устала ненавидеть,
Я, любя, хочу предвидеть,
Дар предвиденья мне дай!
VIII
В больших поэмах Полонского из современной жизни (человечьей и собачьей), вообще говоря, внутреннее значение не соответствует объему. Нельзя, однако, согласиться с теми критиками, которые отрицают у этих стихотворных повестей всякое поэтическое достоинство и уверяют, что автор писал их стихами только потому, что ему легко дается версификация. Но не менее легко он может писать и прозой, как доказывают его обширные романы {27}. Во всяком случае было бы жалко, если бы он не воспользовался стихом для такого, например, описания (в поэме «Мими»):
175
Вот он плэд свой перекинул
На плечо и, не тревожа
Спящей, темными дверями
Вышел вон дышать цветами
Южной ночи, в этот сад,
В этой трепетной прохладе,
Где богинь немало белых,
Под резцом окаменелых,
В неподвижных покрывалах,
На высоких пьедесталах.
……………………………
Где из-за горы лесистой,
Озаренное луною,
Светит море золотистой
Уходящей полосою,
И, любовно ластясь к сонным
Берегам, загроможденным
Сглаженными валунами,
Лоснящимися волнами
Их зализывает раны
И на отмели песчаны
Точно сыплет жемчугами
Перекатными; и мнится,
_Кто-то ходит и боится
Разрыдаться, только точит
Слезы, в чью-то дверь стучится,
То шурша назад волочит
По песку свой шлейф_, то снова
Возвращается туда же
И затем же… и другого
Настоящее собрание стихотворений Полонского достойно заканчивается правдивым поэтическим рассказом «Мечтатель». Смысл его в том, что мистическая мечта рано умершего героя оказывается чем-то очень действительным.
Вообще в последних своих произведениях Полонский заглядывает в самые коренные вопросы бытия. Между прочим, его поэтическому сознанию становится ясною тайна времени — та истина, что время есть только перестановка в разные положения одного и того же существенного смысла жизни, который сам по себе есть вечность. Указания на эту истину я вижу в стихотворении «Аллегория», яснее — в стихотворении «То в темную бездну, то в светлую бездну», и всего яснее и живее сводит поэт концы с концами временного существования в один круг вечности в следующих стихах:
Детство нежное, пугливое,
Безмятежно шаловливое
176
Лаской матери пригретое
И навеки мной отпетое
В дни безумства и страстей,
Ныне всеми позабытое,
Под морщинами сокрытое
В недрах старости моей,
Зимний сон мой,- словно ожило
И повеяло весной?
……………………….
— Старче! Разве ты — не я?
Я с тобой навеки связано,
Мной вся жизнь тебе подсказана,
В ней сквозит мечта моя:
Не напрасно вновь являюсь я,
Твоей смерти дожидаюсь я,
Чтоб припомнило и я
То, что в дни моей беспечности
Я забыло в недрах вечности,
То, что было для меня {28}.
Этим прекрасным, оригинальным и глубокомысленным комментарием на евангельский стих: «если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное» {29}- заключу я свой краткий и неполный очерк; моя задача была не исчерпать поэзию Полонского, а только отметить в ней самое ценное, на мой взгляд.
177
КОММЕНТАРИИ: ПОЭЗИЯ Я. П. ПОЛОНСКОГО
Впервые напечатана в «Литературных приложениях» к журналу «Нива», 1896, No 2, с. 367 — 380; No 6, с. 297-321.
Поэзия Полонского рано вошла в сознание Вл. Соловьева. Я. П. Полонский был соучеником и товарищем С. М. Соловьева по Московскому университету, и в семье Соловьевых его творчество пользовалось всеобщим вниманием. Вл. Соловьев знал поэта и находился с ним в переписке. В 1890 г. Вл. Соловьев написал статью «О лирической поэзии. По поводу последних стихотворений Фета и Полонского», небольшой раздел которой был посвящен сборнику Полонского «Вечерний звон» (СПб., 1890). Соловьев утверждал: «Россия может гордиться своими лирическими поэтами. Из ныне живущих первое место бесспорно принадлежит Фету и Полонскому» (VI, 239). Соловьев-поэт испытал несомненное воздействие Полонского. Стихотворение «На смерть Я. П. Полонского» (19 октября 1898 г.) завершают строки:
Сердце все ж оглянется
С тихою тоской.
