пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, –
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» – меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще мои грехи,
Апостол Пётр, многообразны.
Но я – поэт». – И улыбнётся он,
И разорвёт грехов рукописанье.
И смело в рай войду, прощён,
Внимать святое ликованье,
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейшим серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольётся благовонным дымом.
Кануны
«Тяжёлыми одеждами…»
Тяжёлыми одеждами
Закрыв мечту мою,
Хочу я жить надеждами,
О счастии пою.
Во дни святого счастия
Возникнет над землёй
Великого безвластия
Не будет ни царящего,
Надменного меча,
Ни мстящего, разящего
Безжалостно бича.
В пыли не зашевелится
И в сердце не прицелится
Безумное ружьё.
Поверженными знаками
Потешится шутя
В полях, шумящих злаками,
Весёлое дитя.
«День безумный, день кровавый…»
Отгорел и отзвучал.
Не победой, только славой
Он героев увенчал.
Над кровавой грудой тел.
В битве снова одолел.
Издеваясь над любовью,
Хищный вскормленник могил,
Он святою братской кровью
Щедро землю напоил.
Но в ответ победным крикам
Восстаёт, могуч и яр,
В шуме пламенном и диком
Торжествующий пожар.
Грозно пламя заметалось,
Выметая, словно сор,
Всё, что дерзко возвышалось,
Что сулило нам позор.
В гневном пламени проклятья
Умирает старый мир.
Славьте, други, славьте, братья,
Разрушенья вольный пир!
Пришла заплаканная жалость
И у порога стонет вновь:
«Невинных тел святая алость!
Детей играющая кровь!
За гулким взрывом лютой злости
Рыданья детские и стон.
Страшны изломанные кости
И шёпот детский: „Это – сон?“»
Нет, надо мной не властно жало
Когда в застенке умирала
Моя замученная дочь.
Всё помню. Жалость, в дни отмщений
У моего окна не плачь!
Парижские песни
I
Раб французский иль германский
Как в былые дни спартанский,
Плетью движимый, илот.
Как раба иных времён,
Бьётся в петлях, сжатых туго,
Для утех рантьерских жён.
Приезжали, в Opéra,
Воры бандою нахальной,
Коротая вечера, –
Чтоб огни иллюминаций
Сволочь пьяную всех наций
И грабителей всех стран, –
Ты во дни святых восстаний
Торжество победы знал
И, у стен надменных зданий,
Умирая, ликовал.
Годы шли, – теперь взгляни же
И пойми хотя на миг,
Кто в Берлине и в Париже
Торжество своё воздвиг.
II
Здесь и там вскипают речи,
Матовы нагие плечи
Упоённых жизнью дам.
Сколько света, блеска, аромата!
Это – храм похмелья и разврата,
Храм бесстыдных и продажных дам.
Вот летит за парой пара,
В жестах отметая стыд,
И румынская гитара
Утомительно бренчит.
Скалят зубы пакостные франты,
Тешит их поганая мечта, –
Но придут иные музыканты,
И пойдёт уж музыка не та,
И возникнет в дни отмщенья,
В окровавленные дни,
Злая радость разрушенья,
Облечённая в огни.
Все свои тогда свершит угрозы
И кровавые рассыплет розы
Здесь, на эти камни, буйный раб.
На ветхий опустился дом.
И разрушенье, словно гром.
Все норы самовластных тайн
Раскрыл ликующий поток,
Бессилен он и одинок.
Бродящий в шорохе осин,
То и над ним всевластно чудо,
И он мучительно один.
Восторгом светлым расторгая
Змеиный ненавистный плен,
Соединенья весть благая
Создаст ограды новых стен.
В соединении – строенье,
К работе бодрой станьте, звенья
Союзов дружеских куя.
Напомнят горькой соли столп.
Нас ждёт великая работа
И праздник озарённых толп.
И наше новое витийство,
Не на коварное убийство,
На подвиг творческий зовёт.
Свободе ль трепетать измены?
Растают брызги мутной пены,
А твой сын – младенец Христос.
Учи его умирать без стона,
Учи его страдать без слёз.
Больше ничего от тебя не надо,
Его судьбы ты никогда не поймёшь.
Завидишь сени Гефсиманского сада, –
Земле
В блаженном пламени восстанья
Моей тоски не утоля,
Спешу сказать мои желанья
Тебе, моя земля.
Производительница хлеба,
Разбей оковы древних меж,
И нас, детей святого неба,
Простором вольности утешь.
Дыханьем бури беспощадной,
Пожаром ярым уничтожь
Заклятья собственности жадной,
Заветов хитрых злую ложь.
