а грёза моя.

«Чем бы и как бы меня ни унизили…»

Чем бы и как бы меня ни унизили,

Что мне людские покоры и смех!

К странным и тайным утехам приблизили

Сердце моё наслажденье и грех.

Пусть пред моею убогою хижиной

Сильных и гордых проходят пути, –

Счастлив я, бедный и миром униженный,

Некуда мне мою радость нести.

«Великой мукой крестной…»

Великой мукой крестной

Томился Царь Небесный,

Струилась кровь из ран,

И на Христовы очи,

Предвестник смертной ночи,

Всходил густой туман.

Архистратиг великий,

Незрим толпою дикой,

Предстал Царю царей,

И ужасом томимы

Слетелись серафимы

С мечами из огней.

«Христос, довольно муки, –

На ангельские руки

Уйди от смертной тьмы,

Скажи, чтобы с мечами

И с грозными очами

Толпе предстали мы,

Чтоб творческая сила

Пленила, устрашила,

Блуждающих во мгле,

И царство благодати

Трудами нашей рати

Воздвиглось на земле».

Сказал ему Спаситель:

«Не ты судеб решитель,

Напрасно ты спешил.

Насилия не надо, –

Любовь и в безднах ада

Сильней небесных сил.

Одна неправда – тленна.

Бессмертна, неизменна,

Как истина, любовь.

Пред ней трепещет злоба, –

Из мёртвой сени гроба

Она восстанет вновь».

Душа

Сотворённая вне мира,

Обитала в небесах,

Где плывут среди эфира

На серебряных ладьях

Легионы духов ясных,

Грёз Твоих, Творец, прекрасных,

Беззаботно веселясь, –

Для чего ж её отбросил

Лёгким взмахом дивных вёсел

Ангел Твой в земную грязь?

И томится, и вздыхает,

И стремится в небеса,

Где порой над ней сияет

Недоступная краса,

Где проносятся порою

Беззаботною семьёю

Тени горних тех ладей,

Где когда-то начинала

Жить она, где расцветала

Красота земли пред ней.

О, томительные муки

Нескончаемой разлуки

С дальней родиной души,

Ярок пламень ваш бессонный

И в заботе ежедённой,

И в раздумчивой тиши!

О, когда сгорит в нём эта

Тягость жизненных тенёт,

И душа в обитель света

К ясным братьям отойдёт!

«К тебе подъемля руки…»

К тебе подъемля руки,

Зову твою любовь.

  В мечтаньях ярких – муки,

  Нагое тело, кровь.

Томления разлуки

В душе проснулись вновь.

  К тебе подъемля руки,

  Зову твою любовь, –

Припоминаю жадно

Твоих очей лучи, –

  Но пытка беспощадна,

  Свирепы палачи.

Минуты беспощадно

Сверкают, как мечи.

  Лобзают тело жадно

  Свистящие бичи.

Я бледными губами

Зову твою любовь, –

  Багряными струями

  Ползёт и стынет кровь, –

Но бездна между нами, –

Ей не закрыться вновь,

  Холодными губами

  Зову твою любовь.

«Лёгким движеньем бессильной руки…»

Лёгким движеньем бессильной руки

Новое русло из мощной реки

Ты отворила, и длинный канал

Быстро рекой многоводною стал.

Лёгким движеньем иль словом одним

Часто мы дело большое творим,

Если стихийная воля за нас,

Если настал исполнения час.

«Из кадильницы с ладаном – дым благовонной волною…»

Из кадильницы с ладаном – дым благовонной волною.

Погребальный обряд совершается трудно и больно.

Погребальные песни протяжно звучат надо мною.

Содрогаясь душой боязливой, тоскую невольно,

И томит меня ужасом вьющийся в воздухе ладан,

Сиротливой тоскою томят меня чьи-то рыданья.

Над раскрытой могилой душою моей не разгадан

Потаённый удел отошедшего в вечность созданья.

«Влачится жизнь моя в кругу…»

Влачится жизнь моя в кругу

Ничтожных дел и впечатлений,

И в море вольных вдохновений

Не смею плыть и не могу.

Стою на звучном берегу,

Где ропщут волны песнопений,

Где веют ветры всех стремлений,

И всё чего-то стерегу.

