внутренних дел. Чего-чего другого, а уж энергии-то, потребной для этого высокого поста, и непоколебимого бесстрашия было у него хоть отбавляй.
Носимый им титул маркиза был капризом императрицы Екатерины Второй. Эраст Телятников был флигель-адъютантом императрицы и ее фаворитом. Хотя фавор его продолжался только семь недель, но и после того милый маркиз не утратил расположения великой государыни. Когда праздновался пятидесятилетний юбилей его состояния в генеральских чинах, маркиз Телятников получил титул светлости. Но он не пожелал именоваться князем, – остался маркизом из благоговения к памяти великой императрицы.
Среди крестьян, бывших крепостных маркиза Телятникова, сложилось о нем немало диковинных сказаний. Эти сказания распространились далеко. Например, говорили, что маркиз давно уже умер, и даже был похоронен, но вышел из могилы, – земля его не приняла, потому что много на нем смертных грехов. Слух этот пошел, должно быть, оттого, что маркиз Телятников время от времени погружался в глубокий сон, подобный смерти.
Так как, по остроумному выражению одного из лиц очень влиятельных, на Россию надвигалась пугачевщина, то маркиз Телятников, как видевший настоящего Пугачева, был облечен громадными, хотя и не очень определенными полномочиями, и послан в те места, которые казались особенно опасными.
Маркиз Телятников приехал в город Скородож, между прочим, и за тем, чтобы повидать Триродова и поговорить с ним по секрету о новых способах сохранения жизни. Маркиз Телятников думал, что у Триродова есть жизненный эликсир. Поэтому в первый же день велел пригласить к нему Триродова на завтрак.
Триродов посетил маркиза Телятникова. В это время маркиз был очень занят: он просматривал бумаги и, чтобы не заснуть над ними, сосал конфекты, привозимые ему ежедневно из Харькова от Пока. Поэтому он принял Триродова несколько рассеянно, поговорил с ним несколько минут, принимая его то за губернатора, то за прокурора, то за испанского посла, и наконец отпустил, не сказавши, зачем Триродов ему понадобился. Но через два дня, к общему удивлению, маркиз отдал Триродову визит.
На этот раз маркиз Телятников был очень внимателен и благосклонен к Триродову. С большим удовольствием обозрел его дом и любовался видами с высокой башни. Они долго разговаривали. Оказалось, что маркиз знавал многих предков Триродова. В долгом разговоре перебрали всю родословную. Вспоминая прадеда Триродова, маркиз Телятников с видимым удовольствием говорил:
– Я и сам – вольтерианец.
Но сейчас же, вспомнив, что дед Триродова был женат на своей крепостной, маркиз с неодобрением говорил другое:
– Белая и черная кость очень между собою различны.
Триродов сказал:
– Простому народу плохо жилось в дни вашей молодости, ваша светлость.
Маркиз строго спросил:
– А теперь ему хорошо жить?
– И теперь плохо, – сказал Триродов, – а тогда было еще хуже.
Маркиз Телятников возразил:
– Где плохо, а где и хорошо. Умный помещик видел в крестьянине рабочую силу и заботился об его благосостоянии.
Триродов сказал:
– Было среди помещиков много жестоких деспотов и насильников. Страшно читать о их зверствах.
– Да, – согласился маркиз, – были звери. А теперь их нет? Вот эти дамочки свирепые, что одна другую кислотою обливают, глаза друг дружке выжигают, маски свои уродуют, – это не звери? Девку на конюшне выдрать или сопернице навек лицо обезобразить – что слаще?
Триродов сказал:
– Да ведь за это теперь и судят.
Маркиз сделал презрительную гримасу.
– Какой это суд! – сказал он. – Оправдывают. Да и в старые годы не одни помещики – и из крестьян были живодеры. Приказчики, бурмистры, старосты больше утесняли мужика, чем господа природные. А теперь кто жесточе всех бьет? Кто детей да жен смертным боем колотит? Погромы кто устраивает? Кто конокрадов до смерти заколачивает? Мужики. Насильников, правда, надо было раньше обуздать. Но и народ рано освободили, и глупо. Без опеки оставили. Разорились все.
