подруги, мои непонятны мученья,
Но вам покажу я предмет моего вожделенья.
Вы сами желанья почуете лютое жало».
Залиха за чем-то рабыню тихонько послала,
И снова к подругам: «Покушайте, вот апельсины.
Ах, если бы в сладостях было забвенье кручины!»
Едва апельсинов коснулись ножи золотые,
У входа зазыблились быстро завесы цветные.
Тяжёлые складки рукою проворной отбросив,
Вошёл и склонился смиренно красавец Иосиф,
И по полу твёрдо ступая босыми ногами,
Приблизился к гостьям и скромно поник он очами.
Горячая кровь на ланитах его пламенела,
Смуглело загаром прекрасное, стройное тело.
И вскрикнули жёны, с Иосифа глаз не спускают,
Как руки ножами порезали, сами не знают.
Плоды окровавлены, – гостьям как будто не больно.
И рада Залиха, на них улыбнулась невольно.
«Вы полны восторгом, едва вы его увидали.
Судите же сами, какие терплю я печали!
Он – раб мой! Его каждый день, как рабыня, прошу я,
Никак не могу допроситься его поцелуя!» –
«Теперь, о подруга, твои нам понятны мученья,
Мы видели сами предмет твоего вожделенья!»
«В тебя, безмолвную, ночную…»
В тебя, безмолвную, ночную,
Всё так же верно я влюблён,
И никогда не торжествую,
И жизнь моя – полдневный сон.
Давно не ведавшие встречи,
Ты – вечно там, я – снова здесь,
Мы устремляем взор далече,
В одну мечтательную весь.
Мы не боимся, не спешим.
Как легкий и прозрачный дым.
Над этим лучезарным морем,
Где воздух сладок и согрет,
Устами дружными повторим
И как ни смейся надо мною
Жестокий, полуденный сон, –
Я роковою тишиною
Твоих очей заворожён.
«Беспредельно утомленье…»
Беспредельно утомленье,
Ночь зарёй полночной светит.
Где же я найду терпенье,
Посмотрите, – поседела
У меня уж голова.
Я, как прежде, странник нищий,
Ах, кому ж какое дело
Вечные слова!
«Здесь, над милой Кондаминой…»
Здесь, над милой Кондаминой,
Веет лаской голубиной
Он, умеющий играть,
Взоры благостные клонит
К расцветанию мимоз,
Откровенно злой мороз.
Даль морская голубеет,
Но порою вдруг повеет
Станет молча за спиною
Та, кто вечно сторожит,
И костлявою пятою
Звезда Маир,
И озарён прекрасною звездою
Далёкий мир.
Очарования земли
Стихи 1913 года
«Неизвестность, неизбежность, – вот где лучший сок времён…»
Неизвестность, неизбежность, – вот где лучший сок времён.
Ходишь, ходишь по дорогам, вещей тайной окружён.
Смотришь в домы, смотришь в лица, смотришь в души и в сердца.
Петли мудрых сетей вяжешь, вяжешь, вяжешь без конца.
Вот на мир накинул сети, вот и мир уж весь пленён.
И никто не спросит мудрый: «Хитрый путник, кто же он?»
Неизбежность утомила, мудрость молится Отцу,
Петли вьются туже, туже, путь мой клонится к концу.
Выпить, вылить без остатка сладкий, терпкий яд времён.
Мир в сетях, но что ж мне в мире? Сердце просится в полон.
Сердце жаждет милой дамы с смуглой бледностью в лице,
И несёт ей мудрый странник зелен камень на кольце.
Этот камень тайной слова, тайной лет заворожён,
И спасает он от злого наваждения времён.
I
Триолеты
Земля родная
«Какая нежная интимность…»
Какая нежная интимность, –
Туман, приникнувший к земле!
Чуть слышны плески на весле.
Какая нежная интимность!
Но чей призыв и чья взаимность?
Кому хвала, земле иль мгле?
Какая нежная интимность, –
Туман, приникнувший к земле!
«Любите, люди, землю, – землю…»
Любите, люди, землю, – землю
В зелёной тайне влажных трав.
Веленью тайному я внемлю:
«Любите, люди, землю, – землю
И сладость всех её отрав!»
Любите, люди, землю, – землю
В зелёной тайне влажных трав.
«Земля докучная и злая…»
Земля докучная и злая,
Но всё же мне родная мать!
Люблю тебя, о мать немая,
Земля докучная и злая!
Как сладко землю обнимать,
К ней приникая в чарах мая!
Земля докучная и злая,
Но всё же мне родная мать!
«Земной, желанный сердцу рай…»
К тоскующим приник равнинам.
В моей земле не умирай,
Весь мир зажгу огнём единым,
К тоскующим приник равнинам.
