обычности нелепой
Скудной струйкою текут,
Загоняют душу в склепы,
Все проходы стерегут.
Впечатления все вялы.
Точно ложечкою малой
Капли кисленькие пьёшь.
«Островерхая крыша…»
Островерхая крыша
Придавила весь дом.
Здесь живущие дышат
С превеликим трудом.
Здесь косматые, злые
Лихорадки живут,
И туманы седые
На болотах прядут.
Портят всякое дело
А земля захирела
И промокла насквозь.
«Утром встану…»
Утром встану,
В окна гляну, –
Бел туман.
Сердце бьётся,
Удаётся
Чей обман?
Что, старуха,
Слышит ухо?
Это – свой.
Улыбнулся,
Повернулся
К ней спиной.
Выждал время,
Стукнул в темя
Топором.
Сделал лихо,
Вынес тихо
Тюк с бельём.
Сел в пролётку,
Да находку
Не сберёг, –
Страшно что-то.
Со всех ног.
Кнут под мышки.
Вот делишки.
Не сплошал,
Раньше ль, позже ль,
Дёрнул вожжи,
Ускакал.
Только ль рано
Мглой тумана
Обманул?
Целы сутки
Шутит шутки
Вельзевул.
«Легкокрылою мечтою…»
Легкокрылою мечтою
Унесён ты от земли.
Посмотри, – перед тобою
Страны новые легли.
Ветер, волны шевеля.
Дальше Африк и Америк
Эта новая земля.
Но не радужную грёзу
Видят дрёмные глаза,
И не призрачную розу
Поит росная слеза.
Видишь, – там твоей невесте
Принесли уже фату.
Заключён в одну черту.
Но, конечно, в Путь наш Млечный
Не вместится этот мир.
Близок нам он бесконечно,
Дальше он, чем Альтаир.
Мы туда путей не знаем,
Не умеем их найти.
Мы в пространствах различаем
Только три всего пути:
Только этими путями
Нам Вселенная видна.
Все пути иные стёрты,
Мы запиханы в футляр,
Не умеем мы четвёртый
«Три ладьи мои снастят…»
Три ладьи мои снастят.
Это – всё, чем я владею.
Хоть я нынче не богат,
Но ужо разбогатею.
Освер, щедрый в декабре,
Мне мильоны даст селёдок.
Камергер я в январе,
Оснащу я двести лодок.
Гаакону подарю
Самых крупных сельдей бочку.
Скажет он: «Благодарю!»
Фрейлиной назначит дочку.
Дочка в школах учена,
И на барышню похожа.
На балу в дворце она
Не ударит в лужу рожей.
Распевает голоском
Очень звонким, как у птички.
Да ведь это по привычке.
Не пойдёт за рыбака,
Не возьмётся уж за вёсла.
Да утешит старика:
Всё, что возможно разложить.
К чему же это послужило,
И легче ли на свете жить?
Умней и лучше мы не стали,
Как ни плевали на алтарь,
И те же дикие печали
Тревожат сердце, как и встарь.
Холодный дождь нас так же мочит,
Глупец по-прежнему хохочет,
Осмеивая всё и всех.
Вновь повторяем шутку ту же
При каждой новой смене дней:
«Бывали времена похуже,
Но не было подлей».
«Ничего не проворонит…»
Ничего не проворонит,
Даром слова не проронит,
Только всё, что скажет, сплошь
Называют её Лиза,
Прозывают же Подлиза.
Брат в обмане уличил,
Да от зла не излечил.
Мать вчера её бранила
За обиду дяди Нила,
Ну а сам-то дядя Нил
Брани той не оценил:
«Как её вы ни браните,
Не найдёте прочной нити
Из души исторгнуть зло.
С нею вам не повезло».
«Угол падения…»
Угол падения
Равен углу отражения…
В Сириус яркий вглядись:
Чьи-то мечтания
В томной тоске ожидания
К этой звезде вознеслись.
Где-то в Америке
Иль на бунтующем Тереке, –
Как бы я мог рассчитать?
Ночью бессонною
Эту мечту отражённую
Далью великою
Или недолею дикою
Разлучены навсегда…
Угол падения
Равен углу отражения…
Та же обоим звезда.
«Сатанята в моей комнате живут…»
Сатанята в моей комнате живут.
Я тихонько позову их, – прибегут.
Хорошо, что у меня работ не просят,
А живут со мной всегда, меня не бросят.
Вкруг меня обсядут, ждут, чтоб рассказал,
Что я в жизни видел, что переживал.
Говорю им были дней, давно минувших,
Повесть долгую мечтаний обманувших.
А потом они начнут и свой рассказ.
Не стесняются ничуть своих проказ.
В людях столько зла, что часто сатанёнок
Вдруг заплачет, как обиженный ребёнок.
Не милы им люди так же, как и мне.
Им со мной побыть приятно в тишине.
Уж привыкли, знают, я их не обижу,
Улыбнусь, когда их рожицы увижу.
Почитаю им порой мои стихи,
И услышу ахи, охи и хи-хи.
