мой, – ступень за ступенью к смерти. Настанет скоро день, – умру и я под кинжалом убийцы. Или казнят меня за что-нибудь по приговору революционного трибунала, – и отрубленная острым ножом гильотины голова моя упадет в пыль торговой площади. Что ж, умру спокойно».
Раздался легкий стук в дверь. Странно и жутко прозвучал он в ночной тишине древнего замка.
– Войдите, – сказала королева Ортруда.
Терезита открыла дверь, впустила Астольфа и скрылась. Но успела заметить королева Ортруда выражение свирепой радости на угрюмом лице верной служанкиВошел Астольф, бледный и радостный, в той же простой, короткой одежде, в которой проник он в дом графа Камаи.
Королева Ортруда задрожала. Смешанное, темное чувство охватило ее. Страх перед убийцею, любовный восторг перед ним, кровавое сладострастие, ненависть к убитой, радость мести, тоска о злом деле – все в сердце королевы Ортруды смешалось в какую-то дьявольскую, пряную, горькую смесь. Широко открытыми глазами смотрела королева Ортруда на подходившего к ней Астольфа. В руке Астольфа было что-то, обернутое в белый платок, в белый с темными пятнами платок.
Королева Ортруда спросила:
– Что это?
Голос ее был страстно звучен, и тонкие руки ее дрожали. Уже знала королева Ортруда, что она увидит сейчас, знала, что покажет ей Астольф.
Астольф неторопливо развернул платок и показал королеве Ортруде кинжал. На лезвие кинжала темнели свежие пятна крови. Тихо сказал Астольф:
– Я убил графиню Маргариту Камаи.
На лице его изображалась дикая радость.
И уже спокойно улыбалась королева Ортруда, и радостно смотрела на Астольфа и на его кинжал. Астольф зарделся вдруг, устремил на королеву Ортруду нетерпеливый, страстный взор и сказал ей нежно и дерзко:
– А когда же мне будет награда, милая Ортруда?
Королева Ортруда улыбнулась нежно и грустно. Шепнула:
– Награжу. Не бойся.
Она взяла Астольфа за плечи и привлекла к себе. Целовала лицо Астольфа. Целовала его руки.
И долго в тот вечер, и страстно королева Ортруда целовала и ласкала Астольфа.
Когда Астольф ушел, королева Ортруда долго не могла заснуть и сидела, мечтая нежно и жестоко. И думала королева Ортруда:
«Вот и еще одна ступень к моей смерти – Астольф, отрок с окровавленными по моей воле руками».
– Что скажешь мне ты, Светозарный?
Утром нашли в постели труп графини Маргариты. По-видимому, убийство совершено было с целью грабежа. Было украдено несколько драгоценностей и сколько-то денег. Но граф Роберт Камаи был уверен, что это – дело агентов принца Танкреда. Никому не говорил он о своих подозрениях, но таил жажду мести.
Об убитой жене граф Камаи не очень сокрушался. Любовные связи между ними уже давно порвались, а строптивый характер Маргариты нередко бывал причиною неприятных размолвок и ссор. Но в этой женщине граф Камаи терял верную пособницу его карьере, – и еще не мог он учесть, как эта смерть отразится на его положении.
Конечно, граф Камаи притворялся, что он убит горем.
Весть о смерти графини Маргариты Камаи быстро разнеслась по городу. Почему-то все в городе говорили, что графиня Камаи убита по приказанию принца Танкреда. И никого это не удивляло.
Говорили одни:
– Так ей и надо!
Говорили другие:
– От этого человека чего же иного можно было бы ждать!
Друзья принца Танкреда уверяли, что это – дело анархистов. Никто, конечно, не верил.
Общая уверенность в том, что в убийстве графини Маргариты Камаи замешан принц Танкред, была так велика, что полиция и судебные власти не особенно усердствовали в расследовании дела. Было сделано, по-видимому, все, что предписывается для таких случаев законом, – но все это делалось только формально, и сыщики не проявили свойственной им проницательности.