«Ещё в полях белеет снег…»
Ещё в полях белеет снег,
А воды уж весной бегут,
И рифмы звонкие влекут.
Ещё в полях белеет снег,
Пророчество небесных нег,
Ещё в полях белеет снег,
А воды уж весной бегут.
«Как ни грозит нам рок суровый…»
Как ни грозит нам рок суровый,
Но снова вспаханы поля,
Как ни грозит нам рок суровый,
Но всюду знаки жизни новой
Как ни грозит нам рок суровый,
Но снова вспаханы поля.
«Природа учится у нас…»
Природа учится у нас,
Мы у неё учиться рады.
Меж ней и нами нет преграды.
Природа учится у нас,
Полны зиждительной отрады.
Природа учится у нас,
Мы у неё учиться рады.
«Вздыхает под ногами мох…»
Вздыхает под ногами мох,
Дрожат берёзки нежно, томно,
Закрылся лес туманом скромно,
И только лес, и только мох,
И песня – стон, и слово – вздох.
Берёзки, трепетные томно!
«Сердце дрогнуло от радости…»
Сердце дрогнуло от радости.
Снова нежен мох и тощ, –
И уныние до радости,
И томление до сладости,
И мечтанья тихих рощ,
И дрожит душа от радости, –
Ножки детские потешь
Мелким брызганьем дождя.
Дождь, над рощею пройдя,
Тень укромную разнежь.
После вешнего дождя
«Милая прохлада, – мгла среди полей…»
Милая прохлада, – мгла среди полей.
За оградой сада сладостный покой.
Что ж ещё нам надо в тишине такой!
Подышать ты радо, небо, мглой полей,
Но в мою прохладу молний не пролей,
Не нарушь услады, – грёзы над рекой.
Так мила прохлада мглы среди полей!
Так в ограде сада сладостен покой!
Под моим окошком клён
Знойным летом утомлён.
Он ликует, солнцем пьяный,
Буйным вихрем охмелён.
«Тихо, тихо над прадедовским прудом…»
Тихо, тихо над прадедовским прудом,
Зарастай зелёной тиной, старый пруд!
Ни Наталка, ни Одарка не придут,
Не споют унывной песни над прудом.
Сёстры милые покинули свой дом,
И в холодном, тёмном городе живут.
Их мечты уже не вьются над прудом.
Зарастай же тёмной тиной, старый пруд.
«Каждый год я болен в декабре…»
Каждый год я болен в декабре.
Не умею я без солнца жить.
Я устал бессонно ворожить,
И склоняюсь к смерти в декабре, –
Зрелый колос, в демонской игре
Дерзко брошенный среди межи.
Тьма меня погубит в декабре.
В декабре я перестану жить.
Радость дорог
«Один в полях моих иду…»
Один в полях моих иду.
Земля и я, и нет иного.
Всё первозданно-ясно снова.
Один в полях моих иду
Я, зажигающий звезду
В просторе неба голубого.
Один в полях моих иду.
Земля и я, и нет иного.
«Лежу в траве на берегу…»
Лежу в траве на берегу
Ночной реки и слышу плески.
Пройдя поля и перелески,
Лежу в траве на берегу.
На отуманенном лугу
Зелёные мерцают блески.
Лежу в траве на берегу
Ночной реки и слышу плески.
Пророчит радости иные,
Отраду травную прольёт
В сердца усталые и злые.
Пророчит радости иные.
«Пройду над влагами болот…»
Пройду над влагами болот,
Дыша их пряным ароматом.
На скользком помосте дощатом
Пройду над влагами болот,
И у затворенных ворот
С моим забытым встречусь братом.
Пройду над влагами болот,
Дыша их пряным ароматом.
«Какая радость – по дорогам…»
Какая радость – по дорогам
Стопами голыми идти
И сумку лёгкую нести!
Какая радость – по дорогам,
В смиреньи благостном и строгом,
Стихи певучие плести!
Какая радость – по дорогам
Стопами голыми идти!
«Тёплый ветер веет мне в лицо…»
Жизни странной плоское кольцо
Скоро сплющу в форме диска.
«К безвестным, дивным достиженьям…»
К безвестным, дивным достиженьям
Стремлюсь я в дали, юно-смел.
К планетам чуждым я доспел,
Стремясь к безвестным достиженьям.
Сверканьем, страстью и стремленьем
Воспламеню я мой удел.
К безвестным, дивным достиженьям
Стремлюсь я в дали, юно-смел.
«Что может быть лучше дороги лесной…»
Что́ может быть лучше дороги лесной
В полуденной, нежно-спасающей мгле!
Свой дух притаился здесь в каждом стволе.
