дверям и конфеты с собой забирают, а то было их поставили на столик подзеркальный. Я им говорю, — да вы, Дмитрий Николаевич, говорю, коробочку-то оставьте, я передам Гришеньке. Нет, говорят, я сам вечером занесу. И скоро-скорехонько пошли вон, как будто рассердившись на что-то, и так каштанов и не захотели оставить. Батюшка Алексей Григорьевич, что я, напутала тут что или что такое?
-Все хорошо обошлось, Серафима Андреевна, — сказал Алексей Григорьевич, — а чуть было очень плохо не вышло. А вся беда в том, что у Гриши денег много. Дело-то вот в чем…
В это время раздался стук в дверь, и вошла Наташа с письмом. Сказала:
— Посыльный подал, от Елены Сергеевны.
Алексей Григорьевич торопливо разрезал конверт и прочел:
«Милостивый Государь Алексей Григорьевич!
После нашего разговора с Вами, и узнав, что Вы Бог знает в чем подозреваете меня, я, конечно, не могу оставаться в Вашем доме. Я переехала к моей маменьке. Мои вещи и паспорт прошу мне прислать, если можете, сегодня, а также и мое жалованье за последний месяц. Грише от души желаю всего наилучшего, и больше всего, чтобы он получил поскорее вторую мать и с ней теплую женскую ласку, которой ему не хватает в Вашем доме и которую ему может дать только Ваша супруга, а не наемная гувернантка, хотя бы и такая усердная и послушная Вам, как я была.
Готовая к услугам Елена Кирпичевская».
Внизу был приписан адрес.
Алексей Григорьевич понял, что она виделась уже с Дмитрием Николаевичем. Вернее всего, что и письмо написано под его диктовку.
Алексей Григорьевич брезгливо швырнул письмо на стол. Глупые слова о второй матери, — конечно, подразумевалась Татьяна Павловна, — показались ему кощунственными. Как смеет эта низкая обманщица говорить об этой очаровательной женщине!
XXXV
На другой день Кундик-Разноходский опять сидел у Алексея, Григорьевича. Прежде всего спросил:
— Могу я узнать, оправдалось ли мое вчерашнее предсказание насчет коробки конфет?
Алексей Григорьевич сказал:
— К сожалению, оправдалось. И даже раньше, чем вы говорили. Коробку принесли днем.
Кундик-Разноходский, хихикая, сказал:
— Поторопились. Итак, глубокоуважаемый Алексей Григорьевич, вы сами изволите видеть, что мои сведения основательны. Документам я принес и нахожусь в приятном ожидании получения денег.
Алексей Григорьевич достал из письменного стола приготовленные деньги и отдал их Кундик-Разноходскому. Тот пересчитал деньги с большим удовольствием. Потом вынул из бокового кармана перевязанную красной ленточкой пачку писем. Алексей Григорьевич взял письма, развязал алую ленточку, взглянул на первое письмо, — и сердце его упало.
Знакомый почерк. Почерк Татьяны Павловны. Даты недавние, — этот год, прошлый. Слова нежные. Письма написаны какому-то Диме. И между ними одно письма мужским почерком, — и этот почерк знаком, — почерк Дмитрия Николаевича.
Прочел в одном из ее писем три только строчки:
«Дурак влюблен в меня без памяти. Его пресные рассуждения надоели мне до чертиков».
Больше не стал читать. Понял всю махинацию.
