до крыши
Все открытое ветрам.
Пыль подвалов любят мыши,
Высота нужна орлам.
Лист, ногою смятый, тлеет
На песке, томясь в печали.
Крот на свет взглянуть не смеет,
Звезды не ему мерцали.
Ты всходи по ступеням,
Слушай радостные вести,
Притаившись в каждой нише,
И к ликующей невесте
Приникай все ближе, тише,
Равнодушный к голосам
Петуха, коня и мыши.
Высота нужна орлам.
Сердце к солнцу тяготеет,
Шумы жизни замолчали
Там, где небо пламенеет,
Туч расторгнувши вуали.
Посмотри в долину, – там
К стенкам клеятся афиши,
Злость припуталася к лести,
Люди серые, как мыши,
Что-то тащат по дворам.
Восходи же выше, выше,
Высота нужна орлам.
Поднимай, строитель, крыши
Выше, выше к облакам.
Пусть снуют во мраке мыши,
Высота нужна орлам.
14 июля 1920
Из книги «Костер дорожный»*
Перекресток
Не знаю почему, опять влечет меня
На тот же перекресток.
Иду задумчиво, и шум разгульный дня
Мне скучен так и жёсток.
Потрясена душа стремительной тоской,
Тревогой суетливой,
И, как зловещий гром, грохочет надо мной
Несется предо мной, как зыбкая волна,
Толпа, толпу сменяя.
Тревожа душу мне, но обаянье сна
От сердца не сгоняя.
Очарователь-сон потупленный мой взор
Волшебствами туманит,
И душу манит вдаль, в пленительный простор
И сердце сладко ранит.
Но что мне грезится, и что меня томит,
Рождаясь, умирает, –
С безбрежной вечностью печальный сон мой спит,
А жизнь его не знает.
И вот очнулся я, и вижу, что стою
На месте первой встречи,
Стараюсь выразить всю грусть, всю скорбь мою.
Кипят на сердце речи, –
Но нет ее нигде, и я стою один
В растерянности странной,
Как будто не пришел мой жданный властелин
Иль спутник постоянный.
Как звезда
Видишь, милое дитя.
Как звезда горит над нами
Между мелких звезд блестя
Разноцветными огнями?
Пусть бы жизнь твоя была,
Как звезда небес далеких,
Разноцветна и светла
Светом радостей высоких,
И осталась бы чиста,
Гордых мыслей красота,
Не тускнея, не сгорая.
Дачные мальчики
Босые, в одежде короткой,
Два дачные мальчика шли
С улыбкою милой и кроткой,
– Суровских не видно здесь лавок.
Жуков удалось наловить,
Боюсь, не достанет булавок,
А папу забыл попросить. –
– Хотел бы поймать я кукушку
А то подарили мне пушку,
Скелета же птичьего нет. –
– Да сделать приятно скелетик,
Да пушкою птиц не набьешь.
Мне тетя сказала: Букетик
Цветов полевых принесешь. –
– Ну, что Же, нарвем для забавы,
Хоть это немножко смешно. –
– Смотри – ка, вон там, у канавы,
Вон там, полевее, пятно. –
– Вон скачет, какая-то птица.
И стали камнями швырять.
Музыка мирно настроила
Нервы на праздничный лад.
Душу мою успокоила
Тень, обласкавшая сад.
Нет никого здесь. Беседкою
Старые липы сошлись,
Гибкою, зыбкою сеткою
Длинные ветки сплелись.
Там, за полями зелеными,
Алая пышет заря.
Музыка стройными стонами
Льется, зарею горя.
Знаю, чьи руки проворные
Звонкую будят рояль.
Знаю, чьи очи покорные
Смотрят мечтательно вдаль.
Знаю, чьи ноги поспешные
Скоро в мой сад прибегут,
Чьи поцелуи утешные
Губы мои обожгут,
Чье молодое дыхание
Радость мою возродит
Сладкой тоской ожидания
Чуткое сердце болит
В томно-нагретой теплице
Алая роза цветет;
Рядом, в высокой светлице
Юная дева живет.
