большое — сильно подал из передней лощины, он по совести не может на месте усидеть. Говорит: на том склоне копошились фигурки, две-три. Почти наверняка можно б застрелить, да воздержался.
Пожалуй, и правильно.
С местными проводниками немцы тут и каждую тропу найдут. А за рельефом — и батальон проведут, и с санями.
Видимость всё меньше. Кого пошлёшь — до метров ста ещё фигура чуть видна, больше по догадке — и всё.
В темноте — пехотной массой, без звука? На современной войне так не наступают, невозможно. Такое молчаливое наступление организовать — ещё трудней, чем шумное.
А — и всё на войне возможно.
Если немцы сутки уже отрезаны — как же им, правда, не наступать!
Мысли — быстро крутятся. Штаб бригады? Как могли так бросить?
Отступать — нельзя. Но — и до утра можем не достоять.
Да бесполезно тут стоять. Надо пушки спасать.
Рискнуть ещё одну батарею оттянуть? Уже не признают за манёвр: самовольное отступление.
Ну, хоть тут пока: стереотрубу, рацию, какие катушки лишние — на сани. И сани развернуть, в сторону батарей. Мягкову:
— Вторые диски к автоматам взять. Гранаты, сколько есть, разобрать.
Да разговаривать бы ещё потише, ведь разносится гомон по полю.
Конечно, может и танк быстро выкатить. Против танка — ничего нет. И щели мелкие.
Телефонист зовёт Боева. По их траншейке — два шага в сторону.
Опять комбат звукачей. Очень тревожно: его левый звукопост захвачен немцами! Оттуда успели только: «Нас окружают. В маскхалатах». И — всё.
— А у вас, Павел Афанасьич?
— Пока — не явно.
— У меня на центральной — пока никого. Но коробочки — сверну, не потерять бы. Так что — будьте настороже. И забирайте свою нитку.
Боев не сразу отдал трубку, как будто ждал ещё что услышать.
Но — глушь.
Это — уже бой.
Мягкову:
— Давай-ка всех, кто есть, — рассыпь охранением, полукругом, метров за двести. Оставь одного на телефоне, одного в санях.
Мягков пошёл распоряжаться тихо.
Рассыпать охранение — и риск: узнаешь — раньше, но отсюда стрелять нельзя, в своих попадёшь.
А держаться кучкой — как баранов и возьмут.
Волнения — нет. Спокойный отчётливый рассудок.
Проносились через голову: Орловщина, на Десне, Стародуб, под Речицей. Везде — разный бой, и смерти разные. А вот чего никогда: никогда снарядов не тратил зря, без смысла.
Ликование бобруйского котла. Гон по Польше. Жестокий плацдарм под Пултуском.
А ведь — одолели.
…До утра додержаться…
На северо-востоке — километра за два, протрещали автоматные очереди. И стихли.
А — примерно там, куда Балуев пошёл.
20
У Топлева на огневых — снаряды соштабелёваны близ орудий. Но стрелять, видно, не придётся раньше завтрашнего света. А вот приказал комдив всем расчётам карабины приготовить — их же никогда и не таскают, как лишние, сложены в снарядных кузовах. Для тяжёлых пушкарей — стрелковый бой не предполагается. Автоматы — у разведчиков, у взводов управления — они все на НП.
Не стало видно ни вперёд, ни в бока, всё полумуть какая-то.
Топлев и без того расхаживал в тревоге, в неясности, а после команды комдива разбирать карабины?..
Вот, стояли восемь пушек в ряд, как редко строятся, всегда батареи по отдельности, — и нервно ходил Топлев, маленький, вдоль этих громадин.
У каждой пушки — хорошо если полрасчёта, остальные разошлись по ближним домам и спят: сухо, тепло. Да кто и подвыпил опять трофейного. И шофера где-то спят.
Настропалил всех четырёх командиров взводов: разбирать оружие, готовиться к прямой обороне.
Одни подхватывались, другие нехотя.
Хоть бы был замполит при дивизионе, как часто околачивается, — егоб хоть побоялись. Так и его комиссар бригады оставил по делам при себе до утра.