Быть может, станет предо мною,

Одетый пеною морскою,

Прекрасный гость из чудных стран,

И я услышу речь живую

Про всё, о чем я здесь тоскую,

Про всё, чем дивен океан.

«На закат, на зарю…»

На закат, на зарю

Долго, долго смотрю.

Слышу, кровь моя бьётся

И в заре отдаётся.

Как-то весело мне,

Что и я весь в огне.

Это – кровь моя тает,

И горит да играет

Над моею горой,

Над моею рекой.

Вот заря догорела,

Мне смотреть надоело,

Я глаза затворил,

Я весь мир погасил.

Всё во всём

Если кто-нибудь страдает,

Если кто-нибудь жесток,

Если в полдень увядает

Зноем сгубленный цветок, –

В сердце болью отзовётся

Их погибель и позор,

И страданием зажжётся

Опечаленный мой взор:

Потому что нет иного

Бытия, как только я;

Радость счастья голубого

И печаль томленья злого,

Всё, во всём душа моя.

«Под звуки дивной арфы…»

Под звуки дивной арфы

Давид псалмы слагал,

И в это время ветер

Смиренно умолкал,

И птицы петь не смели,

И воды не текли, –

Одна хвала звучала

Во всех концах земли.

Когда ж он утомится

Творца земли хвалить,

Тогда повсюду птицы

Спешат его сменить,

И воды заструятся,

Создателя хваля, –

Хвалой многоголосной

Наполнится земля.

Больная жена

Ты больна, но вся прекрасна, как мечта.

Ты святою тишиною повита.

Нет огня в твоих потупленных очах,

Нет лобзаний и улыбок на устах.

Мне не снять с тебя венчальный твой убор,

Не зажечь стыдом мне твой невинный взор.

Нет, мой друг, ты будешь мирно почивать, –

Стану я твой чуткий сон оберегать.

Люди злы, и нас с тобою осмеют.

Мы не пустим их в наш радостный приют.

«Вижу зыбку над могилой…»

Вижу зыбку над могилой,

Знаю, – мать погребена,

И ребёнка грудью хилой

Не докормит уж она.

Нет младенца в колыбели,

Крепко спит в могиле мать, –

Только зимние метели

Станут зыбку подымать.

Эта зыбка и могила, –

В них мой образ вижу я:

Умерла былая сила,

Опустела жизнь моя, –

Кто-то вынул сон прекрасный

Из души моей больной,

И томит меня безгласной,

Бездыханной тишиной.

«Какие злые перемены!..»

Какие злые перемены!

Зачем же вас я должен знать?

Опять меня замкнули стены,

Я каменеть начну опять.

И шум и грохот воздвигаю

Опять на улицах моих,

И понемногу забываю

О тишине ночей лесных,

И учреждаю я торговлю,

И зажигаю фонари,

И забываю сад, и кровлю,

И свежесть утренней зари.

«Я – бог таинственного мира…»

Я – бог таинственного мира,

Весь мир в одних моих мечтах.

Не сотворю себе кумира

Ни на земле, ни в небесах.

Моей божественной природы

Я не открою никому.

Тружусь, как раб, а для свободы

Зову я ночь, покой и тьму.

«Одно моё спасение…»

Одно моё спасение

В больной моей судьбе –

Господне попечение

О суетном рабе.

Он голову склонённую

Огнём грозы обвил,

И плоть изнеможённую

Бессильем поразил.

Он сжёг мои желания

Пылающим огнём,

И сплёл мои страдания

Терзающим венцом.

Молитвою усердною

Душа моя горит.

Рукою милосердною

Господь меня хранит.

Ведёт меня медлительно

Он верною тропой.

Тоска моя томительна,

Молчанье надо мной.

Иду в Отцовы дальные,

Блаженные края,

И дни мои печальные

Благословляю я.

Одно моё спасение

В больной моей судьбе –

Господне попечение

О суетном рабе.

«Он промечтал всю ночь, пока в его окно…»

Он промечтал всю ночь, пока в его окно

Не бросил мутный день рассеянные взоры

  Сквозь полотно

  Дырявой шторы.

Он промечтал всю ночь о счастьи неземном,

О счастии вовеки невозможном

  Здесь, в этом крае злом

  И ложном.

