даже любовь, – то теперь стал откровенный блуд.
Разумеется, не дремало и начальство и на ходу исправляло своё научное предвидение. К однорядной колючей проволоке пристраивали предзонники с двух сторон. Затем, признав преграды недостаточными, заменяли их забором двухметровой высоты – и тоже с предзонниками.
В Кенгире не помогла и такая стена: женихи перепрыгивали. Тогда по воскресеньям (нельзя же на это тратить производственное время; да и естественно, что устройством своего быта люди занимаются в выходные дни) стали назначать с обеих сторон стены воскресники – и заставили докладывать стену до четырёхметровой высоты. И вот усмешка: на эти воскресники действительно шли с радостью! – перед прощанием хоть познакомиться с кем-то по ту сторону стены, поговорить, условиться о переписке!
Потом в Кенгире достроили разделительную стену до пяти метров, и уже сверх пяти метров потянули колючую проволоку. Потом ещё пустили провод высокого напряжения (до чего же силён амур проклятый!). Наконец поставили и охранные вышки по краям. У этой кенгирской стены была особая судьба в истории всего Архипелага (см. Часть Пятую, главу 12). Но и в других Особлагерях (Спасск) строили подобное.
Надо представить себе эту разумную методичность работодателей, которые считают вполне естественным разделение проволокой рабов и рабынь, но изумились бы, если б им предложили сделать то же со своей семьёй.
Стены росли – и Эрос метался. Не находя других сфер, он уходил или слишком высоко – в платоническую переписку, или слишком низко – в однополую любовь.
Записки перешвыривались через зону, оставлялись на заводе в уговорных местах. На пакетиках писались и адреса условные: так, чтобы надзиратель, перехватив, не мог бы понять – от кого кому. (За переписку теперь полагалась лагерная тюрьма.)
Галя Венедиктова вспоминает, что иногда и знакомились-то заочно; переписывались, друг друга не увидав; и расставались не увидав. (Кто вёл такую переписку, знает и её отчаянную сладость, и безнадёжность, и слепоту.) В том же Кенгире литовки выходили замуж через стену за земляков, никогда прежде их не знав: ксёндз (в таком же бушлате, конечно, из заключённых) свидетельствовал письменно, что такая-то и такой-то навеки соединены перед небом. В этом соединении с незнакомым узником за стеной – а для католичек соединение было необратимо и священно – мне слышится хор ангелов. Это – как безкорыстное созерцание небесных светил. Это слишком высоко для века расчёта и подпрыгивающего джаза.
Кенгирские браки имели тоже исход необычный. Небеса прислушались к молитвам и вмешались (Часть Пятая, глава 12).
Сами женщины (и врачи, лечившие их в разделённых зонах) подтверждают, что они переносили разделение хуже мужчин. Они были особенно возбудимы и нервны. Быстро развивалась лесбийская любовь. Нежные и юные ходили пожелтевшие, с подглазными тёмными кругами. Женщины более грубого устройства становились «мужьями». Как надзор ни разгонял такие пары, они оказывались снова вместе на койке. Отсылали с лагпункта теперь кого-то из этих «супругов». Вспыхивали бурные драмы с самобросанием на колючую проволоку под выстрелы часовых.
В карагандинском отделении Степлага, где собраны были женщины только из Пятьдесят Восьмой, они многие, рассказывает Н. В., ожидали вызова к оперу с замиранием – не с замиранием страха или ненависти к подлому политическому допросу, а с замиранием перед этим мужчиной, который запрёт её одну в комнате с собою на замок.
Отделённые женские лагеря несли всю ту же тяжесть общих работ. Правда, в 1951 женский лесоповал был формально запрещён (вряд ли потому, что началась вторая половина XX века). Но, например, в Унжлаге мужские лагпункты никак не выполняли плана. И тогда придумано было, как подстегнуть их, – как заставить туземцев своим трудом оплатить то, что безплатно отпущено всему живому на земле. Женщин стали тоже выгонять на лесоповал и в одно общее конвойное оцепление с мужчинами, только лыжня разделяла их. Всё заготовленное здесь должно было потом записываться как выработка мужского лагпункта, но норма требовалась и от мужчин и от женщин. Любе Березиной, «мастеру леса», так и говорил начальник с двумя просветами в погонах: «Выполнишь норму своими бабами – будет Беленький с тобой в кабинке!» Но теперь и мужики-работяги, кто покрепче, а особенно производственные придурки, имевшие деньги, совали их конвоирам (у тех тоже зарплата не разгуляешься) и часа на полтора (до смены купленного постового) прорывались в женское оцепление.
В заснеженном морозном лесу за эти полтора часа предстояло: выбрать, познакомиться (если до тех пор не переписывался), найти место и совершить.
Но зачем это всё вспоминать? Зачем бередить раны тех, кто жил в это время в Москве и на даче, писал в газетах, выступал с трибун, ездил на курорты и за границу?
Зачем вспоминать об этом, если и сегодня всё так? Ведь писать можно только о том, что «не повторится»…
Глава 9
Придурки
Кто называется так. – Как много их. – Выживают именно придурки. – Нерезкость классификации. – Преимущества хоздвора. – Лагерная шкала специальностей. – Зонные придурки и их привилегии. – Производственные придурки. – Почему Пятьдесят Восьмую надо снимать на общие. – И почему приходится брать её в придурки снова. – «Использовать только на общих». – «Коммунистический манифест» превзойдён.