Идущего за тяжким плугом
Спаси от долга и от клятв,
И озари его досугом
За торжествами братских жатв.
И засияют светлой волей
Труда и сил твои поля
Во всей безгранности раздолий
Твоих, моя земля.
Баллада о высоком доме
Дух строителя немеет,
Обессиленный в подвале.
Выше ветер чище веет,
Выше лучше видны дали,
Выше, ближе к небесам.
Воплощенье верной чести,
Возводи строенье выше
На высоком, гордом месте,
От фундамента до крыши
Всё открытое ветрам.
Пыль подвалов любят мыши,
Вышина нужна орлам.
Лист, ногою смятый, тлеет
На песке, томясь в печали.
Крот на свет взглянуть не смеет,
Звёзды не ему мерцали.
Ты всходи по ступеням,
Слушай радостные вести.
Притаившись в каждой нише,
И к ликующей невесте
Приникай всё ближе, тише,
Равнодушный к голосам
Петуха, коня и мыши.
Высота нужна орлам.
Сердце к солнцу тяготеет,
Шумы жизни замолчали
Там, где небо пламенеет,
Туч расторгнувши вуали.
Посмотри в долину, – там
К стенкам клеятся афиши,
Злость припуталася к лести,
Люди серые, как мыши,
Что-то тащат по дворам.
Восходи же выше, выше,
Высота нужна орлам.
Поднимай, строитель, крыши
Выше, выше к облакам.
Пусть снуют во мраке мыши,
Высота нужна орлам.
Heures mélancoliques
«Le jour n’est charmant qu’à sa fin…»
Le jour n’est charmant qu’à sa fin,
Il est calme, le dernier âge.
Croyez bien les paroles sages:
Le jour n’est charmant qu’à sa fin.
Les tumultes vont au matin,
Mèchants Sataniques mirages.
Le jour n’est charmant qu’à sa fin,
Il est calme, le dernier âge.
«Quelle joie, presque enfantine…»
Quelle joie, presque enfantine,
Marcher nu-pieds par le chemin,
Bien qu’un sac léger à la main!
Quelle joie, presque enfantine?!
Bien loin de la fierté maligne
Chanter les hymnes au matin.
Quelle joie, presque enfantine,
Marcher nu-pieds par le chemin!
«Tout défeuillé, comme à Paris en hiver…»
Tout défeuillé, comme à Paris en hiver,
Le boulevard s’étend, devant les fenêtres.
Dans un petit café j’écris ces mes vers
Qui sonnent toujours en pénétrant mon être.
Le voudrais bien être loin, tres loin d’ici,
Dans cette ville de sainte Geneviève,
Où j’oublierai touts mes méchants soucis,
Où je découvrirai l’azur de mes rêves,
Où je trouverai la force de t’aimer,
Ma Bussie, ma malheureuse patrie!
Si je ne reviens à toi jamais, jamais,
Tu sera toujours ma douce rêverie.
Suicide Ardent
Dans cette ville où la mort fangeuse règne,
Croyez vous, bleuâtres feux, que je vous craigne?
Je couvrirai mon poêle avec vous, feux,
Quels que vous ayez èté rouges ou bleux.
M’arrive-t-il l’aventure malheureuse?
Je murmurerai à soi une berceuse.
Le ne veux pas qu’il fasse chez moi tres froid.
Quant au reste, ce tout est égal pour moi.
«En court vêtement…»
En court vêtement
Nu-pieds et nu-jambes
Faisant mes iambes
Le marche gaîment.
La douce poussière,
Si fine et légère,
Prend mes exacts pas
Que sur cette route
Tres longtemps, sans doute,
On ne verra pas.
Silence, silence!
Même le vent dort.
Seul un soleil d’or
Au ciel se balance.
Утешения
«Бессмертною любовью любит…»
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звёздам сердце вознесёт,
Кто до могилы пламенеет, –
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесёт!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поёт.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
«Предвестие отрадной наготы…»
Предвестие отрадной наготы
В твоей улыбке озарённой встречи,
Но мне, усталому, пророчишь ты
Заутра после нег иные речи.
И я скольжу над вьюгой милых ласк
Мечтой, привыкнувшей ко всем сплетеньям,
И, не спеша войти в святой Дамаск,
На перекрёстке медлю за куреньем.
Ты подожди, прелестница, меня,
Займись хитро сплетённою косою.
Я в твой приют войду на склоне дня,
Когда поля задремлют под росою.
А ранним утром мне расскажешь ты,
Смущённая, наивно хмуря брови,
Что предвещают алые цветы,
О чём пророчит знойный голос крови.
«Хотя сердца и ныне бьются верно…»
Хотя сердца и ныне бьются верно,
Как у мужей былых времён,
Но на кострах, пылающих безмерно
Мы не сжигаем наших жён.
