из дымного кадила,
Ладан трепетной мольбы
К Богу робко и уныло
От Его взойдёт рабы.
«Полночь, а не спится…»
Полночь, а не спится.
Девочка боится,
Плачет и томится
Смертною тоской, –
Рядом, за стеною,
Гроб с её родною,
С мамою родной.
Что ж, что воскресенье!
Завтра погребенье,
Свечи, ладан, пенье
Над её родной,
И опустят в яму,
И засыплют маму
Чёрною землёй.
Ты и в самом деле
В гробе, как в постели,
Будешь долго спать?» –
Вдруг над нею стала
С тихой речью мать:
«Не тужи, родная,
Дочка дорогая, –
Тихо умерла я,
Мне отрадно спать.
Поживи, – устанешь,
И со мною станешь
«Лживые двери твои безучастны…»
Лживые двери твои безучастны,
Окна глухие в твоём терему,
Внешние шумы и песни напрасны, –
Им и к порогу не стать к твоему.
Как же ты там, за стеною ревнивой?
Кто же беседу с тобою ведёт?
Или с улыбкою робкой и лживой
Призрак бессильный тебя стережёт?
«Задрожали…»
Задрожали,
Засверкали
Хоры солнечных лучей,
Замолчали
Все печали
Утомительных ночей.
Над полями,
Над реками –
Вереницы звонких птиц,
И тропами
Меж хлебами
Ходят стаи небылиц.
«Вереницы мечтаний порочных…»
Вереницы мечтаний порочных
Озарили гнилые темницы:
В озарении свеч полуночных
Обнажённые пляшут блудницы,
И в гремящем смятении трубном,
С несказанным бесстыдством во взгляде,
Потрясает сверкающим бубном
Скоморох в лоскуточном наряде.
Высоко поднимая колени,
Безобразные лешие лают,
И не ищут скрывающей тени,
И блудниц опьянелых ласкают.
И, внимая нестройному вою,
Исхудалые узники плачут,
И колотятся в дверь головою,
И визжат, и хохочут, и скачут.
«Господи, имя звериное…»
Господи, имя звериное
Ты на меня положил,
Сердце мне дал голубиное,
Кровь же мою распалил.
Дни мои в горьком томлении,
Радости нет ни одной,
Нет и услады в молении.
Меч беспощадного мстителя, –
Над головою огонь.
Нет мне в пустыне спасителя,
И не уйти от погонь.
«В одеянии убогом…»
В одеянии убогом,
По тропинкам, по дорогам,
Без приюта я скитаюсь,
Подаяньем я питаюсь
Да корнями сочных трав.
Кто ни встретится со мною,
Скажет всяк с усмешкой злою:
«Эту жёлтую свечу
Для чего с собой ты носишь?
Что её давно не бросишь?»
Поневоле я молчу.
Как сказать, что верю чуду,
Что свечу беречь я буду,
И смиренно буду ждать,
Что сама она зажжётся,
И Господня изольётся
«Тщетное томление моей жизни…»
Тщетное томление моей жизни,
Ты возникло в недобрый час,
Но власти не дам укоризне,
Покорно всё в себя претворяю,
Ни жизни, ни смерти не зову,
И всё ещё живу.
«Во мне мечты мои цветут…»
Во мне мечты мои цветут,
Восходят, блещут и заходят,
И тучи гневные несут,
И бури грозные приводят.
Всё предстоящее – лишь тень,
И всё мгновенно, всё забвенно, –
Какая тайна неизменна?
О чём мечтаю я землёй,
Водой, огнём и небом ясным,
Ночною быстрой тишиной,
И днём медлительным, но страстным?
Один ли я томлюсь во всём,
В томленьи вечно неутешном,
В блаженном Духе, или в грешном?
Владыке, горящему Змию,
Над телом распутницы голой
Служили в ночи литургию.
Кощунственны были моленья,
Бесстыдные длились обряды,
И тусклым огнём вожделенья
Горели смущённые взгляды.
О злая, о мрачная сила!
В чаду богохульных курений
Не ты ли меня напоила
Отравой больных вдохновений?
Не ты ль, простодушную веру
Сгубивши в томительном блуде,
Сжигаешь зловонную серу
В нечистом и смрадном сосуде?
«Воздухом дольным дышать…»
Воздухом дольным дышать
Трудно и больно.
Звёзды сияют опять.
Как мне о них не мечтать!
Это невольно.
Лучших в пространство миров
Брошено много.
Я к умиранью готов,
И недосказанных слов
Смолкла тревога.
Чистому цвету.
Тёмны земные пути,
И невозможно идти
К вечному свету.
«Напрасно исчисляю годы…»
Напрасно исчисляю годы,
Напрасно измеряю даль, –
Просторы жизни и природы
Объемлет тусклая печаль.
Черты иные или те же
Опять горят в моём мозгу,
И чаще ль смена их иль реже, –
Всё быть свободным не могу.
«Я воскресенья не хочу…»
Я воскресенья не хочу,
Не опечалюсь, умирая,
И никуда я не взлечу.