Что может быть лучше дороги лесной,
Особенно в полдень румяной весной,
Когда ещё холод таится в земле!
Что может быть лучше дороги лесной
В спасающей, милой, полуденной мгле!
Города
«Безумно злое упоенье…»
Безумно злое упоенье
Вокзальных тусклых, пыльных зал, –
Кто дал тебе его, вокзал,
Всё это злое упоенье?
Кто в это дикое стремленье
Звонки гремучие вонзал?
Безумно злое упоенье
Вокзальных тусклых, пыльных зал.
«По узким улицам гремит…»
По узким улицам гремит
Разбито-гулкая коляска.
Какая трепетная ласка
По узким улицам гремит!
Куда летит, куда спешит
В пыли влекущаяся сказка?
По узким улицам гремит
Разбито-гулкая коляска.
«Люблю большие города…»
Люблю большие города
С неумолкающим их гулом
И с их пленительным разгулом.
Люблю большие города,
И пусть таится в них беда
С холодным револьверным дулом, –
Люблю большие города
С неумолкающим их гулом.
«Разнообразность городов…»
Разнообразность городов
Не достигает до предела.
У всех людей такое ж тело.
Разнообразность городов
Всё ж не творит людей-орлов,
И всё ж мечты не захотела.
Разнообразность городов
Не достигает до предела.
«Во внутреннем дворе отеля…»
Во внутреннем дворе отеля
Фонтан мечтательный журчал.
На внутреннем дворе отеля.
Амур с фонтана, метко целя,
Ему стрелою угрожал.
Во внутреннем дворе отеля
Фонтан мечтательный журчал.
«По копейке четыре горшочка…»
По копейке четыре горшочка
Я купил и в отель их несу,
Чтобы хрупкую спрятать красу.
По копейке четыре горшочка,
Знак идиллий, в которых овечка
Вместе с травкою щиплет росу.
По копейке четыре горшочка
Я купил и в отель их несу.
«По ступеням древней башни поднимаюсь выше, выше…»
По ступеням древней башни поднимаюсь выше, выше,
Задыхаюсь на круженьи сзади ветхих амбразур,
Слышу шелест лёгких юбок торопливых, милых дур,
По источенным ступеням узкой щелью, выше, выше,
Лишь за тем, чтоб на минуту стать на доски новой крыши,
Где над рыцарскою залой обвалился абажур, –
Вот зачем я, задыхаясь, поднимаюсь выше, выше,
Выше кровель, выше храмов, выше мёртвых амбразур.
«Либава, Либава, товарная душа!..»
Либава, Либава, товарная душа!
Воздвигла ты стены пленительных вилл,
Но дух твой, Либава, товар задавил.
Либава, Либава, товарная душа!
Живёшь ты тревожно, разбогатеть спеша,
Но кислый дух скуки гнездо в тебе свил,
Либава, Либава, товарная душа!
Зачем тебе стены пленительных вилл?
«Каменные домики, в три окошка каждый…»
Каменные домики, в три окошка каждый,
Вы спокойно-радостны, что вам пожелать!
Ваших тихих пленников некуда послать.
В этих милых домиках, в три окошка каждый,
Разве есть томление с неизбывной жаждой?
Всё, что было пламенем, в вас теперь зола.
Тихи, тихи домики, в три окошка каждый,
Вам, спокойно-радостным, нечего желать.
«Эта странная труппа актёров и актрис…»
Эта странная труппа актёров и актрис
Ставит зачем-то пьесы одна другой хуже.
Смотреть на них досадно и жалко их вчуже.
Взяли бы лучше в горничные этих актрис.
Ведь из клюквы никто не сделает барбарис,
И крокодилов никто не разведёт в луже.
В этом городе дела актёров и актрис,
Хоть из кожи лезь, пойдут всё хуже и хуже.
«Отбросив на веки зелёные пятна от очков…»
Отбросив на веки зелёные пятна от очков,
Проходит горбатый, богатый, почтенный господин.
Калоши «Проводник» прилипают к скользкой глади льдин,
И горбатый господин не разобьёт своих очков,
И не потешит паденьем шаловливых дурачков,
Из которых за ним уже давно бегает один,
Залюбовавшись на зелёные пятна от очков,
Которыми очень гордится горбатый господин.
Хорошо огню на свете,
Пусть он даже погребальный,
Пусть его напев рыдальный
На дороге вьюжной встретит.
Земные небеса
«В небо ясное гляжу…»
В небо ясное гляжу,
И душа моя взволнована,
Дивной тайной зачарована.
В небо ясное гляжу, –
Сам ли звёзды вывожу,
Божья ль тайна в них закована?
В небо ясное гляжу,
И душа моя взволнована.