Никнет, грустна и больна;
Юная дева нередко
Плачет, оставшись одна.
Розе мечтается поле,
Солнце, сияющий луг,
Деве – лазурная воля,
Видит простой василек,
А под окошком девицы
Бедный поет пастушок.
Краше цветков ароматных
Лучше блестящих и знатных
Взлетающим
Хотя б вы нам и обещали
Завоевание луны,
Но все еще небес скрижали
Для ваших крыл запрещены.
И все еще безумство радо
Ковать томительные сны
Над плитами земного ада
Под гулы тусклой глубины.
И все еще разумной твари
Века недоли суждены –
Томиться в длительном угаре
Всегда сжигаемой весны.
Додо
Бедная птица Додо!
Где ты построишь гнездо?
Было уютно в гнездышке старом, –
Сгублена роща ярым пожаром.
Горькой золой заметал.
Весело было в гнездышке милом, –
Стала вся роща полем унылым.
И без конца тосковать.
Бедная птичка! Только ль привычка –
Каждое утро писк-перекличка?
Плачет росою туман,
Сердце багряно от ран,
И под золою, пыль доедая,
Бегают искры, стая живая.
Бедная птица Додо!
Где же совьёшь ты гнездо?
Певице
О. Н. Бутомо-Названовой
О, если б в наши дни гоненья,
Во дни запечатленных слов,
Мы не слыхали песнопенья
И мусикийских голосов,
Как мы могли бы эту муку
Безумной жизни перенесть
Но звону струн, но песен звуку
Ты, вдохновенная певица,
Зажги огни, и сладко пой,
Над очарованной толпой,
А я прославлю звук звенящий,
И песенный размах, манящий
На русский сладостный простор!
Я любила
«Я любила, я любила,
Потому и умерла!»
Как сказать: «С ума сошла!»
«Мне покойно в белом гробе.
Хорошо, что здесь цветы.
Погребенья час не пробил,
И ещё со мною ты.
Всё минувшее бесследно.
Я – совсем уже не та.
Но не бойся любы бледной,
Были пламенны и алы,
Вот, – недвижны и бледны.
Снова тки, как прежде, сны.
Не хочу, чтоб скоро умер, –
Мне одной пускаться в путь,
Без тебя в прохладном доме
Хоть немного отдохнуть.
Я любила, я любила,
Оттого и умерла!»
Как сказать: «С ума сошла!
Здесь не гроб, а только койка,
Вдруг запела: «Гайда, тройка!
Иоанн Грозный
Сжигаемый пламенной страстью,
Играя безмерною властью,
Царил на Руси Иоанн.
Он крепко слился поцелуем
С тобой, проливающей кровь,
Тобой он был пьяно волнуем,
О, жизнь! О, безумство – любовь!
Он смертных покоев не ведал,
Он знал только прелести мук,
И Жертвам терзаемым не дал
Отрады покойных разлук.
Чтоб мертвых тревожить, синодик
Кровавая память вела,
К азийской нездержности зла.
А просто, – он был неврастеник,
Один из душевно-больных.
В беспутной глуши деревенек
Таится не мало таких.
Навеки темный
Кто-то, черный и покорный, кнопку повернул,
И хрусталь звенящим блеском встретил зыбкий гул.
Здесь когда-то, кто-то ясно пировал,
И когда-то, кто-то сердце заковал.
Легкая русалка заглянула к ним в окно, –
Кто-то вздрогнул и подумал: «все равно».
И отвел глаза от заоконной темноты,
И смотрел, навеки темный, на вино и на цветы.
В путях надмарсовых стремлюсь вкруг солнца я,
Земле неведомый и темный астероид.
Расплавленный металл – живая кровь моя,
И плоть моя – трепещущий коллоид.
Приникнуть не могу к тебе, земной двойник,
Отвеян в пустоту дыханием Дракона.
