постыл,
И живём мы сонным бредом
Дотлевающих могил.
Это тленье, или ропот
Набегающей волны,
Пробудившейся страны,
Что придётся внукам вспомнить,
Что придётся позабыть?
«Спорит башня с чёрной пашней…»
Спорит башня с чёрной пашней:
«Пашня, хлеба мне давай!»
Спорит пашня с гордой башней:
«Приходи и забирай!»
Панцирь звякает о бронь,
Остриё копья сверкает,
Пашня башне покорилась,
Треть зерна ей отдала,
А второй обсеменилась,
Третьей год весь прожила.
Шли века. Поникла башня,
И рассыпалась стена.
Шли века. Тучнеет пашня.
Согревая семена.
<Стихотворения 1926 года>
И умирает человек,
О ты, убийственное слово!
Как много зла ты нам несёшь!
Обид и поношений шквал, –
И, никогда не уставая,
Ты жалишь тысячами жал.
Надежды чистой обаянье
Умеешь ты огнём обжечь,
И даже самое молчанье –
Ещё несказанная речь,
И нераскрывшиеся губы
В своём безмолвии немом
Уже безжалостны и грубы,
Твоим отмечены значком.
Когда ты облечёшься лаской
Приветливых и милых чар,
Ты только пользуешься маской,
«Грумант покрыт стеклянной шапкой…»
Грумант покрыт стеклянной шапкой.
Под этой шапкой так тепло,
Что у девицы, очень зябкой,
Что ей громады ледяные
Ведь стёкла отразят сплошные
Разгул неистовых угроз.
Искусственное здесь сияет
Где мирт вознёсся горделиво
На берегу прозрачных вод,
Нагие девы нестыдливо
Грохочут бубны и тимпаны
В руках у отроков нагих.
Но вот вином полны стаканы,
И шум веселия затих.
Настало время пожеланий.
Когда и льдины в океане
Уж начали истаевать!
Межатомное разложенье
И началось передвиженье
И таянье последних льдин.
«Если б я был себе господином…»
Если б я был себе господином,
Разделился бы на два лица,
И предстал бы послушливым сыном
Перед строгие очи Отца.
Всё, что скрыто во мне, как стенами,
В этот час я пред ним бы открыл,
И, разгневан моими грехами,
Пусть бы волю свою Он творил.
Но одно нам доступно сознанье
Иногда, и с трудом, раздвоить.
На костры рокового пыланья
Мы не можем по воле всходить.
Если даже костёр запылает,
Боязливо бежим от огней.
Тщетно воля порою дерзает, –
Наша слабость всей силы сильней.
«Как нам Божий путь открыть?…»
Мы идём по всем тропинкам,
По песочкам и по глинкам,
По холмам и по долинкам,
Посмотри: мелькают пятки,
Икры стройные сильны,
Все движения вольны.
Мимо, ржи, и мимо, льны!
Быстро мчатся без оглядки.
На Кавказ, на Арзамас,
И на город, что поближе,
И на речку, что пониже,
Все бегут вразброд. Гляди же,
Сколько смеха и проказ!
Эти все пути людские,
Но, прозревший, поспеши
Отыскать пути прямые,
Где пирует Огнеокий,
Претворяя в не́ктар яд.
Если сам найти не можешь
Божьих праведных путей,
Отыщи среди людей
Одного из тех вождей,
Пред которым волю сложишь.
Для тебя он – лучший я,
Вознесённый над тобою
Не лукавою судьбою,
А твоею же душою,
«Сатана вошёл во фраке…»
Сатана вошёл во фраке,
В лакированных туфлях,
С золотым сияньем в лаке
От широких пряжек-блях.
Руку полную целуя
У хозяйки, в шелест лент
Кинул он, её волнуя,
Он смягчал свои сарказмы,
Укрощал он блеск очей,
Чтоб не сделалися спазмы
У мамаш и дочерей,
Чтобы соль игры мятежной
Не совсем была остра,
Чтоб в груди у дамы нежной
Не открылася дыра,
Чтоб не пахло адской серой,
Ни один не встал бы рог,
Ограничиться он мог.
Из очей его сверкал,
Он слезою прожигал.
Нет, огня теперь не надо,
Не уронит и слезы
Для болтливой егозы.
Вот, сидит пред ним Тамара, –
Как глупа и как смешна!
Размышляет Сатана.
«Идёшь, как будто бы летишь…»
Идёшь, как будто бы летишь,
Как будто бы крылаты ноги,
Которыми ты золотишь
Взвеваемую пыль дороги.
Спешишь в просторах голубых,
Упруго попирая землю.
Я звукам быстрых ног твоих,
Невольно улыбаясь, внемлю.
Мелькнула, – вот уж вдалеке
Короткой юбки вьются складки.
Остались кой-где на песке
Ног загорелых отпечатки.