И, мёртвые, мы мудро миром правим:
Благословив закон любви,
Мы из могилы Афродиту славим:
«Живи, любимая, живи!»
И если здесь, оставленная нами
Кольца любви не сбережёт,
И жадными, горящими устами
К ночному спутнику прильнёт, –
Не захотим пылающего мщенья,
И, жертвенный отвергнув дым,
С улыбкою холодного презренья
Нам изменившую простим.
«Снова покачнулись томные качели…»
Снова покачнулись томные качели.
Мне легко и сладко, я люблю опять.
Птичьи переклички всюду зазвенели.
Мать-Земля не хочет долго тосковать.
Нежно успокоит в безмятежном лоне
Всякое страданье Мать сыра Земля,
И меня утешит на последнем склоне,
Простодушным зельем уберёт поля.
Раскачайтесь выше, зыбкие качели!
Рейте, вейте мимо, радость и печаль!
Зацветайте, маки, завивайтесь, хмели!
Ничего не страшно, ничего не жаль.
«В прозрачной тьме прохладный воздух дышит…»
В прозрачной тьме прохладный воздух дышит,
Вода кругом, но берег недалёк,
Вода челнок едва-едва колышет,
И тихо зыблет лёгкий поплавок.
Я – тот, кто рыбу ночью тихо удит
На озере, обласканном луной.
Мне дрозд поёт. С чего распелся? Будит
Его луна? Иль кто-нибудь Иной?
Смотрю вокруг. Как весело! Как ясно!
Всё улыбается и всё прекрасно.
Да уж и мне не спеть ли в тишине?
«Мне боги праведные дали…»
Мне боги праведные дали,
Сойдя с лазоревых высот,
И утомительные дали,
И мёд укрепный дольных сот.
Когда в полях томленье спело,
Мне песню медленную спело
Молчанье, сеющее мак.
Когда в цветы впивалось жало
Одной из медотворных пчёл,
Созревшие колосья зол.
Когда же солнце засыпало
На ложе облачных углей,
Меня молчанье засыпало
Цветами росными полей,
И вкруг меня ограды стали,
Прозрачней чистого стекла,
Но твёрже закалённой стали,
И только ночь сквозь них текла,
Пьяна медлительными снами,
Колыша ароматный чад.
Мечтали рои вешних чад.
«Птичка низко над рекою…»
Птичка низко над рекою
Пронеслась, крылом задела
Всколыхнувшуюся воду
И лазурною стезёю
Снова быстро полетела
На простор и на свободу.
На дороге взвеял пылью,
Всколыхнул кусты и воду
И помчался, беззаботный,
Над земною скучной былью
На простор и на свободу.
Людям песенку сложил я,
Словно лодочку столкнул я
С отмели песочной в воду,
И о песне позабыл я,
И опять мечте шепнул я:
«На простор и на свободу!»
«В норе темно и мглисто…»
В норе темно и мглисто,
А под норою чисто
Стремленье горных вод.
Нору мою оставлю,
Построю крепкий дом,
И не простор прославлю,
Прославлю я ограды,
И крепость новых стен,
И мирные отрады,
Тебя, оград строитель,
Прославить надо мне.
Ликующий хранитель,
Живи в моём огне.
Все ночи коротая
В сырой моей норе
И утром насекая
Заметки на коре,
Скитаяся в пустыне,
В пыли дневных дорог,
В безрадостной гордыне
Я сердцем изнемог.
Устал я. Сердцу больно.
Построить дом пора.
Скитаний мне довольно!
Прощай, моя нора!
Хочу я новоселья,
Хочу свободных слов,
Цветов, огней, веселья,
Вина, любви, стихов!
Баллада о милой жизни
Многообразные отравы
Судьба нам в чаши налила,
Но все пути пред нами правы.
Мы любим жуткие забавы,
Бредём по диким буеракам,
Напоенным зловещим мраком,
Где только белена бела,
Где притаилися удавы,
Но ожиданья не лукавы,
И жизнь на всех путях мила.
На простодушные муравы
Весна улыбчиво легла.
В прудах колеблются купавы.
На глади водного стекла,
И на воде, блестящей лаком,
Круги бегут послушным знаком
Движений белого крыла.
Детей шумливые оравы
Бегут в тенистые дубравы,
И жизнь на всех путях мила.
Соборов золотые главы,
Дворцов гранитные тела,
Вещанья изваянной славы,
А ночью хитрые облавы
И низких замыслов зола, –
Чуть усыплён дремучим маком,
И бред из каждого угла,
И воды с крыш струятся, ржавы,
Но и в болезнях всё ж