Лишь издали гляжу на солнцев светлый лик,
И недоступно мне земное лоно.
Завидую тебе: ты волен, слабый друг,
Менять свои пути, хотя и в малом круге,
А мой удел – чертить все тот же вечный круг
Всё в той же бесконечно-скучной вьюге.
Пернатая стрела
Для тебя, ликующего Феба,
Ясны начертанья звездных рун,
Светлый бог! ты знаешь тайны неба,
Движешь солнцы солнц и луны лун.
Что тебе вся жизнь и все томленье
На одной из зыблемых земель!
Но и мне ты даришь вдохновенье,
Завиваешь Вакхов буйный хмель.
И мечтой нетленной озлатило
Пыльный прах на медленных путях
Искра ясная в твоих кудрях.
От тебя, стремительного бога,
Убегают, тая, силы зла,
И твоя горит во мне тревога.
Я – твоя пернатая стрела.
Мне ты, Феб, какую цель наметил,
Как мне знать и как мне разгадать!
Но тобою быстрый лет мой светел,
И не мне от страха трепетать.
Пронесусь над косными путями,
Прозвучу, как горняя свирель,
Просияю зоркими лучами
И вонжусь в намеченную цель.
По пескам пустынь
Облака плывут и тают,
Небеса горят, сияют,
Растворяют облака.
Солнце к отдыху стремится.
Безнадежный, как тоска.
Темный странник, в край далекий,
И край неведомых святынь,
Прохожу я, одинокий,
По пескам немых пустынь.
И за пыльными столбами
Напряженными глазами
Различаю ту страну,
Где я радостно усну.
Проселок
Вьется предо мною
Узенький проселок.
Я бреду с клюкою,
Тяжек путь и долог.
Весь в пыли дорожной,
Я бреду сторонкой,
Слушая тревожно
Не глушимый далью,
Гул его несется,
Жгучею печалью
В сердце отдается.
И дрожит дорога,
– Ах, хоть бы уснула
Ты, моя тревога!
Другу неведомому
Приди ко мне
В мечте случайной
И в тишине.
В мою пустыню
Сойди на миг,
Чтоб я святыню
Твою постиг.
В бездушном прахе
Моих путей,
В тоске да в страхе
Безумных дней,
В одежде пыльной,
Сухой тропой
Иду, бессильный,
Едва живой.
Забуду путь,
Лишь ты, далекий,
Со мной побудь.
Явись мне снова
В недолгом сне,
И только слово
Промолви мне.
Судьбе послушен
К утехам равнодушен,
В толпе смирен и тих,
Судьбе я все послушен
В скитаниях моих,
И, если ворон черный
Пророчит мне беду,
Предвестию покорный
Я злым путем иду,
И, если злобным взором
Иль вражьим наговором
Мой след заворожен,
Не смею, не умею
Беду разворожить
Веселым быть не смею,
Не смею не тужить.
Ночная жалоба
Долго играла заря и смеялася,
Вся золотая, багровая, алая,
Ярым пожаром в реке отражалася, –
И побледнела, и никнет, усталая.
Чутко иду я тропинкой знакомою
Между кустами в долину глубокую,
И над рекою с тоскливой истомою
Жду я прекрасную, ночь звездоокую.
Там, где журчала под утлою лодкою
Речка, целуясь с прибрежными лозами,
Там я слюбился с красавицей кроткою,
Там я сдружился с весенними грёзами.
С неба спускается ночка желанная.
Бсех усыпила, ревниво-стыдливая.
Всю её кроет одежда туманная.
Еле видна мне улыбка счастливая.
Тихо прильнула, осыпана ласками,
Круг очертила мечтами согласными,
Нежно играет прозрачными масками,
Кротко сверкает зарницами ясными.
Что же не молкнут тревоги сердечные?
Нет им забвения, нет утоления.
Жалобы вечные и бесконечные, –
Слушай же, ночь, заунывное пение.