«Насилье царствует над миром…»
Насилье царствует над миром,
Насилье – благостное зло.
Свободу ставишь ты кумиром.
Но что, скажи, тебя спасло?
Среди народных возмущений,
Тебя лишивших всех охран
И выдавших на жертву мщений,
Он захватил кормило власти,
И успокоилися страсти,
И вот уют твой ограждён.
В своём бессилии сознайся,
Не суесловь и не ропщи,
Перед насильем преклоняйся,
Свободы лживой не ищи.
«Три девицы спорить стали…»
Три девицы спорить стали
О красавце молодом.
«Он влюблён в меня». – «Едва ли!
Чаще к нам он ходит в дом». –
«Ошибаетесь вы обе:
Он со мной в лесу гулял».
Шепчет им старуха: «В нёбе
У него свинец застрял.
Вы б его не сохранили:
Он Далёкую любил.
Из земной докучной были
Он к Невесте поспешил».
«Сошла к земле небесная Диана…»
Сошла к земле небесная Диана,
И видит: перед ней Эндимион
Лежит, как бы возникший из тумана,
И спит, прекрасен, строен, обнажён.
Она к нему с улыбкой наклонилась.
«Небесный сон безумца посетил,
Но на земле ничто не изменилось,
Ты сон и явь навеки разделил.
Иди опять в пыли земной дороги,
Косней во тьме, – в том не твоя вина, –
И говори, что мы, святые боги, –
Создания мечтательного сна».
«Беспредельною тоскою…»
Беспредельною тоскою,
Как тяжёлою доскою,
Я глаза мои открою
Или снова их закрою, –
Одинаково темно.
Кто же сделает весёлой
И беспечной жизнь мою?
Спой мне: «Баюшки-баю».
Хоть во сне забуду горе,
И в твоём глубоком взоре
Потеряюсь хоть на час.
Озари мерцаньем глаз.
«Разве все язвы и шрамы…»
Разве все язвы и шрамы
Мстительно мы понесём
В эту обитель, куда мы
В смертный наш час отойдём?
«Создал Я мир для тебя ли? –
Злобного спросит Отец. –
Этой блистающей дали
Ты ли положишь конец?
Все колебанья эфира
Я из Себя излучил.
Даром все радости мира
Ты от Меня получил.
Гневною речью порочишь
Ты утомительный путь.
Иль, как ребёнок, ты хочешь
Сладкое только слизнуть?
Если уж так тебе надо,
Сам ты свой мир созидай, –
Без раскалённого ада
Благоухающий рай.
В нём ты завоешь от скуки,
Вызов ты бросишь судьбе,
И недоступные муки
Станут желанны тебе.
Но не творец ты, игрою
Миродержавной рождён,
Я же тебе не открою
Тайны пространств и времён».
«Ни презирать, ни ненавидеть…»
Ни презирать, ни ненавидеть
Я не учился никогда.
И не могла меня обидеть
Но я, как унтер Пришибеев,
Любя значенье точных слов,
Зову злодеями злодеев
И подлецами подлецов.
А если мелочь попадётся,
Что отшлифована толпой,
Одна мне радость остаётся, –
Назвать клопом или клопой.
«Привыкли говорить мы „дома“…»
Но вспомним разные дома,
Где жили мы. Как нам знакома
Вся эта злая кутерьма!
И города всегда мы ищем:
Переменяя города,
Подобны мы скитальцам нищим,
Мы требуем от жизни места,
И получаем мы места
Скромней куриного насеста;
«Целуя руку баронессы…»
Целуя руку баронессы,
Тот поцелуй я вспоминал,
С которым я во время мессы
К устам распятие прижал.
Мне Эльза тихо говорила:
«Благодарю, мой милый паж!
Меня врагам ты не предашь». –
«О госпожа, твой грех мне ведом,
Но и в грехе невинна ты.
Истомлена жестоким бредом,
Ты мне доверила мечты.
Я погашу врага угрозы,
Я затворю его уста,
И расцветут живые розы
Благоуханного куста.
Всё совершится неизбежно,
И ты супругом назовёшь
Того, кого ты любишь нежно,
Кому ты душу отдаёшь!»
«Мечта стоять пред милой дамой…»
Владеет отроком-пажом,
Но двери заперты упрямо, –
Там госпожа с духовником.
В каких проступках покаянье
Она смиренно принесла?
Иль только слушать назиданье
Она прелата призвала?
Иль, мужа своего ревнуя,
Благого утешенья ждёт?
Иль совещается, какую
В обитель жертву принесёт?
Или?.. Потупившись ревниво,
Стоит влюблённый паж, дрожа,
Но вот выходит торопливо
Монах, не глядя на пажа.
Его лицо всё так же бледно.
Стремится к Господу аскет,
В молитве страстной и победной
О нет, любовью здесь не пахнет!