Тихие стены

Приветствую тихие стены

Обители бедной моей.

В миру беспощадны измены,

Уйду я в забвенье скорбей.

И что здесь меня потревожит?

Жестокие раны горят,

А время их муки умножит, –

Мне ваша ограда поможет

И муки меня закалят.

Замкнитесь же, тихие стены,

Спасите, спасите меня

От вечной, коварной измены,

От тусклого, скудного дня.

Лесная тропа

Темнеет лес вокруг, угрюмо-безответный.

Печальный голос мой молчаньем заглушён.

Бреду лесной тропой, едва-едва заметной,

И мрак ползёт ко мне, ползёт со всех сторон.

Тихонько я бреду, – моей мечте заветной

Ещё я верен всё, ещё гоню я сон,

Мечтою сладостной и, верю я, не тщетной

И очарован я, и сладко опьянён.

Дыши тоской и злом, и чудища седые

Суровый, злобный лес, воздвигни на меня,

Ропщи и угрожай, шепчи мне речи злые, –

Я всё иду вперёд, томлений не кляня,

Как верный пилигрим, к вратам Ерусалима, –

И я пройду, о лес, пройду бесстрашно мимо!

Тёмный час

В тёмный час тоска меня томила,

В тёмный час я пропил слёз немало,

  Но не смерть меня страшила,

  Не могила ужасала.

Я о жизни думал боязливо,

Я от жизни в тёмный час таился,

  Звал я смертный час тоскливо,

  О могиле я молился.

По земному по всему раздолью,

По земному лику – скорбь да горе.

  Но не вверюсь своеволью, –

  Приберёшь меня Ты вскоре.

«Не страстные томления…»

Не страстные томления,

Не юный жар в крови, –

Блаженны озарения

И радости любви.

Вовеки неизменная

В величии чудес,

Любовь, любовь блаженная,

Сходящая с небес!

Она не разгорается

В губительный пожар, –

Вовек не изменяется

Любви небесный дар.

Любить любовью малою

Нельзя, – любовь одна:

Не может быть усталою

И слабою она.

Нельзя любовью жаркою

И многою любить:

Чрезмерною и яркою

Любовь не может быть.

Её ли смерить мерою,

И ей ли цель сказать!

Возможно только верою

Блаженную встречать.

Вовеки неизменная

В величии чудес,

Любовь, любовь блаженная,

Сходящая с небес!

«Не могу собрать…»

  Не могу собрать,

  Не могу связать, –

Или руки бессильны?

Или стебли тонки?

Как тропы мои пыльны!

Как слова не звонки!

  И чего искать?

  И куда идти?

  Не могу понять,

  Не могу найти.

«Я иду от дома к дому…»

Я иду от дома к дому,

Я у всех стучусь дверей,

Братья, страннику больному,

Отворите мне скорей.

Я устал блуждать без крова,

В ночь холодную дрожать

И тоску пережитого

Только ветру поверять.

Не держите у порога,

Отворите кто-нибудь,

Дайте, дайте хоть немного

От скитаний отдохнуть.

Знаю песен я немало, –

Я всю ночь готов не спать.

Нe корите, что устало

Будет голос мой звучать.

Но калитки не отворят

Для певца ни у кого.

Только ветры воем вторят

Тихим жалобам его.

«Под кустами…»

Под кустами

Снег лежит,

Весь истаял,

И сквозит.

Вот подснежник

Под ольхой, –

Он в одежде

Голубой.

Для чего ж он

Так спешит?

Что тревожит?

Что томит?

«В изукрашенном покое…»

В изукрашенном покое

  Веселятся дети,

И за ними смотрят двое,

  И не дремлет третий.

Первый – добрый: улыбнётся, –

  Засмеются дети,

Много игр у них начнётся, –

  И спокоен третий.

Злой второй: он только глянет, –

  Подерутся дети,

Сильный слабого тиранит, –

  И приходит третий.

Он колотит без разбора,

  Присмиреют дети,

И к себе уходит скоро.

  Но не дремлет третий.

Родник изведённый

Невозмутимая от века,

Дремала серая скала,

Но под рукой у человека

Она внезапно ожила:

Лишь только посох Моисеев

К ней повелительно приник,

К ногам усталых иудеев

Из камня прядает родник.