Соловьев как бы переосмыслил слова Полонского:
Но боюсь, если путь мой протянется
Из родимых полей в край чужой,
Одинокое сердце оглянется
И сожмется знакомой тоской.
(«_На пути из-за Кавказа_», 1851).
{1} Соловьев полностью приводит стихотворение «Царь-девица» (1876).
396
{2} Строки стихотворения Лермонтова «Как часто, пестрою толпою окружен…» (1840).
{3} Стихотворение 1876 г. процитировано без последних восьми строк, в которых не одна «злоба дня и проза», но и важный для Полонского вывод:
Оттого ль, что он в народ свой
Верил и — страдал,
И ему на цепи братьев
Издали казал,
Чую: дух его то верит,
То страдает вновь,
Ибо льется кровь за братьев,
Льется наша кровь!..
{4} Начальные строки стихотворения «Кассандра» (1890), которое ниже цитируется в больших отрывках.
{5} Стихотворение Фета «Одним толчком согнать ладью живую…» (1887).
{6} Начальные строки стихотворения «В день пятидесятилетнего юбилея А. А. Фета (1889 г. 28-го января)» (1889).
{7} Стихотворение «Уже над ельником из-за вершин колючих…» (1844) приведено Соловьевым полностью.
{8} Из стихотворения «Теперь» (не позднее 1884 г.)
{9} Имеется в виду А. А. Фет, который перевел, в частности, основное сочинение Шопенгауэра «Мир как воля и представление».
{10} Строки из стихотворения «О, подними свое чело…» (1843).
{11} Последние строки стихотворения «Утро» (1845).
{12} Стихотворение «На корабле», написанное в 1856 г., Соловьев приводит полностью.
{13} Ниже критик делает обширные выписки из стихотворения «Юбилей Шиллера», которое датировано автором 1862 г. Стихотворение «Шекспиру» написано в 1864 г.
{14} Из стихотворения «Царство науки не знает предела…» (1856).
{15} Последняя строфа стихотворения «Письма к музе», письмо 2-е (1878).
{16} Начало стихотворения «15 июля 1888 года. В 900-летний юбилей крещения России».
{17} Соловьев соединяет и неточно цитирует два варианта стихотворения «Вечерний звон» (1890).
{18} Ниже процитированы знаменитые стихотворения Полонского «Зимний путь» (1844), «Качка в бурю» (1850), «Колокольчик» (1854). Последнее приведено почти целиком (без последней строфы).
{19} Первые строки стихотворения «Пришли и стали тени ночи…» (1842).
{20} Неточная цитата из стихотворения «На пути из-за Кавказа» (1851).
{21} Неточно цитируется последняя строфа стихотворения Полонского «Могила в лесу» (1875 — 1876).
{22} Строки стихотворения «Тамара и певец ее Шота Руставель» (1851).
З97
{23} Ниже Соловьев приводит (с небольшими неточностями) строки стихотворений, написанных Полонским под впечатлением пребывания в Закавказье: «После праздника» (1849), «Караван. Отрывок из восточной повести» (1851), «Татарская песня» (1846), «Не жди» (1849). «На пути из-за Кавказа».
{24} Начало второй части лермонтовского «Демона».
{25} Соловьев полностью приводит стихотворение «Мой ум подавлен был тоской…» (1874).
{26} Поэма-сказка «Кузнечик-музыкант. Шутка в виде поэмы» была написана в 1859 г.
{27} Полонскому принадлежат поэмы «Келиот», «Братья», «Мими», юмористическая поэма «Собаки», роман в стихах «Свежее преданье», романы в прозе «Дешевый город», «Признания Сергея Чалыгина», «Крутые горки», повести и рассказы. Этой стороны его творчества Соловьев почти не касается.
{28} Строки стихотворения «Детство нежное, пугливое…» (1887)
{29} Мф. 18, 3.