Я погашу мои светила,
Я затворю уста мои,
И в несказанном бытии
«Любовь моя сладкая…»
Любовь моя сладкая,
Одинокая!
Радость твоя краткая,
Но глубокая.
Желанный час воскресения
Золотого огня,
Утоления, забвения
Недужного дня.
Любовь моя сладкая,
Одинокая!
Радость твоя краткая
И глубокая.
Претворяются все страдания
О, любовь моя без лобзания,
Жизни бледной да скупой,
Груз обрядов да приличий,
Разделяемый с толпой.
Роковое угнетенье
Творческой мечты,
Есть в тебе и утешенье, –
Усыпляешь ты.
Простая песенка
Под остриями
Вражеских пик
Маленький мой,
Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.
Били, стреляли, –
Ты не бежал,
Ты на дороге,
Ты на дороге лежал.
Конь офицера
Вражеских сил
Прямо на сердце,
Прямо на сердце ступил.
Маленький мой,
Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.
«Не сияет весна моя…»
Не сияет весна моя.
Холодна, как луна, она.
Не звенит волна у ручья, –
У ручья не звенит волна.
Не цветут на полях цветы, –
По стеблям только яд течёт.
Ожидает лес темноты,
Из-за гор он колдунью ждёт.
И плывёт по реке ладья, –
И сидит в той ладье она,
Чародейка злая моя,
Как луна, холодна, бледна.
«Моя усталость выше гор…»
Моя усталость выше гор,
Во рву лежит моя любовь,
И потускневший ищет взор,
Где слёзы катятся и кровь.
Моя усталость выше гор,
Не для земли её труды,
И смотрит потускневший взор
На злые, страшные плоды!
«Что говорить, что жизнь изжита…»
Что говорить, что жизнь изжита,
Истощена!
Могильной сенью не прикрыта
Ещё она.
И даже тёмный сон могилы
Не так глубок, –
У бледной смерти кратки силы,
Блеснёт восток.
И всё, что жило и дышало
И отцвело,
Свежо, светло.
«Обрыв из глины…»
Обрыв из глины,
Река мелка, но гул стремнины
Звучит, как мощная волна.
На камнях пена,
У берега – водоворот,
А выше – в воду по колена
Забрался мальчик, рыбы ждёт.
Везде – смертельные обманы,
Но разве страшно умереть!
Уж если храбры мальчуганы,
Так нам-то, взрослым, что робеть?
«Змий, царящий над вселенною…»
Змий, царящий над вселенною,
Я хвалю Тебя смиренною,
Дерзновенною хулой.
Из болотной топкой сырости
Повелел, Великий, Ты
Деревам и травам вырасти,
Вывел листья и цветы.
И ползущих и летающих
Сознающих и желающих
Тяжкой жизни Ты обрёк.
Тучи зыблешь Ты летучие,
Ветры гонишь вдоль земли,
Чтоб Твои лобзанья жгучие
Раньше срока не сожгли.
Неотменны повеления,
Нет пощады у Тебя.
Ты царишь, презрев моления,
Не любя и не губя.
«Мгновенное явленье красоты…»
Мгновенное явленье красоты,
Взволнован я тобою, –
Чуть различимые черты,
Уже похищенные тьмою.
Прошла перед моим окном,
И на меня не поглядела, –
За скучным я сидел трудом,
И я уйти не смел от дела.
Руководительные знаки, –
Бесчисленны пути,
Следы повсюду одинаки.
«Мечи отчаянья свергаются с небес…»
Мечи отчаянья свергаются с небес,
Наряжены чарующим сияньем,
И говорят, что древний Змий воскрес,
Что он царит и жжёт своим дыханьем.
Он равнодушно беспощаден, –
Превозносящихся и гадин.
Мечи отчаянья! Стремительное зло!
Ты царствуешь спокойно и светло,
И говоришь: «Не сотвори кумира!»
«Никто не узнает моей глубины…»
Никто не узнает моей глубины,
Какие в ней тёмные сны,
О чём.
О, если бы кто-нибудь тайну открыл,
И ярким её озарил
Лучом!
Не я эту долю притворства избрал,
Скрываться и лгать я устал
Но что же мне делать с безумством моим?
Я чужд и своим и чужим
Равно.
Готов я склониться пред волей иной,
Идти.
Но строги веления творческих сил.
Начертаны вплоть до могил
Пути.
«Всю жизнь меня медлительно томила…»
Всю жизнь меня медлительно томила
Любовь к иному бытию.
Я скоро к вам, жемчужные светила,
Направлю алую ладью.
И говорит мне тёмный голос ныне,
Что нет иных путей к святыне,
Что я на истинном пути.
«В душе моей затхлая мгла…»
В душе моей затхлая мгла.
В ней древо соблазна сокрыто.
Цветенье его ядовито,
Отравлена злая смола.
Колышатся ветви, как тени,
И листья на них не шумят,
Печали, истомы и лени.
И если восходит луна
Над мёртвой моею пустыней,
На ветвях повиснувший иней
Осветит печально она.
Внизу же, где шепчутся воды,
Где всходит таинственный ствол,
Сидит, безобразен и гол,
Растленный хулитель природы.
