на Мадагаскаре,
Говорил бы наречием, где много «а»,
Слагал бы поэмы о любовном пожаре,
О нагих красавицах на острове Самоа.
Только малою алою тканью бедра объяв,
Упивался бы я, бескрайно весёлый,
Дыханьем тропических трав.
«Благодарю тебя, перуанское зелие!..»
Благодарю тебя, перуанское зелие!
Что из того, что прошло ты фабричное ущелие!
Всё же мне дарит твоё курение
Лёгкое томное головокружение.
Слежу за голубками дыма и думаю:
Если бы я был царём Монтезумою,
Сгорая, воображал бы я себя сигарою,
Благоуханною, крепкою, старою.
Огненной пыткой в конец истомлённому
Улыбнулась бы эта мечта полусожжённому.
Но я не царь, безумно сожжённый жестокими.
Твои пытки мне стали такими далёкими.
Жизнь мне готовит иное сожжение.
А пока утешай меня, лёгкое тление,
Отгоняй от меня, дыхание папиросное,
Наваждение здешнее, сердцу несносное,
Подари мне мгновенное, зыбкое веселие.
Благословляю тебя, перуанское зелие!
«Лежу и дышу осторожно…»
Лежу и дышу осторожно
В приюте колеблемых стен.
Я верю, я знаю, как можно
Бояться внезапных измен.
Кто землю научится слушать,
Тот знает, как зыблемо здесь,
Как стены нетрудно обрушить
Из стройности в дикую смесь.
И вот предвещательной дрожью
Под чьей-то жестокой рукой
Дружится с бытийскою ложью
«Все земные дороги…»
Все земные дороги
В разделениях зла и добра,
Всеблаженные боги,
Только ваша игра!
Вы беспечны и юны,
Вам бы только играть,
И ковать золотые перуны,
И лучами сиять.
И одно, и другое,
К единению Воля ведёт.
«Когда с малютками высот…»
Когда с малютками высот
Я ополчался против гадов,
Кривя улыбкой дерзкой рот,
Он мне сказал: «Мы очень рады,
Что издыхают эти гады, –
К Дракону сонм их весь взойдёт.
И ты, когда придёшь в Змеиный,
Среди миров раскрытый рай,
Там поздней злобою сгорай, –
Ты встретишь там весь сонм звериный.
И забавляться злой игрой
Там будет вдохновитель твой,
«При ясной луне…»
При ясной луне,
В туманном сиянии,
Замок снится мне,
И в парчовом одеянии
Дева в окне.
Лютни печальной рыдания
Слышатся мне в отдалении.
Как много обаяния
В их пении!
Светит луна,
Дева стоит у окна
В грустном томлении.
Песня ей слышится.
Томно ей дышится.
Вечно одна,
Грустна, бледна, –
Ни подруги, ни матери нет.
Сплетает
Чудные сны
И навевает
Жажду новизны.
Жизнь проводит тени в скуке повторений,
Грустно тени мрачные скользят.
Песни старых бед и новых сожалений
Загадочно звучат.
Звучат загадочно
Трепетные сны.
Бьётся лихародочно
Жажда новизны.
Желаний трепет,
Страсть новизны
И новизна страстей, –
Вот о чём печальной песни лепет
В сострадательном мерцании луны
Говорит тихонько ей
И душе моей.
О. А. Глебовой-Судейкиной
Не знаешь ты речений скверных,
Душою нежною чиста.
Отрада искренних и верных –
Твои весёлые уста.
Слова какие ж будут грубы,
Когда их бросит милый рок
В твои смеющиеся губы,
«Я испытал превратности судеб…»
Я испытал превратности судеб,
И видел много на земном просторе,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто теперь меня не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, –
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» – меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще мои грехи,
Апостол Пётр, многообразны.
Но я – поэт». – И улыбнётся он,
И разорвёт грехов рукописанье.
И смело в рай войду, прощён,
Внимать святое ликованье,
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейшим серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольётся благовонным дымом.
И не хочу с него свернуть
Самолюбива и тупа.
Для тех, кто хочет побеждать
И блага жизни отнимать,
Оставил долю я мою,
И песню вольную пою.
«Радуйся, радуйся, Ева…»
Радуйся, радуйся, Ева,
Первая и прекраснейшая из жён!
Свирепый Адонаи
Лишил тебя земной жизни,
За то, что ты преступила
Его неправый завет.
Свирепый Адонаи
Поразил твоё нежное тело,
И обрёк его смерти,
Тёмной и смрадной, –
Но твоё потомство
Населило землю.
Радуйся, радуйся, Ева,
Всеблагий Люцифер с тобою,
Люцифер с тобою и с нами!
«Приветствуем Еву…»
Приветствуем Еву,
Мать человеческого рода.