По приказу судебного следователя арестовали садовника и его помощника. Но ни один из них не мог сказать ничего путного о людях, которые их напоили. Не могли указать даже таверны, где они пьянствовали, и сбивались в числе своих собутыльников.
Садовник говорил:
– Было их двое, оба с черными бородами.
Его помощник говорил:
– Нет, их было трое, – двое черных и один рыжий, в очках.
Садовник говорил:
– Рыжий в очках пришел позже.
Его помощник спорил:
– Позже пришел четвертый, бритый.
Тогда предположили, что эти сообщники-убийцы были искусно загримированы.
Дело заглохло бы понемногу. Но им занялись оппозиционные газеты. Какому-то ловкому репортеру посчастливилось даже открыть наемного убийцу. Из этого, конечно, ничего не вышло, – разбойнику дали еще денег и помогли эмигрировать в Аргентину.
С того дня каждый вечер Астольф приходил к королеве Ортруде, и они проводили вдвоем долгие часы, радостные для Ортруды и проникнутые жутким ужасом.
С образом Астольфа соединялось для Ортруды всегда представление о Смерти.
Ах, прекрасный образ Смерти для королевы Ортруды, – влюбленный в нее страстно и пламенно паж королевы Астольф! Лицо у него прекрасное и темное, лицо веселого мальчишки, загоревшего под солнцем; глаза у него черные и пламенные, глаза того, кто убивает; одежда у него белая и короткая, одежда пажа, который приходит услужить прекрасной даме; ноги у него обнаженные и стройные, ноги, чтобы легко и бесшумно под облаком дымным страшный пройти путь, из которого принесет верный капли крови королеве Ортруде, – кровь королевы Ортруды.
И ласкала Астольфа королева Ортруда, и, лаская, обнажала его тело, стройное, тонкое тело милого убийцы. Вся отдавалась ему, все одежды свои отбросив, нагая приникала к страстной теплоте его тела, – тело и душу предавая умерщвляющему нежно.
Астольф переживал тогда минуты сладчайших восторгов. Ярки и многоцветны были его мечтания – о бесконечности счастия с Ортрудою, для Ортруды. Сосуд многоценной крови, обнаженное тело королевы Ортруды радовало взоры Астольфа. О, это тело, которое так наслаждается и так страдает! и так услаждает, и так мучит! И этот трепет дыхания в груди и в горле под яркими поцелуями жадных губ! И эта кровь, которую так страшно пролить и которой так жаждет душа умерщвляющего! И этот жуткий страх, и этот зыбкий стыд!
Смотрела на Астольфа королева Ортруда, любуясь, – и вдруг стыдно становилось Астольфу того, что они обнажены. Он прятался за тяжелыми завесами. Но был радостен и легок этот внезапный стыд.
Смеялась его стыду Ортруда, смеялся и он. Легким, зыбким смехом разрешался легкий, зыбкий стыд. И они играли и резвились, как шаловливые дети.
Иногда утром уходили они на берег моря и там, как дети, у воды смеялись и радовались, и чего-то искали в воде, и находили что-то. И плескуч был шумный смех волн, вечный смех стихии, и широк был ясный простор поднебесный.
Для королевы Ортруды готов был Астольф совершить всякое безумное и опасное дело и без конца умножать преступление. Не раз спрашивал он королеву Ортруду:
– Хочешь, Ортруда, для тебя я убью принца Танкреда?
Улыбалась королева Ортруда и говорила:
– Не надо, мой милый. Принц Танкред не уйдет от своей судьбы.
Однажды королева Ортруда привела Астольфа в огороженный высокою стеною участок королевского сада около ее мастерской. И сказала Ортруда Астольфу:
– Здесь, среди этих деревьев, под этим высоким небом я напишу картину, и ты будешь для нее моделью. Красота твоя будет жить в веках.
Астольф радостно покраснел. Королева Ортруда сказала:
– Разденься, Астольф.
Астольф радостно и поспешно повиновался. Королева Ортруда рассказала, как ему надо стоять. Нагой отрок с флейтою в опущенной руке прислонился к пальме и задумался. Тело его было прекрасно, – тело, созданное для игры, пляски и бега.