Но и нападать же не станут без артподготовки, хоть сколько-то снарядов, мин пошвыряют, предупредят.
А — тихо. И танкового гула не слышно.
Слушал, слушал. Не слышно.
Пошёл — в Кляйн, к штабной машине. Ведь там — все, всякие документы. Если что?.. — тогда что?
Велел шофёру быть при машине. А радисту — Урал дозываться.
Пошёл опять в Адлиг, на огневые.
— Товарищ капитан! — глухим голосом зовёт телефонист, где примостился в сенях. — Вас комдив.
Взял трубку.
Боев — грозным голосом:
— Топлев! Нас тут окружают! Готовь оборону!
И ещё, знать, клапана на трубке не отпустил — услышался выстрел, выстрел!
И — всё оборвалось. Больше нет связи.
И Топлев ощутил на себе странное: коленные чашечки стали дрожать, сами по себе, отдельно от колена, стали попрыгивать вверх-вниз, вверх-вниз.
Да на всю огневую теперь не закричать. Вдоль пушечного ряда оббегал командиров взводов: готовьтесь же к бою! на комдива уже напали!
Теперь-то — и все зашурудились.
А штабная машина? если что? Послал бойца: обливать бензином, из канистр.
Не уйдём — так сожжём машину.
21
Верность отцу — была ключ к душе Олега. Мальчику — кто святей и возвышенней отца? И какая обида была за него: как его в один из тридцатых (Олегу — лет 10, понимал) беспричинно ссунули из комбрига в полковники, из ромба в шпалы. И жили в двух комнатах коммунальной квартиры, а в третьей комнате — стукач. (Причина была, кто-то, по службе рядом, сел — но это мальчик лишь потом узнал.) А с подростом: так и следовать в армейской службе? В 16 лет (в самые сталинградские месяцы)- добился, напросился у отца: натянул на себя солдатскую шинель.
Верность отцу — чтобы тут, у двух своих пушек, не посрамиться, не укорили бы отца сыном, лучше — умереть. Олег даже рад был, как это всё повернулось, что их поставили на мост охранять на невиданную для 152х прямую наводку. И скорей бы эти немецкие танки накатывали из полумглы!
Сегодня — небывалая для него ночь, и ждалось еще большее.
Хотя по комплекту полагается на каждое орудие 60 снарядов — но сейчас и с двух взводных орудий набрали — половину того. И в расчёте — семь человек вместо восьми. (Вот он, Лепетушин…) Но не добавил лейтенант бойца из другого расчёта, это неправильно, достанется ещё и тем. Лучше подможет этому, своими руками.
Ни той самоходки, ни того грозного полковника уже и близко не было, а орудия 6й батареи — стояли у моста, сторожили.
Впереди — пустое тёмное пространство, и, кажется, нет же там никаких наших частей — а стали люди набегать.
Несколько топографов из разведдивизиона — один хромает, у одного плечо сворочено. Послали их на топопривязку, когда луна светила, и застряли на тьму: ждали, может разойдётся. Вперебив рассказывают: странное наступление, только молча подкрадываются — кто лопатой, кто даже ножом, изредка выстрел-два.
А какие-то топографы — ещё и сзади остались.
Проехали сани звуковиков с разведоборудованием, успели утянуть. Только трофейные битюги и вызволили, а машина их — там застряла, вытаскивают.
Так это — ещё сколько там звуковиков?
— Павел Петрович, как же стрелять будем, если свои валят?
— Придётся подзадержаться.
Там, на восточном берегу, вглуби, — перестрелка то вспыхнет, то смолкнет.
Велел Кандалинцев двум свободным расчётам готовиться к стрелковому бою. И сейчас — послал в охранение, слева и справа.
Ещё подымались наши с моста.
А вот — несли раненого, на плащпалатке. Полковые разведчики.
Еле несут, устали. Кто бы их подвёз?
Тут — поищем, снарядим.
Олег наклонился над раненым. Майор. Волоса как лён.
Недвижен.
— Ваш?