Люцифер тебя создал
Дивными руками
Из сладкого сока
Благоуханнейших земных цветов.
Привет тебе, Ева,
Первая и прекраснейшая из жён!
Ты – первая святая жертва
Злого Адонаи,
Излившего свою ярость
На эту землю.
Привет тебе, Ева,
Преблагий Люцифер с тобою!
Он, злой Адонаи,
Обрёк тебя смерти,
Тебя и Адама,
И твоё потомство,
Потому что ты носила
Под сердцем
Небесной любви.
Привет тебе
В радостях
И в печалях!
Злой Адонаи
Обрек тебя смерти, –
Но твоё потомство
Он не мог уничтожить
Всею злостью
Буйных стихий.
Привет тебе, Ева,
«Хнык, хнык, хнык!..»
«Хнык, хнык, хнык!» –
Прошлый раз тебя я видел, –
Ты был горд,
Кто ж теперь тебя обидел,
Бог иль чёрт?
«Хнык, хнык, хнык!» –
«Ах, куда, куда ни скочишь,
Поневоле, хоть не хочешь,
Заревёшь,
Хнык, хнык, хнык!» –
Что тебе чужие бредни,
Милый мой,
Ведь и сам ты не последний,
Крепко стой!
«Хнык, хнык, хнык!» –
Да устал,
И придётся покориться.
Кончен бал!
Хнык, хнык, хнык!» –
Ну так что же! Вот и нянька
Для потех.
Ты на рот старухи глянь-ка, –
Что за смех!
«Хнык, хнык, хнык!» –
«Этой старой я не знаю,
Не хочу,
Но дверей не запираю,
И молчу.
Хнык, хнык, хнык!» –
«Как же богат я слезами!..»
Как же богат я слезами!
Падают с неба дождём,
Тихо струятся ручьями,
Бьют и сверкают ключом.
Только глазам недосужно
Слёзы ещё проливать,
Да и не нужно, не нужно
«Замолкнули праздные речи…»
Замолкнули праздные речи,
Молитвой затеплился храм,
Сияют лампады и свечи,
Возносим пасхальные песни
От слёзно-сверкающих рос.
Воскресни, воскресни,
Воскресни, Христос,
Вливаются светлые вести
В ответный ликующий стих;
К сберёгшей венец свой невесте
«Печальный друг, мой путь не прокляни…»
Печальный друг, мой путь не прокляни,
К чему влачить безрадостные дни?
Желания обуздывать жестоко.
Не хочешь ли загробного венца?
Иль на земле отрадна долговечность?
Греши со мной, люби мою беспечность, –
Нам далеко до тёмного конца.
Смотри, сняла я медленные платья,
И радостной сияю наготой.
Познай любовь, познай мои объятья,
Насыть и взор, и душу красотой.
Настанет срок, прекрасное увянет,
Тогда молись и плачься о грехах,
И если плоть твоя грешить устанет,
Мечтай о счастье в вечных небесах.
«Знаю знанием последним…»
Знаю знанием последним,
Что бессильна эта тьма,
И не верю тёмным бредням
Суеверного ума.
Посягнуть на правду Божью –
То же, что распять Христа,
Заградить земною ложью
Непорочные уста.
Но воскресший вновь провещет,
И дымяся затрепещет
Побеждённый Сатана.
«Мой милый друг! Я прежде был…»
Такой же, как и ты,
И простодушно я любил
Весну, цветы, мечты.
Любил ночные небеса
С задумчивой луной,
Любил широкие леса
С их чуткой тишиной,
Каких-то светлых дней,
Каких-то сладостных годин
И радостных огней.
Радость легка и чиста,
Грусть тяжела и темна.
Но, не враждуя, живут
Если на небе цветут
Лилии светлого дня, –
Волны одна за одной
Тихо бегут к берегам,
Грусти я воли не дам.
Если же в тучах скользят
Змеи, звеня чешуёй –
Волны кипят и гремят,
Дерзкой играя ладьёй,
Буйная радость дика,
Биться до смерти я рад,
Разбушевалась тоска,
Нет ей границ и преград.
Лиловая змея с зелёными глазами,
Я всё ещё к твоим извивам не привык.
Мне страшен твой, с лукавыми речами,
Когда бы в грудь мою отравленное жало
Вонзила злобно ты, не возроптал бы я.
Но ты всегда не жалом угрожала,
Коварная змея.
Медлительный твой яд на землю проливая
И отравляя им невинные цветы,
Шипела, лживая и неживая,
О гнусных тайнах ты.
Поднявши от земли твоим холодным ядом
Среди немых стволов зелёно-мглистый пар,
Ты в кровь мою лила жестоким взглядом
Озноб и гнойный жар.
И лес, где ты ползла, был чудищами полон,
Дорога, где я шёл, свивалася во мгле.