Скажут мне: «Таких стихов не надо людям,
А вот мы тебя охотно слушать будем».
Да и проза им занятна и мила:
Как на свете Лиза-барышня жила,
Как у нас очаровательны печали,
Как Невесты мудрые Христа встречали,
Как пути нашли в Эммаус и в Дамаск,
Расточая море слёз и море ласк.
«Валерьяна экзальтата…»
Валерьяна экзальтата,
Серпий, ладан для кота.
Им обильно пролита.
Кот нюхнёт, на крышу лезет,
Спину горбит, хвост трубой,
О подруге дико грезит,
И врага зовёт на бой
Злобно фыркает, мяучит,
Когти выпустит мой кот,
И врага терзает, мучит,
С крыши на землю швырнёт.
Но победе храбрый рад.
Возвещает власть Амура
Валерьяны терпкий яд.
«Вернулся блудный сын. Глядит из подворотни…»
Вернулся блудный сын. Глядит из подворотни
Девчонка шустрая и брату говорит:
«Упитанных тельцов пускай зарежут сотни,
Всё блудный сын пожрёт, и всё ж не станет сыт».
И точно, – расточил отцовское наследство,
И вновь остался нищ, и взялся он за нож.
Ему осталося одно лишь только средство:
«В чём слова ты обвиняешь?…»
В чём слова ты обвиняешь?
С тихой лаской все их встреть.
Слово каждое приметь.
От природы все невинны,
Все теснятся в речь гурьбой.
Коротки они иль длинны,
Ты пойми, – они не грубы,
Самых дерзких не брани.
Лишь пройдя чрез наши губы,
Иногда язвят они.
Все звучали очень гордо
В час рожденья своего.
Из Тримурти стала морда,
Ну так что же из того?
И со мною то бывало,
Что, сложившись невзначай,
Так пленительно звучала
«День окутался туманом…»
День окутался туманом
Ржаво-серым и хмельным.
Петербург с его обманом
Весь растаял, словно дым.
Город, выросший в пустыне,
Прихоть дикого Петра,
От которого поныне
Всё не вижу я добра,
Погрузится ли он в воду,
Новым племенем забыт,
Иль желанную свободу
Всем народам возвестит?
И живём мы сонным бредом
Дотлевающих могил.
Это тленье, или ропот
Набегающей волны,
Пробудившейся страны,
Что придётся внукам вспомнить,
Что придётся позабыть?
«Мала ворона…»
Мала ворона,
Да рот широк.
Живёт Матрёна, –
Ну язычок!
Кого подцепит,
Никто не рад.
Словечко влепит,
Все повторят.
Из подворотни
Таскает сор.
Сплетает сплетни,
Разносит вздор.
«Как попала на эстраду…»
Как попала на эстраду
В теле чувствует усладу
Эта женщина.
Здесь за ширмою она
Ну румяниться.
На эстраду введена,
Ну жеманиться.
Распевает она песни
Очень сальные,
И от хохота хоть тресни,
Шкеты зальные.
Свищут, грохают, стучат
…Мирно спит мальчонка
В тихой спаленке.
И во сне встречаться сладко
С ангелом-хранителем.
Слабо теплится лампадка
Пред Спасителем…
Эта женщина?
Уходи с эстрады прочь,
«Два блага в мире есть, добро и зло…»
Два блага в мире есть, добро и зло,
Есть третье, но неведомое людям.
Оно в саду Эдема расцвело.
Хоть вспомним мы его, но позабудем.
Его назвать я не умею сам,
А приблизительно назвать не смею,
И утешаюся лишь тем, что там
Я этим благом снова овладею.
Сложилась, людям вовсе непонятна,
И мудрая Эдемская змея
Таит свои пленительные пятна.
Зелёные глаза сверкнут во мгле,
Раздвоенный язык она покажет,
Прошепчет свой завет немой земле,
И снова в свой глубинный мрак заляжет.
«Тебя я не устану славить…»
Тебя я не устану славить,
Любовь единая моя.
Не знаю я, куда мне править,
Но мчит стремительно ладья.
Его словам моя рука
Повиноваться не устанет,
Хоть цель безмерно далека.
Весь мир окутан знойным бредом,
Но из ущелий бытия
К тебе стремлюсь я верным следом,
Любовь единая моя.
За Альтаиром пламенея,
Для вечной встречи Алетея
Сандалии снимает с ног.
В пути безмерном ты устала,
Устала так же, как и я,
Но скоро снимешь покрывало,
Любовь единая моя.
«В унылую мою обитель…»
В унылую мою обитель,
Вокруг которой бродит злость,
Вошёл Эдемский светлый житель,
Мальчишка милый, дивный гость.
Босыми шлёпая ногами
О мой натёртый гладко пол,
Он торопливыми шагами
Ко мне с улыбкой подошёл,
С моим столом, и посмотрел
В глаза мне прямо долгим взглядом,
Как бы струившим токи стрел.
«О, бедный друг мой, как исхожен
Ты всё ещё неосторожен,
Впустил ты злость, тоску, тревогу,
И раздражение, и ложь.
