обеда не давать расползаться по щелям, не давать спать – политические читки! Если на воле – Шесть Условий товарища Сталина, – то и каждый лагерник должен зубрить их наизусть![83] Если на воле – постановление Совнаркома об увольнении за прогул, то здесь разъяснительная работа: всякий сегодняшний отказчик и симулянт после своего освобождения будет заклеймён презрением масс Советского Союза. Такой порядок: для получения звания ударника (и значит, добавочной еды) – мало одних производственных достижений! Ещё надо: а) читать газеты, б) любить свой канал, в) уметь рассказывать о его значении.

И – чудо! О, чудо! О, преображение и вознесение! – «ударник перестаёт ощущать дисциплину и труд как нечто навязанное извне, а – как внутреннюю необходимость»! (Ну верно, ну конечно, ведь свобода же – не свобода, а осознанная решётка.) Новые социалистические формы поощрения! – выдача значков ударника. И что бы вы думали, что бы вы думали? «Значок ударника расценивается работягами выше, чем пайка!» Да, выше, чем пайка! И целые бригады «самовольно выходят на работу за два часа до развода» (ах, какой произвол! и что же делать конвою?) «и ещё остаются там после окончания рабочего дня»! Гроза? – работают и в грозу! (Ведь конвой не отпустит.) Вот она, ударная работа!

О, пылание! О, спички! Думали, что вы будете гореть – десятилетия…

А техника, мы о ней говорили на Беломоре: на подъёме прицепляется к тачке спереди крючковой – а как её вскатишь наверх? Иван Немцов вдруг решил делать работу за пятерых! Сказано – сделано: набросал за смену… 55 кубометров земли![84]

(Посчитаем: это 5 кубометров в час, кубометр в 12 минут – даже самого лёгкого грунта, попробуйте!) Обстановка такая: насосов нет, колодцы не готовы – побороть воду своими руками! А женщины? Поднимали в одиночку камни по 4 пуда![85] Переворачивались тачки, камни летели в головы и в ноги. Ничего, берём! То – «по пояс в воде», то – «непрерывные 62 часа работы», то – «три дня 500 человек долбили обледеневшую землю» – и оказалось безполезно. Ничего, берём!

Мы лопатой нашей боевою

Откопали счастье под Москвою!

Та «особая весёлая напряжённость», которую принесли с ББК. «Шли на штурм с буйными весёлыми песнями»…

В любую погоду

Шагайте к разводу!

А вот и сами ударницы, они приехали на слёт. Сбоку, у поезда, – начальник конвоя, слева ещё там один конвоир. Что-то не слишком воодушевлённые счастливые лица, хотя эти женщины не должны думать ни о детях, ни о доме, только о канале, который они так полюбили. Довольно холодно, кто в валенках, кто в сапогах, домашних конечно, а вторая слева в первом ряду – воровка в ворованных туфлях – где же пофорсить, как не на слёте? Вот и другой такой слёт. На плакате: «Москву с Волгой мы трудом сольём. Сделаем досрочно, дёшево и прочно!» А как это всё увязать – пусть у инженеров головы болят. Легко видно, что тени улыбок для аппарата, а в общем, здорово устали эти женщины, выступать они не будут, а ждут от слёта только сытного обеда один раз. Всё больше простые крестьянские лица[86]. А в проходе встрял самоохранник, Иуда, очень уж хочется ему попасть на карточку. – А вот и ударная бригада, вполне технически оснащённая, неправда, что мы всё на своём пару тянем!

Тут ещё была небольшая бедёнка – «по окончании Беломора появилось в разных газетах слишком много ликующих статей, парализовавших устрашающее действие лагерей… В освещении Беломора так перегнули, что приезжающие на канал Москва – Волга ожидали молочных рек в кисельных берегах и предъявили невероятные требования к администрации» (уж не требовали ли они себе чистого белья?). Так что ври-ври, да не завирайся. «Над нами и сегодня реет знамя Беломора», – пишет газета «Перековка». Умеренно. И хватит.

Впрочем, и на Беломоре и на Волгоканале поняли: «лагерное соревнование и ударничество должно быть связано со всей системой льгот», чтобы льготы «стимулировали ударничество». «Главная основа соревнования – материальная заинтересованность» (!? – нас, кажется, швырнуло? мы повернули на сто восемьдесят градусов? Провокация! Крепче за поручни!). И построено так: от производственных показателей зависят: и питание! и жильё! и одежда! и бельё и частота бань! (кто плохо работает – пусть и ходит в лохмотьях и вшах!) и досрочка! и отдых! и свидания! Например, выдача значка ударника – чисто социалистическая форма поощрения. Но пусть значок даёт право на внеочередное долгое свидание! – и вот он уже стал дороже пайки…

«Если на воле по советской конституции применяется принцип кто не работает, тот не ест, то почему надо лагерников ставить в привилегированное положение?» (Труднейшее в устроении лагерей: они не должны стать местами привилегий!) Шкала Дмитлага (от г. Дмитрова): штрафной котёл – мутная вода, штрафной паёк – триста граммов. Сто процентов дают право на восьмисотку и право докупить сто граммов в ларьке. И тогда «подчинение дисциплине начинается с эгоистических мотивов (заинтересованность в улучшении пайка) – и поднимается до социалистической заинтересованности в красном знамени»!

Но главное – зачёты! зачёты! (Засчитыванье одного проработанного дня более чем за один день срока.) Штабы соревнования дают заключённому характеристику. Для зачётов нужно не только перевыполнение, но и общественная работа! А тому, кто был в прошлом нетрудовым элементом, – понижать зачёты, давать мизерные. «Он может только замаскироваться, а не исправиться! Ему нужно дольше побыть в лагере, дать себя проверить». (Например, катит тачку в гору – а может быть, это он не работает, а только маскируется?)