Владимир Соловьев
Полонский (Яков Петрович) — один из главных русских поэтов послепушкинской эпохи, родился 6 декабря 1820 г. в Рязани, сын чиновника; учился в местной гимназии, потом в Московском университете, где его товарищами были Фет и С. М. Соловьев. По окончании курса Полонский, в качестве домашнего учителя, провел несколько лет на Кавказе (1846 — 52), где был помощником редактора «Закавказского Вестника» и за границей. В 1857 г. женился, но скоро овдовел; во второй раз в 1866 г. женился на Жозефине Антоновне Рюльман (скульптор-любительница, известная бюстом Тургенева, поставленным в Одессе). По возвращении в Россию он долго служил цензором в комитете иностранной цензуры; с 1896 г. состоит членом совета главного управления по делам печати. В совокупности стихотворений Полонского нет той полной гармонии между вдохновением и размышлением и того убеждения в живой действительности и превосходстве поэтической истины сравнительно с мертвящей рефлексией, каким отличаются, например, Гете, Пушкин, Тютчев. Полонский был очень впечатлителен и к тем движениям новейшей мысли, которые имели антипоэтический характер: во многих его стихотворениях преобладает прозаичность и рассудочность; но там, где он отдается чистому вдохновению мы находим у него образцы сильной и своеобразной поэзии. Типичные стихотворения Полонского имеют ту отличительную черту, что самый процесс вдохновения переход или порыв из обычной материальной и житейской среды в область поэтической истины — остается ощутительным. Обыкновенно в поэтических произведениях дается готовый результат вдохновения, а не самый подъем его, остающийся скрытым, тогда как у Полонского он чувствует иногда в самом звуке его стихов, например:
Всколыхнул морской туман…
В одном из первых по времени стихотворений, Полонским как будто заранее очерчены область и характер его поэзии:
Уже над ельником из вершин колючих
Сияло золото вечерних облаков,
Когда я рвал веслом густую сеть пловучих
Болотных трав и водяных цветов…
От праздной клеветы и злобы черни светской
В тот вечер наконец мы были далеко
И смело ты могла с доверчивостью детской
Себя высказывать свободно и легко.
И голос твой пророческий был сладок,
Так много в нем дрожало тайных слез,
И мне пленительным казался беспорядок
Одежды траурной и светло-русых кос.
Но грудь моя тоской невольною сжималась,
Я в глубину глядел, где тысячи корней
Болотных трав невидимо сплеталось
Подобно тысяче живых зеленых змей.
И мир иной мелькал передо мною,
Не тот прекрасный мир, в котором ты жила…
И жизнь казалась мне суровой глубиною
С поверхностью, которая светла.
«Пленительным беспорядком» отличаются произведения Полонского; есть в них и «траур» по мирскому злу и горю, но голова его музы сияет отражением небесного света; в ее голосе смешиваются тайные слезы переживаемого горя с пророческой сладостью лучших надежд; чувствительная — быть может, даже слишком — к суете и злобе житейской, она стремится уйти от них за «колючие вершины любви» «в золотые облака» и там высказывается свободно и легко с доверчивостью детской. Исходя из противоположности между тем прекрасным и светлым миром, где живет его муза, и той «суровою глубиною» действительной жизни, где сплетаются болотные растения зла своими «змеиными корнями», Полонскому не остается (подобно Фету) при этом дуализме; не отворачиваясь безнадежно от темной действительности, не уходя всецело в мире чисто поэтических ощущений и созерцаний, он находит примирение между этими двумя областями в той идее, которая уже давно носилась в воздухе, но вдохновляла более мыслителей и общественных деятелей, нежели поэтов. У Полонского в самое художественное его настроение входит эта идея совершенствования или прогресса. Хотя он не видит в истории тех определенных положительных идеалов (христианского царства), в которые верил Тютчев, но она не есть для него только «торжище развратной толпы», «буйной от хмеля преступлений»: он слышит в ней «глагол в пустыне вопиющий, неумолкаемо зовущий: о подними свое чело… чтоб жизнь была тебе понятна, иди вперед и не возвратно… туда, где впереди так много сокровищ спрятано у Бога». Та безмятежно блаженная красота, которая открывается поэтическому созерцанию природы, должна будет открыться и в жизни человечества, как конец ее борьбе и тревогам; «верь знаменованью — нет конца стремленью, есть конец страданью!». Бодрое чувство упования на лучшую будущность внушается Полонскому не одними «знамениями» природы, но и историческими переменами (например, стихотворение «На корабле», написанное в 1856 г.). Надежды на спасение «родного корабля» поэт не отделяет от веры в общее всемирное благо. Широкий дух всечеловечности, исключающей национальную вражду, свойствен более или менее всем