— Полковой. Новый. Только прислали его вчера.
— Тяжело?
— В голову и в живот.
— А … его знает.
Наши батарейцы подменили носчиков, до господского двора.
Кандалинцев им:
— Пусть на наших санях довезут до Либштадта, и сразу назад.
Городок Либштадт, на скрещении шести дорог, пушечный дивизион беззаботно проехал вчера вечером. А если немцев туда допустить — у них все дороги.
— Павел Петрович, а ведь наш перебежчик — не соврал.
— Велел я его покормить, — проворчал Кандалинцев.
— А что наш комбат? И по рации не отвечает?
От дальних зарев тоже чуть присвечивает. И глаза пригляделись в мути. Вон, чернеет ещё группка наших. Сюда.
И вон.
И вон.
Да, тут не постреляешь.
И вдруг: справа, спереди — да где наши 4я-5я батареи! — густая громкая пулемётная стрельба.
И — крупная вспышка! вспышка! — за ними взрыв! взрыв!
22
Из смутного ночного брезга, из полного беззвучья — грянуло на 5ю батарею сразу от леса справа, но даже и не миномётами — а из трёх-четырёх крупнокалиберных пулемётов — и почему-то только трассирующими пулями. Струями удлинённых красных палочек, навесом понеслась предупреждающая смерть — редкий случай увидеть её чуть раньше, чем тебя настигнет.
И сразу затем от того же лесу раздалось — «hur-ra! hurra!» — густое, глоток не меньше двести.
И бежали на орудия — валом, чуть видимые при мелькающих красных струйках.
От пушек звукнуло несколько ружейных выстрелов — и больше не успели. Красные струи перенеслись на левую, 4ю, батарею — а 5ю уже забрасывали гранатами. Вспыхивало, вспыхивало огнями.
Атака застала Топлева на дальнем краю 4й батареи — вот! готовились- сам их готовил — а и сами не верили. Да целую ночь уже на струне, ослабли, кто и заснул.
Да — и больше их втрое, чем нас!
Кричать? командовать? уже голос не дойдёт, и не он разбудит.
Всё это коротко — как удар ночным кинжалом.
Ни-че-го Топлев сделать уже не мог! Только — бежать? Бежать в Кляйн к штабной машине и поджечь.
И — побежал.
И слышал взрывы за собой, уже близко — и прорезались меж взрывами крики наши? ихние?
Ещё отличить: из карабинов бьют, это наши.
У машины планшетист и радист только и ждали: плескали на будку машины бензином! подносили и тыкали горящей паклей.
Ах, взялось с четырёх сторон! Ат-бегай!
Убегай!
Планшета нашего вам не видеть! И в документах не ковыряться.
Уже гранат на батарее не метали. Достреливал кто-то кого-то.
Бежали сюда, на пожар, пули просвистывали рядом, цель видна.
И Топлев — побежал со своими штабными солдатами.
Бежал — зная только направление верное, а весь смысл — потерял.
Кто-то ещё сбоку бежал, с батарей, не видно.
В голове проносилось: детство, школа — да с какой плотностью, да всё сразу.
Солдат приотстал, чтоб рядом с капитаном.
От задыха и не скажешь, понятно и так.
По дороге — на мост, как утянули, спасли 6ю. Тут — километр.
Остановились, оглянулись. Высоко, над деревьями, краснело пламя от машины.
Говорил комдив: до Германии дотянуть её.
А где пушки остались — только автоматные дострелы.
23
Кандалинцев и Гусев потом только вместе, помогая друг другу, — могли и не могли вспомнить, как же оно точно было? Что после чего? И чья именно пушка попала в первый танк? и в третий? и отчего горел бронетранспортёр?
Аж часов до шести утра нельзя было стрелять: впереди, по тот берег, трещала автоматная перестрелка, и всё время выходили наши люди из окружения. Как будто и частей наших там нет, а сколько их набралось в этой снежной мгле.
Но потом по левой дороге, от Дитрихсдорфа, стали помигивать подфарники танков и бронетранспортёров. Немцы