В дыхании молитвы чахнет
Паж веселеет, входит смело.
Графиня милая одна.
Она работает умело
Над вышиваньем полотна.
Он Эльзу к поцелую нудит.
«Мальчишка дерзкий, не балуй!»
И паж трепещет, – что же будет,
Нет, ничего, она смеётся,
И как пажу не покраснеть!
«Тебе никак не удаётся
Твоею Эльзой овладеть!
Какую задал мне заботу –
Тебя искусству ласк учить!
Что ж, граф уехал на охоту, –
Уж научу я, так и быть!»
Она мальчишку раздевает,
Нагая перед ним легла,
И терпеливо обучает
Весёлым тайнам ремесла.
«Последуешь последней моде…»
Последуешь последней моде
Иль самой первой, всё равно,
В наряде, в Евиной свободе
Тебе не согрешить грешно.
И если даже нарумянишь
Свои ланиты и уста
И этим Кроноса обманешь,
Ты перед Эросом чиста.
Твои лукавые измены
Пусть отмечает Сатана,
Но ты, соперница Елены,
Пред Афродитою верна.
И если бы аскет с презреньем
Клеймил коварство женщин, «ты
Была б всегда опроверженьем
Его печальной клеветы».
Хвалители
Приглашены богатым Вором
И восхваляют все его согласным хором,
Но кислые гримасы им в ответ.
Все гости подбавляли жара,
Перед глазами Вора засверкал,
А он мычит: «Всё это – слабо, старо!»
От Вора вышед, за углом
Чуть приоткрывши щёлку злости,
Смущённые, так говорили гости:
«Не сладить с этим чудаком!
Как ни хвали, всё не дохвалишь!
Сказать бы попросту: „Чего клыки ты скалишь?
Разбойник ты и вор!“
Один из них, молчавший за обедом,
Теперь прислушавшись к таким беседам,
Им говорит:
«Вот это всё ему в глаза бы вы сказали!»
И на него все закричали:
«Нельзя! Ужасно отомстит!
В бараний рог согнёт! Всю жизнь нам испоганит!»
Но, возраженьем не смущён,
Им отвечает он:
«А всё ж его хвалить кто за язык вас тянет?»
«Любовь, – но кто же это знает!..»
Любовь, – но кто же это знает! –
Одна любовь – мой верный путь,
И если время обольщает,
Моя любимая, Тобою
Живу, дышу и вижу мир,
И Ты лазурною стезёю
Куда приду с Тобой, не знаю,
Не знаю, что меня там ждёт,
Но мой завет не забываю:
Любовь вовеки не умрёт.
Разлуки нет, и нет печали,
И я, сжигаемый в огне,
Стремлюся за Тобою в дали,
Ещё неведомые мне.
Нетленных роз вовек не скосит
Она, грозящая косой, –
Она мой прах в могилу бросит
Но я соединюсь с Тобой.
Ропот пчёл
«Для чего мы строим наши соты?
Кто-то крадёт наш мёд.
Мы бы жили без заботы,
Если б сами ели наш мёд.
«Тот, кто крадёт ваш мёд,
Изменил чудесно всю природу.
Аромат цветов даёт
Сладость вашему мёду, –
«Семь щитов кружатся перед солнцем…»
Семь щитов кружатся перед солнцем,
Источая стрелы всех цветов,
И за каждым их блестящим донцем
Новых стрел запас всегда готов.
Все цвета сплелися здесь в единый,
Неразрывен он и слитно-бел.
Проходя бестенною равниной,
Перед солнцем будь не слишком смел.
Любоваться горними щитами
И одну секунду ты не смей, –
Закружатся тотчас пред глазами
Отуманен, странно опечален,
Не отклонишь ты от них твой взгляд,
И пойдёшь, одной из змей ужален,
Унося в себе смертельный яд.
Кто увидел пламенные круги
И кого ужалила змея,
Тот всегда живёт в эфирной вьюге,
В несказанном буйстве бытия.
«Послушай моё пророчество…»
Послушай моё пророчество,
И горькому слову поверь:
В диком холоде одиночества
Я умру, как лесной зверь.
Я окован суровою тайною
Всё крепче день ото дня.
Теперь даже лаской случайною
Никто не порадует меня.
Никто Великою субботою
Не станет на мой порог,
Не скажет с ласковою заботою:
«Отведай пасхальный творог».
«Мениса молодая…»
Мениса молодая,
Покоясь в летний зной,
Под тенью отдыхая,
Внимает песне той,
Которую в долине
Слагает ей пастух.
В томленьи да в кручине
Он напевает вслух.
Что сердце ощущает,
Что чувствует душа,
Всё в песню он влагает:
«Мениса хороша!
И всё в ней так приятно,
И всё прелестно в ней,
Но милой непонятна
Печаль души моей.
С зарёю