Ручей, мне воду пить, клубился, солон,
И мох желтел в золе.
«Знаю правду, верю чуду…»
Знаю правду, верю чуду,
И внимаю я повсюду
Тихим звукам тайных сил.
Тот просвет в явленьи всяком,
Что людей пугает мраком,
Я бесстрашно полюбил.
Я не ваш, я бесполезный.
Я иду над вечной бездной
Вдаль от блага и от зла.
Мне всегда несносно-чужды
Все земные ваши нужды,
Преходящие дела.
«Зачем любить? Земля не стоит…»
Любви твоей.
Пройди над ней, как астероид,
Пройди скорей.
Среди холодной атмосферы
На миг блесни,
Яви мгновенный светоч веры
И схорони.
Нине Каратыгиной
Вы любите голые девичьи руки,
И томно на теле шуршащие бусы,
И алое, трепетно-знойное тело,
И животворящую, буйную кровь.
И если для сердца есть терпкие муки,
И совесть глубокие терпит укусы,
И только жестокость не знает предела,
Так что ж, – и такою любите любовь.
«Дай мне эфирное тело…»
Дай мне эфирное тело,
Дай мне бескровные вены!
К милому б я полетела
Мимо затворы и стены!
Дай мне прозрачное тело,
Сбросить бы тесные платья!
К милому б я полетела
Пасть, замирая, в объятья.
Дай мне крылатое тело,
Трепетно-знойные очи!
К милому б я полетела
Яркою молнией ночи.
«Не думай, что это – берёзы…»
Не думай, что это – берёзы,
А это – холодные скалы.
Всё это – порочные души.
Печальны и смутны их думы,
И тягостна им неподвижность,
И нам они чужды навеки,
Заклятой и страшной их тайны.
И мудрому только провидцу
Открыто их тёмное горе
И тайна их скованной жизни.
«Как лук, натянутый не слишком туго…»
Как лук, натянутый не слишком туго,
Я животом и грудью встречу друга,
И уж потом в объятья упаду.
Но и тогда, когда темны ресницы,
Я сохраню тот выгиб поясницы,
С которым я в дневных лучах иду.
Пряма в толпе, я вовсе не другая
И в час, когда пред ним лежу нагая,
Простёршися во весь надменный рост.
С покорностью любовь не познакомит,
И обнимающий меня не сломит
Стремительного тела крепкий мост.
«Под сению Креста рыдающая Мать…»
Под сению Креста рыдающая Мать.
Как ночь пустынная, мрачна её кручина.
Оставил Мать Свою, – осталось ей обнять
Лишь ноги бледные измученного Сына.
Хулит Христа злодей, распятый вместе с ним:
«Когда ты Божий Сын, так как же ты повешен?
Сойди, спаси и нас могуществом твоим,
Чтоб знали мы, что ты всесилен и безгрешен».
Любимый ученик сомнением объят,
И нет здесь никого, в печали или в злобе,
Кто верил бы, что Бог бессильными распят
И встанет в третий день в своём холодном гробе.
И даже сам Христос, смутившись наконец,
Под гнётом тяжких дум и мук изнемогая,
Бессильным естеством медлительно страдая,
Воззвал: «Зачем меня оставил Ты, Отец!»
В Христа уверовал и Бога исповедал
Лишь из разбойников повешенных один.
Насилья грубого и алчной мести сын.
Он Сыну Божьему греховный дух свой предал.
И много раз потом вставала злоба вновь,
И вновь обречено на казнь бывало Слово,
И неожиданно пред ним горела снова
Одних отверженцев кровавая любовь.
«Муж мой стар и очень занят, всё заботы и труды…»
Муж мой стар и очень занят, всё заботы и труды,
Ну, а мне-то что за дело, что на фраке три звезды!
Только пасынок порою сердце мне развеселит,
Стройный, ласковый и нежный, скромный мальчик Ипполит.
Я вчера была печальна, но пришел любезный гость,
Я всё горе позабыла, утопила в смехе злость.
Что со мной случилось ночью, слышал только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
Утром, сладостно мечтая, я в мой светлый сад вошла,
И соседа молодого я в беседку позвала.
Что со мной случилось утром, видел только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
В полдень где найти прохладу? Только там, где есть вода.
Покатать меня на лодке Ипполиту нет труда.
Что со мной случилось в полдень, знает только Ипполит.
Но, конечно, эту тайну скромный мальчик сохранит.
«Всё, что вокруг себя знаю…»
Всё, что вокруг себя знаю, –
Только мистический круг.
Сам ли себя замыкаю
В тёмное зарево вьюг?
Или иного забавит
Ровная плоскость игры,
Где он улыбчиво ставит
Малые наши миры?
Знаю, что скоро открою
Близкие духу