«Пойми, что гибель неизбежна…»
Пойми, что гибель неизбежна,
Доверься мне,
И успокойся безмятежно
В последнем сне.
В безумстве дни твои сгорели, –
Но что тужить!
Вся жизнь, весь мир – игра без цели!
Не надо счастия земного,
Да нет и сил,
И сам ты таинства иного
Уже вкусил!
«Привиденья нас боятся…»
Привиденья нас боятся
И порою к нам стремятся,
Но не могут с нами жить.
Мы ли бешены и злобны
Иль на них печать суда?
Мы же им во всём подобны,
«Веришь в грани? хочешь знать?…»
Веришь в грани? хочешь знать?
Полюбил Её, – святую девственную Мать?
Боль желаний утоли.
Не узнаешь, не достигнешь здесь, во мгле земли.
И хвалить в молитвах тихих девственную Мать.
Все дороги на земле
Веют близкой смертью, веют вечным злом во мгле.
«Грешник, пойми, что Творца…»
Грешник, пойми, что Творца
Ты прогневил:
Ты не дошёл до конца,
Ты не убил.
Дан был тебе талисман
Вечного зла,
Но в повседневный туман
Робость влекла.
Пламенем гордых страстей
Жечь ты не смел, –
На перёкрестке путей
Тлея истлел.
Пеплом рассыплешься ты,
Пеплом в золе.
О, для чего же мечты
Шепчут о зле!
«Не смейся над моим нарядом…»
Не смейся над моим нарядом,
Не говори, что для него я стар, –
Я зачарую властным взглядом,
И ты познаешь силу чар.
Я набекрень надвину шляпу,
Ты на плече увидишь лапу, –
Химеры дышат горячо.
С моим лицом лицо химеры
Увидишь рядом ты.
Ты слышишь, слышишь запах серы?
И на груди моей цветы.
Кинжал. Смеёшься? Стары ножны?
Но он увёртлив, как змея.
Дрожишь? Вы все неосторожны.
Я не смешон. Убью. Безумен я.
«О, жалобы на множество лучей…»
О, жалобы на множество лучей,
И на неслитность их!
И не искать бы мне во тьме ключей
От кладезей моих!
Ключи нашёл я, и вошёл в чертог,
И слил я все лучи.
Во мне лучи. Я – весь. Я – только бог.
Слова мои – мечи.
Я – только бог. Но я и мал, и слаб.
Причины создал я.
В путях моих причин я вечный раб,
И пленник бытия.
«О, злая жизнь, твои дары…»
О, злая жизнь, твои дары –
Коварные обманы!
Они обманчиво пестры,
И зыбки, как туманы.
Едва успеет расцвести
Красы пленительной избыток,
Уж ты торопишься плести
Иную ткань из тех же ниток.
И только смерть освободит
Твоё усердие спешит
Воззвать иные поколенья.
Зачем в твои чертоги
Не устремятся вдруг
И земнородные, и боги?
«Солнце светлое восходит…»
Солнце светлое восходит,
Озаряя мглистый дол,
Где ещё безумство бродит,
Где ликует произвол.
Зыбко движутся туманы,
Сколько холода и мглы!
Полуночные обманы
Как сильны ещё и злы!
Злобы низменно-ползучей
Ополчилась шумно рать,
Чтоб зловещей, чёрной тучей
Наше солнце затмевать.
Горячи твои лучи.
В час великого восхода
Возноси их, как мечи.
Подними и опусти,
Заграждённого пути.
Тем, кто в длительной печали
Гордой волей изнемог,
Озари святые дали
За усталостью дорог.
Кто в объятьях сна немого
Позабыл завет любви,
Тех горящим блеском слова
К новой жизни воззови.
«Нерон сказал богам державным…»
Нерон сказал богам державным:
«Мы торжествуем и царим!»
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим.
Час исполнения настал, –
И отточил я мой лукавый,
В сияньи цесарского трона,
Под диадемой золотой,
Я видел тусклый лик Нерона,
Кинжал в руке моей сжимая,
Я не был робок, не был слаб, –
Но ликовала воля злая,
Меня схватил Неронов раб.
Смолою облит, на потеху
Безумных буду я сожжён.
Внимай бессмысленному смеху
И веселися, злой Нерон!
Ходит, бродит
Эта поступь нам знакома.
Береги детей.
Не давай весёлым дочкам
Бегать к аленьким цветочкам, –
Близок лиходей.
А сынки-то, – вот мальчишки!
Все изорваны штанишки,
И в пыли спина.
Непоседливый народец!
Завели бы хороводец
В зале у окна.
«Что ж нам дома! Точно в клетке».
Вот как вольны стали детки
В наши злые дни!
Да ведь враг наш у порога!
Мать! Держи мальчишек строго, –
Розгой их пугни.
Детки остры, спросят прямо:
«Так скажи, скажи нам, мама,
Враг наш, кто же он?» –
«Он услышит, он расскажет,
А начальник вас накажет». –
«Ах, так он – шпион!
Вот, нашла кого бояться!
Этой дряни покоряться
Не хотим вовек.
Скажем громко, без