И что же делают досрочно освобождённые?.. Как что? Они самозакрепляются! Они слишком полюбили канал, чтоб отсюда уехать! «Они так увлекаются, что, освобождаясь, добровольно остаются на канале на землекопных работах до конца стройки»![87] (Добровольно катать тачки в гору. И можно автору верить? Конечно. Ведь в паспорте штамп: «был в лагерях ОГПУ». И больше нигде работы не найдёшь.)

Но что это?.. Испортилась машинка соловьиных трелей – и в перерыве мы слышим усталое дыхание правды: «даже и воровской мир охвачен соревнованием только на 60 %» (уж если и воры не соревнуются!..); «лагерники часто истолковывают льготы и награды как неправильно применённые»; «характеристики пишутся шаблонно»; «по характеристикам сплошь и рядом (!) дневальный проходил как ударник-землекоп и получал ударный зачёт, а действительный ударник оказывался без зачёта»[88]; «у многих (!) – чувство безнадёжности»[89].

А трели – опять полились, да с металлом! Самое главное поощрение забыли? – «жестокое и безпощадное проведение дисциплинарных взысканий»! Приказ ОГПУ от 28.11.1933 (это – к зиме, чтоб стоя не качались)! «Всех неисправимых лентяев и симулянтов отправить в отдалённые северные лагеря с полным лишением прав на льготы. Злостных отказчиков и подстрекателей предавать суду лагерных коллегий. За малейшую попытку срыва железной дисциплины – лишать всех уже полученных льгот и преимуществ». (Например, за попытку погреться у костра…)

И всё-таки самое главное звено мы опять уронили, безтолковщина! Всё сказали, а главного не сказали. Слушайте, слушайте! «Коллективность есть принцип и метод советской исправительно-трудовой политики». Ведь нужны же «приводные ремни от администрации к массе»! «Только опираясь на коллективы, многочисленная администрация лагерей может переделывать сознание заключённых». «От низших форм – коллективной ответственности, до высших форм: дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!» (Браним мы часто свой язык, что-де он с веками блекнет. А вдуматься – нет! Он – благороднеет. Раньше как говорили, по-извозчичьи, – возжи? А теперь – приводные ремни! Раньше – круговая порука, так и пахнет конюшней. А теперь – коллективная ответственность.)

«Бригада есть основная форма перевоспитания» (приказ по Дмитлагу, 1933). «Это значит – доверие к коллективу, невозможное при капитализме!» (Но вполне возможное при феодализме: провинился один в деревне, всех раздевай и секи. А всё-таки благородно: доверие к коллективу.) «Это – значит – самодеятельность лагерников в деле перевоспитания». «Это – психологическое обогащение личности от коллектива»! (Нет, слова-то какие! Ведь этим психологическим обогащением Авербах нас навзрыд повалила! Ведь что значит учёный человек.) «Коллектив повышает чувство человеческого достоинства каждого заключённого и тем препятствует проведению системы морального подав ления»!

И ведь скажи пожалуйста, тридцатью годами позже Иды Авербах пришлось и мне два слова вымолвить о бригаде, ну просто как там дела идут, – а на Западе люди совсем иначе, совсем искажённо поняли: «Бригада – основной вклад коммунизма в науку о наказаниях (что как раз верно, это и Авербах говорит)… Это – коллективный организм, живущий, работающий, едящий, спящий и страдающий вместе в безжалостно-вынужденном симбиозе»[90].

О, без бригады ещё пережить лагерь можно! Без бригады ты – личность, ты сам избираешь линию поведения. Без бригады ты можешь хоть умереть гордо – в бригаде и умереть тебе дадут только подло, только на брюхе. От начальника, от десятника, от надзирателя, от конвоира – ото всех ты можешь спрятаться и улучить минутку отдыха, там потянуть послабже, здесь поднять полегче. Но от приводных ремней – от товарищей по бригаде – ни укрыва, ни спасенья, ни пощады тебе нет. Ты не можешь не хотеть работать, ты не можешь предпочесть работе голодную смерть в сознании, что ты – политический. Нет уж, раз вышел за зону, записан на выходе – всё сделанное сегодня бригадой будет делиться уже не на 25, а на 26, и весь бригадный процент из-за тебя упадёт со 123 на 119, с рекордного котла на простой, все потеряют бабку пшённую и по сто граммов хлеба. Так уследят за тобой товарищи лучше всяких надзирателей! И бригадирский кулак тебя покарает доходчивей целого наркомата внутренних дел!

Вот это и есть – самодеятельность в перевоспитании. Это и есть психологическое обогащение личности от коллектива.

Теперь-то нам ясно как стёклышко, но на Волгоканале сами устроители ещё верить не смели, какой они крепкий ошейник нашли. И у них рядовая всеобщая бригада была на задворках, а только трудовой коллектив понимался как высшая честь и поощрение. Даже в мае 1934 ещё половина зэков Дмитлага были «неорганизованные», их… не принимали в трудколлективы! Их брали в «трудартели», и то не всех: кроме священников, сектантов и вообще верующих (если откажется от религии – ведь цель того стоит! – принимали с месячным испытательным сроком). Пятьдесят Восьмую в трудколлективы стали нехотя принимать, но и то у кого срок меньше пяти лет. У Коллектива был председатель, совет, а демократия – совершенно необузданная: собрания коллектива проводились только по разрешению КВЧ и только в присутствии ротного (да, ведь и роты ещё!) воспитателя. Разумеется, коллективы подкармливали по сравнению со сбродом: лучшим коллективам отводили огороды внутри зоны (не отдельно людям, а по-колхозному –