Душа моя, и ты коснела,

Как аравийская скала,

И так же радостно и смело

В одно мгновенье ожила:

Едва коснулся жезл разящий,

И гневный зов тебя достиг,

Как песней сладостно-звенящей

Ты разрешилась в тот же миг.

«Узкие, мглистые дали…»

Узкие, мглистые дали.

Камни везде и дома.

Как мне уйти от печали?

Город мне – точно тюрьма.

Кто же заклятью неволи

Скучные стены обрёк?

Снова ль метаться от боли?

Славить ли скудный порок?

Ждать ли? Но сердце устало

Горько томиться и ждать.

То, что когда-то пылало,

Может ли снова пылать?

«Какая усталость!..»

Какая усталость!

О, какая тоска!

Господняя жалость

От меня далека.

Бессонная совесть

Всё о прошлом твердит.

Преступная повесть!

Неотвязчивый стыд!

Что делать я стану?

Стану ль жить и тужить,

И, вверяясь обману,

По ночам ворожить?

Иль стану к восходу

Беззаботных светил

Влачить несвободу

Цепенеющих сил?

Огненный мак

В чёрном колышется мраке

  Огненный мак.

Кто-то проходит во мраке,

Держит пылающий мак.

Близко ли он иль далёко,

  Тихий маяк?

Близко ль ко мне иль далёко

Зыблется красный маяк?

В чёрном колеблется мраке

  Огненный мак.

Господи, дай мне во мраке

Этот спасительный мак.

«Сиянье месяца Господня…»

Сиянье месяца Господня

Зовёт в томительные дали.

В сияньи месяца Господня

Неутолимая печаль.

Господень месяц над полями.

Моя дорога жестока.

Господень месяц над полями.

Изнеможение, тоска.

Сияет Божий ясный месяц

Над тишиной ночной пустыни.

Сияет Божий ясный месяц

Обетованием святынь.

В сияньи месяца Господня

Идти всю ночь до утра мне,

В сияньи месяца Господня,

В святой и тайной тишине.

«Не обращенный на себя…»

Не обращенный на себя,

  Пустынный взор морей,

Ты отражаешь, не любя,

  В безбрежности твоей

И облака, и небеса,

  И перелётных птиц.

Какая мёртвая краса, –

  Пустыня без границ!

И было время, – только ты,

  Покорный всем ветрам,

Не созерцая красоты,

  Смотрел в предвечный храм.

Прошли века, и первый раз

  В трепещущий эфир

Открылся робко чей-то глаз, –

  И засиял весь мир.

«Воспоминанья, – заблужденья…»

Воспоминанья, – заблужденья,

Ошибки, слёзы, преступленья,

Тоска позорного паденья,

Угар страстей и пьяный чад.

Воспоминанья – горький яд!

Желанья, – тщетные желанья,

Без торжества, без упованья,

Одни безумные мечтанья,

Пустых страстей угарный чад.

В желаньях тот же горький яд!

«Мальчик спал, и ангел наклонился…»

Мальчик спал, и ангел наклонился

  Над его лицом,

Осенил его крылом, и скрылся

  В небе голубом.

И проснулся мальчик. Было ясно

  В чувствах у него.

Сходит к нам порою не напрасно

  С неба Божество.

Буйный демон мальчика смущает,

  Распаляя кровь, –

Но над ним спасительно сияет

  Ангела любовь.

«Как настанет Страшный Суд…»

Как настанет Страшный Суд,

Никого уж не спасут

Воздыханья да молитвы.

Видишь, демоны глядят, –

Ждет расправы весь их ад,

Словно волки – лютой битвы.

Быть и нам у них в когтях,

Коль забудем Божий страх,

На миру осуетимся,

Убежим от Божьих паств,

И сластьми житейских яств

Через меру насладимся.

Не забудем же дорог

В Божий радостный чертог,

В обиталище блаженных,

И пойдём под Божий кров

Мы в толпе Его рабов,

Терпеливых и смиренных.

«Не с кольцом ли обручальным…»

Не с кольцом ли обручальным

Ты вошла в его покой?

Загорись огнём прощальным

У него над головой.

Словно капли воска, тая,

С пожелтелого лица

Слёзы пусть падут, лобзая

Золотой обвод кольца.

Как