«Нарядней осени и лета…»
Нарядней осени и лета,
Улыбкой юною согрета,
И весела и молода,
Вольнолюбивою весною
Она сияла предо мною,
Как незакатная звезда.
Но странно, – отзвуки печали
В её речах всегда звучали,
Такие горькие слова
Она порой произносила,
Что скорби мстительная сила
Брала мгновенные права.
Потом опять цвела улыбкой.
Хотелось верить, что ошибкой
Слова упали с милых уст, –
В лесу бродя в весёлый праздник,
«Для меня ты только семя…»
Для меня ты только семя.
Ты умрёшь, – настанет время, –
Жизнерадостную душу
Я стремительно разрушу,
И в могилу брошу тело,
Чтоб оно во тьме истлело.
Из погибшего земного
Новый род к тому ж обману
Вызывать я к жизни стану,
Новых образов броженье
Вознесу в осуществленье, –
Но для всех одна кончина.
Всё различно, всё едино.
«Когда я в бурном море плавал…»
Когда я в бурном море плавал,
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,
Спаси, помилуй, – я тону.
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, –
Я власти тёмного порока
Отдам остаток чёрных дней».
И Дьявол взял меня, и бросил
В полуистлевшую ладью.
Я там нашёл и пару вёсел,
И вынес я опять на сушу,
В больное, злое житиё,
Мою отверженную душу
И тело грешное моё.
Обету, данному в злой час,
Когда я в бурном море плавал,
И Ты меня из бездны спас.
Тебя, Отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю,
И соблазняя соблазню.
«Истомил меня пасмурный день…»
Извела одинокая скука.
Неотступна чуть видная тень, –
Повторений томящих порука.
Впечатлений навязчивых сеть…
Разорвать бы постылые петли!
Не молитвой ли сердце согреть?
О весёлых надеждах не спеть ли?
Но молитвы забыты давно,
И наскучили песни былые,
Да и думы – такие всё злые!
«Верить обетам пустынным…»
Верить обетам пустынным
Бедное сердце устало.
Тёмным, томительно-длинным
Ты предо мною предстало, –
Ты, неразумное, злое,
На роковом аналое
Сердце терзается тихо.
Звякает в дыме кадило,
Ты не росою кропило,
Сыпало мстительный иней.
«Люблю тебя, твой милый смех люблю…»
Люблю тебя, твой милый смех люблю,
Люблю твой плач, и быстрых слёз потоки,
И нежные, краснеющие щёки, –
Но у тебя любви я не молю,
Тебя, когда прочтёшь ты эти строки.
Мои мечты безумны и жестоки,
И каждый раз, как взор я устремлю
В твои глаза, отравленное жало
Моей тоски в тебя вливает яд.
Не знаешь ты, к чему зовёт мой взгляд,
И он страшит, как острый край кинжала.
Мою любовь ты злобой назовёшь,
И, может быть, безгрешно ты солжёшь.
«Я не лгу, говоря, что люблю я тебя…»
Я не лгу, говоря, что люблю я тебя,
Но люблю для себя и ласкаю, губя.
Что мне счастье твоё, что мне горе твоё!
Я твоё и своё сочетал бытиё, –
И на вечном огне, на жестоком огне
Мы в безумной с тобою сгорим тишине,
И пылая, сгорая, друг друга любя,
Позабудем весь мир, позабудем себя,
И великую жертву Творца повторим,
И сгорим перед Ним, и развеемся в дым.
«Измученный жгучею болью…»
Измученный жгучею болью,
Горячею облитый кровью,
Пойми, где предел своеволью, –
Я муки сплетаю с любовью.
Мучительный труд я приемлю
От вечной, незыблемой Воли, –
Кто создал и небо, и землю,
Тот создал и таинство боли.
В безумном восторге мученья
Дрожит беззащитное тело.
Забыты земные влеченья,
И всякая похоть сгорела.
Свивается призрачным дымом.
Единою болью стеная,
Ты равен святым херувимам.
К престолу Творца и Владыки
В нетленную радость вселенной
Твои воздыханья и крики
Восходят хвалою смиренной.
«Мы поклонялися Владыкам…»
Мы поклонялися Владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.
Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Так величаво и светло.
Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была – ненужный
И непонятный арабеск.
Владык встречая льстивым кликом, –
И клик наш соткан был из тьмы, –
В смятеньи тёмном и великом
Чертог её ковали мы.
Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.
«Предметы предметного мира…»
Предметы предметного мира, –
И все колебанья эфира,
И всё, что очерчено резко,
Душе утомлённой моей –
Страшилище звона и блеска,
Застенок томительных дней.
От света спешу я в чертоги,
Где тихой мечтою дышу,
Где вместе со мною лишь боги,
Которых я сам возношу.
Бесшумною тканью завешен
Чертога безмолвный порог.
Там грех мой невинно-безгрешен,
И весело-светел порок.
Никто не наложит запрета,
И грубое слово ничьё
Не бросит внезапного света
Я древних заклятий не знаю
На той стороне бытия,
И если я кровь проливаю,
То кровь эта – только моя.
«В овраге, за тою вон рощей…»
В овраге, за тою вон рощей,
Я оставила с ним двух кукол, –
Они его сон сторожат.
Я боюсь, что он очень ушибся,
Я его разбудить не могла.
Я так устала, что охотно
Вместе бы с ними легла.
Ночевали одни на пути.
«Зачем возрастаю?…»
«Зачем возрастаю? –
Снегурка спросила меня. –
Я знаю, что скоро растаю,
Лишь только увижу весёлую стаю,
Растаю, по камням звеня.
И ты позабудешь меня».
Снегурка, узнаешь ты скоро,
Что таять легко;
Растаешь, узнаешь, умрёшь без укора,
Уснёшь глубоко.
«Я любви к тебе не знаю…»
Я любви к тебе не знаю,
Но, склоняясь, исполняю
Я облёкся знойным