Моральный аспект придурочьего положения. – Дискуссия о придурках и о работягах. – Павел Чульпенёв 7 лет на лесоповале. – Имеет ли право работяга не ненавидеть свой труд? – Кто держит Кащееву цепь? – Та же проблема во всём нашем обществе. – Зонные придурки, подбор по безсердечию. – Типы их. – Но и придурки вынуждаемы начальством. – Не прямо брали, так косвенно пользовались. – Как возвысился? как себя вёл? Если не вреден, то был ли полезен братии? – Выживанье – за чей-то счёт.
Аттестация саморассказом. – Как я стал «заведующим производством» и как слетел. – Комната уродов. – Генерал Беляев. Гордость в первом поколении. – Генерал МВД Зиновьев. Под спасительным крылом. – Доктор Правдин, перепуганный вусмерть. – Интеллигенция по-советски. – Кто же истинно интеллигент? – Инженер Орачевский. – Бабочка, пережившая мороз. – Посажен за улыбку. – Мужик Прохоров, посажен за жалость. – И сам я был урод. – Что с генералом Беляевым дальше. – Москва под нами. – Я нынче в своём лагерьке на Калужской.
Кукос, инженер новой советской формации. – Как и какие они создались. – Кутьба военного времени. – «Лёгкий завтрак».
Одно из первых туземных понятий, которое узнаёт приехавший в лагерь новичок, это – придурок. Так грубо назвали туземцы тех, кто сумел не разделить общей обречённой участи: или же ушёл с общих, или не попал на них.
Придурков немало на Архипелаге. Ограниченные в жилой зоне строгим процентом по учётной группе «Б», а на производстве штатным расписанием, они, однако, всегда перехлёстывают за этот процент: отчасти из-за слишком большого напора желающих спастись, отчасти из-за бездарности лагерного начальства, не умеющего вести хозяйство и управление малым числом рук.
По статистике НКЮ 1933 года, обслуживанием мест лишения свободы, включая хозработы, вместе, правда, с самоокарауливанием, занимались тогда 22 % от общего числа туземцев. Если мы эту цифру и снизим до 17–18 % (без самоохраны), то всё-таки будет одна шестая часть. Уже видно, что в этой главе речь пойдёт об очень значительном лагерном явлении. Но придурков много больше, чем одна шестая: ведь здесь подсчитаны только зонные придурки, а ещё есть производственные, и потом ведь состав придурков текуч, и за свою лагерную жизнь через положение придурка пройдёт, очевидно, больше. А самое главное: среди выживших, среди освободившихся придурки составляют очень вескую долю, среди выживших долгосрочников из Пятьдесят Восьмой – мне кажется – девять десятых.
Почти каждый зэк-долгосрочник, которого вы поздравляете с тем, что он выжил, – и есть придурок. Или был им большую часть срока.
Потому что лагеря – истребительные, этого не надо забывать.
* * *
Всякая житейская классификация не имеет резких границ, а переходы все постепенны. Так и тут: края размыты. Вообще, каждый, не выходящий из жилой зоны на рабочий день, может считаться зонным придурком. Рабочему хоздвора уже живётся значительно легче, чем работяге общему: ему не становиться на развод, значит, можно позже подниматься и завтракать; у него нет проходки под конвоем до рабочего объекта и назад, меньше строгости, меньше холода, меньше тратить силы, к тому ж и кончается его рабочий день раньше, его работы или в тепле, или обогревалка ему всегда доступна. Затем его работа – обычно не бригадная, а – отдельная работа мастера, значит, понуканий ему не слышать от товарищей, а только от начальства. А так как он частенько делает что-либо по личному заказу этого начальства, то вместо понуканий ему даже достаются подачки, поблажки, разрешение в первую очередь обуться-одеться. Имеет он и хорошую возможность подработать по заказам от других зэков. Чтобы было понятнее: хоздвор – это как бы рабочая часть дворни. Если среди неё слесарь, столяр, печник – ещё не вполне выраженный придурок, то сапожник, а тем более портной – это уже придурки высокого класса. «Портной» звучит и значит в лагере примерно то же, что на воле – «доцент». (Наоборот, истинный «доцент» звучит издевательски, лучше не делать себя посмешищем и не называться. Лагерная шкала значений специальностей совершенно обратна вольной шкале.)
Прачка, санитарка, судомойка, кочегар и рабочие бани, кубовщик, простые пекари, дневальные бараков – тоже придурки, но низшего класса. Им приходится работать руками и иногда немало. Все они, впрочем, сыты.
Истые зонные придурки – это: повара, хлеборезы, кладовщики, врачи, фельдшеры, парикмахеры, «воспитатели» КВЧ, заведующий баней, заведующий пекарней, заведующие каптёрками, заведующий посылочной, старшие бараков, коменданты, нарядчики, бухгалтеры, писаря штабного барака, инженеры зоны и хоздвора. Эти все не только сыты, не только ходят в чистом, не только избавлены от подъёма тяжестей и ломоты в спине, но имеют большую власть над тем, что нужно человеку, и значит, власть над людьми. Иногда они борются группа против группы, ведут интриги, свергают друг друга и возносят, ссорятся из-за «баб», но чаще живут в совместной круговой обороне против черни, ублаготворённою верхушкой, которой нечего делить, ибо всё единожды разделено, и каждый на кругах своих. И тем сильней в лагере эта клика зонных придурков, чем больше полагается на неё начальник, сам устраняясь от забот. Все судьбы прибывающих и отправляемых на этап, все судьбы простых работяг решаются этими придурками.
По обычной кастовой отграниченности человеческого рода придуркам очень скоро становится неудобным спать с простыми работягами в одном бараке, на общей вагонке, и вообще даже на вагонке, а не на кровати, есть за одним столом, раздеваться в одной бане, надевать то бельё, в котором потел и которое изорвал работяга. И вот придурки