Маркиз Телятников подумал и вдруг заявил:
– Кормить голодающих – безнравственно.
Триродов спросил с удивлением:
– Почему, ваша светлость?
Маркиз сказал:
– Кормильцы-то эти одною рукой кормят, другою прокламации раздают. Я это строго-настрого запрещу, все эти фармазонские столовые.
Триродов возражал. Маркиз не слушал, – задумался о чем-то. Тогда Триродов заговорил о своем. Сказал:
– Чиновники здешние меня преследуют.
– Чиновники? Я их презираю, – сказал маркиз Телятников.
Триродов рассказал маркизу Телятникову о том, как администрация решила закрыть его школу и приют. Маркиз выслушал и спросил:
– А детей куда?
Триродов пожал плечами и сказал:
– Не знаю.
Маркиз лаконически промолвил:
– Спрошу.
Триродов спросил:
– Может быть, ваша светлость, найдете возможным сказать, чтобы мне разрешили опять открыть эту школу?
Маркиз Телятников, не задумываясь, сказал так же коротко:
– Скажу.
И вставил кстати свое любимое выражение:
– В России все можно. Надо только все доделывать до конца. Я и от своих подчиненных так требую. Не доделает – покараю, переделает – сильно защищу.
Потом маркиз заговорил о жизненном эликсире. Он говорил:
– Умирать не хочется. Я бы еще пожил. Старость – лучшее время жизни. Живи себе да живи.
Триродов обещал изготовить снадобье для продления жизни. Но сказал:
– Должен предупредить, что я не могу поручиться за последствия.
Маркиз полюбопытствовал:
– А какие могут быть последствия?
Триродов не успел найти достаточно приятной формы для ответа, как уже маркиз догадался. Он лукаво подмигнул Триродову и сказал:
– Прожив с мое, можно и рискнуть. Двух смертей, говорят, не бывает, а одной не миновать.
В тот же день маркиз Телятников вызвал к себе директора народных училищ Дулебова. Спросил его:
– За что вы закрыли школу Триродова?
Дулебов начал было рассказывать. Маркиз не дослушал. Закричал:
– Голышом ходят? И отлично – фанаберий меньше. Теперь всякая мразь на себя нацепит столько, сколько сам со всеми потрохами не стоит.
После недолгого разговора Дулебов вышел от маркиза Телятникова взволнованный и сердитый. Пришлось ему исполнить требование маркиза и написать попечителю учебного округа. Но уже на другое утро пришла от попечителя телеграмма: по желанию маркиза попечитель разрешал вновь открыть школу Триродова.
Милостивое расположение маркиза Телятникова к Триродову вызвало много толков в городе, и весьма подняло престиж Триродова.
В честь маркиза Телятникова Триродов устроил у себя большой бал-маскарад. Он разослал приглашения всем в городе, кто считался принадлежащим к обществу. Срок назначен был для Скородожа довольно поздний – одиннадцать часов вечера.
Стемнело. Взошла луна. Стали сходиться и съезжаться. Все приглашенные пришли, – всем любопытно было увидеть, что таится за высокими стенами триродовской усадьбы.
Приглашенные не знали, что крепки запоры этой усадьбы и что они увидят только то, что хозяин захочет им показать. Да и хозяин не знал, что пускать их все же не следовало. Пусти в дом чужих – и разрушат дом, камня на камне не оставят. Сперва придут – посмотрят, потом придут – разрушат.
Прежде всех приехали из дома Рамеевых – отец, Елисавета и Елена, Петр и Миша Матовы и мисс Гаррисон. Все они были в одинаковых красных домино и в черных полумасках.
Потом стали собираться костюмированные гости из города. Лица у всех были закрыты масками. Все молча под звуки музыки ходили по комнатам, и почему-то всем было жутко.
После других, около полуночи, появились новые гости, еще более молчаливые, холодные и покойные. Но совсем не печальные. Только очень углубленные сами в себя были они. Это были мертвые. Живые не узнавали их. Жизнь живых в этом городе мало чем отличалась от горения трупов.