Знаю, заплачешь полночными росами,
Знаю, уйду от тебя опечаленный,
Теми же злыми, больными вопросами
Весь отуманенный и опечаленный.
Звёздам
В небе звёзды ярко блещут.
Дали светом осияны.
Мысль моя летит с тоскою
В те неведомые страны,
Где сияют эти звезды,
Где толпы миров кружатся,
И напрасные вопросы
На душе моей родятся:
Правят так же ль ими страсти?
Так же ль дики там и злобны
Бед бессмысленных напасти?
Спокойно озеро, широко,
Как чаша, полная водой,
Зарей подернуто с востока.
Хранит пленительный покой.
Одета дымкой розоватой,
Не шелохнется осока.
Туманом скрыта, словно ватой,
Прилив бодрящей, свежей сырости
Отрадно душу веселит.
Казалось, где б тревоге вырасти, –
А все ж она томит,
Томит отравой сладко-горькой,
Слезами кроет даль,
И я, любуясь алой зорькой,
Сам не пойму, о чем печаль.
Хочу ль сказать я солнцу: – Брызни
В туман потоками лучей
И Жарким веянием Жизни
Тишь приумолкшую обвей? –
Прохлады утренней сбежит,
И солнца гордого сияние
Опять глаза мне утомит?
Ариадна («Где ты, моя Ариадна?…»)
Где ты, моя Ариадна?
Я в Лабиринте блуждаю,
Я без тебя изнемог.
Светоч мой гаснет, слабея,
Полон тревоги стою,
И призываю на помощь
Мудрость и силу твою.
Нет и не видно пути.
Страшно и трудно в пустыне
Мраку навстречу идти.
Жертв преждевременных тени
Передо мною стоят.
Страшно зияют их раны,
Мрачно их очи горят.
Голос чудовища слышен
И заглушает их стон.
Мрака, безумного мрака
Требует радостно он.
Где ж ты, моя Ариадна?
Где путеводная нить?
Только она мне поможет
По тощим нивам бытия
Влачатся две жены, –
Смерть впереди,
Жизнь позади.
Из них одна лишь смерть вольна,
А жизнь идёт рабой
За нею вслед, –
Ей воли нет.
И смерть могучею рукой
Ломает всё и мнёт, –
Что бросит смерть,
То жизнь берёт.
Земным не прельщайся,
Земные надежды губи,
От жизни отвращайся,
И смерть возлюби.
Не обманет она,
В ней утешение, –
Утешающий свет
В темный час на иконы
Безнадежно гляжу,
И закрыты каноны,
И молитв не твержу.
Безобразны и дики
Впечатления дня.
Бестревожные лики,
Утешайте меня!
От бесстрастного взора
Прямо в душу мою
Я греха и позора
Никогда не таю.
Не от мира исходит
Утешающий свет,
И не к жизни приводит
Что мне мир. Он осудит
Иль хвалой оскорбит.
Темный путь мой пребудет
Нелюдим и сокрыт.
Светлый лик
Своим крылом души коснется,
И злоба мстительной отравой
В душе надменной разольется,
И затемняется сознанье
Неправды тягостною мглою.
Но лишь одно воспоминанье
В моей душе взойдет зарею, –
Исчезнут вмиг, как тени ночи,
Гордыни мрачной наважденья,
И снова зорки станут очи,
И снова ясны впечатленья.
И над душой моей смиренной
Взор, дивной мыслью вдохновенный,
Лик величавый и прекрасный,
Бедна одежда, босы ноги,
Уста с улыбкою привета.
Нельзя мне сбиться с ним с дороги.
То – Иисус, Владыка света.
Из книги «Чардейная чаша»
«Нет словам переговора…»
Нет словам переговора,
Нет словам недоговора.
Крепки, лепки навсегда,
Приговоры-заклинанья
Крепче крепкого страданья,
Лепче страха и стыда.
Ты измерь, и будет