С собою в дальнюю дорогу
Грехов ты много понесёшь». –
«Мой милый мальчик, мой вожатый,
Я вижу глаз твоих лучи,
Но тьма во мне, и, тьмой объятый,
Тебя прошу я: научи.
Скрывать я ничего не смею,
Тебя не смею обмануть.
Скажи мне вновь про Алетею
Из кельи тёмной и унылой
Гостей незваных изгони».
«Человечек Божий…»
Человечек Божий,
Ни на что не гожий,
Был набит рогожей
И обтянут кожей.
Водку пил,
С пьяной, красной рожей
Он ходил,
Часто суесловью
Или буесловью
Предан был.
Звался по сословью
А жену Прасковью
Мял, как блин,
Тряс её, как грушу.
Вдруг конец, –
Отдал Богу душу
И жена завыла:
«Очень мой Данила
Был хорош,
И теперь другого,
Славного такого,
Как ты хошь,
Муженька лихого.
Парня удалого
Не найдёшь!»
«Дивной жизни преизбытка…»
Дивной жизни преизбытка
Ты ещё не испытал,
И блаженного напитка
Ты доныне не вкушал;
Но когда судьба приблизит
Кубок тот к твоим устам,
Он тебя или унизит,
Иль поднимет к небесам.
Причастившися, спасенье
Грешник примет причащенье
В обличение и в суд.
Опасайтесь преизбытка
Первородных диких сил,
Чтоб священного напитка
Жгучий яд не отравил.
«Словами установишь срок…»
Словами установишь срок
Для исполненья и для встречи.
Слова лежат в узорах строк,
Слова кипят в изустной речи.
Непрочно пишет карандаш.
Тогда лишь, в важном деле всяком,
Векам ты слово передашь,
Когда его покроешь лаком, –
Но что написано пером,
Не вырубишь и топором,
А впрочем, сжечь бумагу можно
Нарочно иль неосторожно.
Живое слово всех прочней.
Ты это часто испытаешь.
Раз вылетело, не поймаешь.
Хоть средство есть, – внимать изволь
Народной мудрости уроки:
Поймаешь, коль на хвост сороке
Всё, что сказал ты в простоте,
Уж разнесёт-таки по свету.
Чёрная корова
Весь мир поборола.
Месяц под ногами,
Звёзды за боками.
Чёрную корову
Повстречали дрёмой,
Величали храпом
Да великим страхом.
Вот уж на востоке,
Раздувая боки,
Чёрная корова
Уж не так сурова,
Уж она комола,
И убраться хочет.
Прыгая спросонок,
Ухмыляясь, мочит
Ноги ей росою,
Земною слезою.
С нею прокатиться, –
Пусть народ дивится:
Вёсла или парус.
За веслом стеклярус,
Надувает пышно, –
И скользит неслышно.
Да не будь же плох:
Станет миру жалко,
Коль тебя русалка
По стремнине вод
Понесёт, заманит,
И с молодкой втянет
Заперта в сарай,
И одна томится,
И народ глумится:
«Ништо, поскучай!»
«Покуковала, улетела…»
Покуковала, улетела,
И уж не слышится ку-ку,
Так наводила бы тоску.
Но что же! Слышу однозвучный,
Ах, как приятен был бы скучный,
Теперь живёшь и не гадаешь,
Ну, сколько жить ещё мне лет.
Ведь всё равно, так верно знаешь,
Что настоящей жизни нет.
«На подённую работу…»
На подённую работу
О сынке несёт заботу:
Накорми, учи, одень.
Простираешь день, устанешь,
Спину ломит, ну так что ж!
Мужа нет, и жилы тянешь
Набрался он свежих сил.
Босоногий, полуголый
Он всё лето проходил.
Только всё же в пионеры
Он не хочет поступить:
Не оставил нашей веры,
«Тщетно позабыли…»
Тщетно позабыли
Люди про богов:
Волю подчинили
Разуму их слов.
Вы, богоубийцы,
Что же весь ваш гам!
Вечно Олимпийцы
Недоступны вам.
Колосится поле,
Где стоял алтарь, –
Вы покорны воле
Той же, что и встарь.
«Растревожил рану, а зачем?…»
Растревожил рану, а зачем?
Что прошло, о том не вспоминай.
Тёмен мир, и глух к тебе, и нем,
Не найдёшь потерянный твой рай,
И того, за что ты изгнан был,
Не искупишь смертною тоской
В час, когда суровый Азраил
Разлучит тебя с земной судьбой.
Только верь, что всё ж разлуки нет,
Что Господень мир неодолим,
Что за гранями несчётных лет
Мы в глаза друг другу поглядим.
«Моя молитва – песнь правдивая…»
Моя молитва – песнь правдивая,
И жизнь моя трудолюбивая
Горела в ладанах святых.
Пускай для слабых душ соблазнами
Пылает каждая из книг, –
К Тебе идём путями разными,
И я в грехах Тебя постиг.
И не лукавил мой язык.
Тебя хулою песнь прославила, –
Тебе слагалась песнь правдивая,
И жизнь моя трудолюбивая
Горела в ладанах святых.
«Проклу