Выходцы из кладбища входили в потайную дверь. Они смешивались с другими гостями. Жители Скородожа осматривали каждого из них, принимая их за своих и стараясь угадать, кто это.
Одна Елисавета сразу поняла, кто эти гости. Почуяла запах ладана и тления.
Елисавета подошла к Триродову. Он понял, что ей страшно. Она спросила:
– Кто они, эти?
Триродов спокойно сказал:
– Ты знаешь сама.
Елисавета спросила с укором:
– Зачем ты их позвал?
Триродов сказал:
– Чем эти хуже тех, пришедших из города?
– Я созвал живых, – сказал Триродов, – и они мертвы; и мертвых позвал я, – и они живы не менее живых. И сильнее живых. В наши дни только мертвые владычествуют. Кто хочет узнать живых, должен призвать мертвых.
Елена ничего странного не замечала. После первых минут неловкости ей стало весело. Она танцевала охотно со всеми, кто ее приглашал, с живыми и с мертвыми кавалерами. И те, и другие были одинаково неостроумны.
Петр уныло ходил по залам и жаловался на духоту и на безвкусие костюмов. Встретив двух учителей, Бодеева и Воронка, он принялся ожесточенно спорить с ними, доказывая, что народ хочет не реформ, а душевного очищения.
Две покойные барышни чинно сидели рядышком на стульях и ритмично помахивали кружевными веерами. Елисавета подошла к этим барышням. Спросила:
– Что нарушило ваш покой? Зачем вы сюда пришли?
Они враз ответили:
– Нас позвали.
– Зачем же вы приняли приглашение?
– Нас послали.
– Отчего же вы не танцуете?
– Еще нас не пригласили.
Жербенев, длинный, прямой и важный, заметив, что барышни сидят и не танцуют, подошел к ним и танцевал сперва с одною, потом с другою.
Гремела музыка. Сплетались и расплетались цепи танцующих. Живые разговаривали между собою мертвыми словами, обменивались мертвыми мыслями и делали то, что свойственно мертвецам. Живые были похожи на мертвых, и слова их звучали так же мертво:
– Мне все равно!
– Наплевать!
– Не мое дело.
– У меня белая кость.
– У меня черная, да крепче твоей.
Высокий человек в черном домино откинул с головы капюшон и снял маску – ему стало жарко. Елисавета увидела мрачное, худое лицо с горящими глазами; узнала врача Тумарина, искусного терапевта, большого любителя играть на скрипке. Елисавета подошла к мрачному врачу и спросила:
– Ведь вы, доктор, кажется, живете на одном дворе с полковницею Пилипонкиною?
Густым басом ответил Тумарин:
– А что? – спросила Елисавета.
Тумарин говорил:
– Пьет, подлая, как сапожник.
Елисавета пожалела вдову Пилипонкину:
– Бедная!
– Тварь! – сказал Тумарин. – Напьется, и ну своих мальчишек розгами драть. Мерзавка!
– А вы не заступитесь? – спросила Елисавета.
Ее мрачный собеседник угрюмо ответил:
– А мне какое дело!
Елисавета с удивлением сказала:
– Ну, как же какое дело! Разве вам не жаль мальчиков?
Тумарин сердито крикнул:
– Мое дело – сторона. Я – не доносчик!
И он поспешно отошел от Елисаветы. Почтовый чиновник, стоявший рядом с Елисаветою, подмигнул на него и сказал:
– Ему некогда – все новые лекарства вычитывает.
Елисавета посмотрела на него внимательно, – живой, знакомый. Он говорил:
– Теперь везде новости, публика реформ требует. И у нас новости – ящики-то почтовые уже не зеленые, а желтые будут.
Жена Триродова первая пришла. Она не прятала своего лица под маскою, как другие, и была она милая и светлая. Как легкий воздух небытия легка была ее белая одежда.
Елисавета узнала ее. Они говорили долго.
А другие мертвые были так же страшны, как и живые. И так же порою были странны и жутки их встречи. Вспыхивала