Охваченная волнением работы, Ортруда быстро зарисовала его фигуру, торопясь взяться за кисть. Застенчивый, тихий, стоял Астольф, – и застенчивая, тихая мечта мерцала в черной тьме его широких глаз. Выражение застенчивости перенесла Ортруда и на картину. Нагой и смуглый, как живой возникал он под ее уверенною, неторопливою кистью.
Было тихо. Ничей нескромный, враждебный взор не мешал творчеству любви и красоты, и никто не говорил темных, тусклых слов.
Дракон небесный смеялся в багряно-голубой вышине, словно он знал, что будет. Но он не знал. Только творческая мечта поэта прозревает неясно дали незаконченного творения.
Вероника Нерита скоро узнала, – конечно, позже посторонних, – о связи ее сына с королевою Ортрудою. Тщеславная женщина радовалась этому чрезмерно. Она думала, что связь с королевою принесет их семье большие милости и выгоды. Уже она распустила яркие павлиньи перья высокомерия и думала, что все матери в Пальме завидуют ей.
Но старый гофмаршал Теобальд Нерита не радовался. Он думал, что королева Ортруда огорчена открытием любовных похождений ее мужа и потому ищет забвения и развлечения в мимолетных связях то с одним, то с другим, – что она будет влюбляться еще во многих, постоянно томимая разожженною в ней страстностью, но никого надолго не полюбит, – что ее увлечение Астольфом будет так же кратковременно, как и ее связь с Карлом Реймерсом, – и что конец этого нового ее увлечения будет так же печален.
Старый гофмаршал позвал к себе сына и говорил ему строго:
– Берегись, Астольф, ты стоишь на опасной дороге.
Астольф угрюмо смотрел вниз, багряно краснел и упорно молчал. Теобальд Нерита продолжал:
– Говорю тебе, Астольф, послушайся меня, избегай королевы Ортруды. Смотри, чтобы и с тобою не было того же, что с Карлом Реймерсом. Королева Ортруда любит красивых. Найдется человек красивее тебя, и более подходящий к ней по возрасту.
Астольф молчал упрямо, и уныло склоненное лицо его не выражало ничего, кроме скуки.
Теобальд Нерита досадливо говорил ему:
– Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь. Или сказать тебе нечего, и ты сам сознаешь, как нелепо твое увлечение?
Тогда Астольф поднимал на отца упорный взгляд широких глаз и говорил коротко:
– Ортруда меня любит, и я люблю Ортруду. Я не могу жить без Ортруды. Для Ортруды я готов на все.
Гофмаршал, покачивая головою, говорил:
– Глупый! Только и знаешь твердить: Ортруда, Ортруда, люблю, люблю. Скоро бросит тебя твоя Ортруда.
Астольф улыбался и отвечал отцу:
– Не знаю. Пусть бросит, если захочет. Пусть будет что будет. Теперь я счастлив. А потом хоть умереть, мне все равно.
Отец горько упрекал Астольфа.
– Не жалеешь ты старого отца, – говорил он. – Ты еще так молод. Тебе надо учиться.
Астольф отвечал угрюмо:
– Я учусь.
– Как ты учишься! – говорил Теобальд Нерита. – Голова у тебя набита глупыми мечтами, только Ортруда у тебя на уме. Не до книг тебе теперь. Хоть и тяжело мне будет на старости расставаться с тобою, но я все-таки отправлю тебя на днях доучиваться в Италию или во Францию.
Астольф отвечал решительно и резко:
– Ни за что не уеду отсюда. Лучше в море брошусь.
По мрачному блеску его глаз видел отец, что Астольф не задумается сделать, как говорит.
Такие разговоры повторялись часто и нередко заканчивались бурными сценами.
И другие невзгоды скоро стали омрачать счастие Астольфа.
Глава шестьдесят пятая
Афра томилась в эти дни странною, жестокою ревностью. И раньше досадовала Афру любовь королевы Ортруды, сначала к принцу
