у вас! Ох, плохо!..
Глава 22
Мы строим
Выгоден ли государству труд заключённых. – Высказывание Молотова. – Расчленение вопроса. – Политический и социальный расчёт. – Экономика впереди политики. – Для работ унизительных, особо тяжёлых или неподготовленных. – Примеры таких работ. – Незаменимость безплатной силы. – Задача самоокупаемости лагерей. – Как её нагнетали в начале 30-х годов. – Помехи тому. Нерадивость заключённых. – Воровство вольных. – Окупить лагерный аппарат. – Инженерные стеснения. – Ошибки руководства. – Прихоти социалистического планирования (Талага, Усть-Вымь). – Брошенные железные дороги. – Когда лагерю выгодней считать зэков больными. – Быть Хозяином вотчины. – Как обойти френкелевскую гребёнку? – Воскресные работы в жилой зоне. – Приписывание выхода. – Хоздвор, основанный на воровстве. – Преимущества там для работяг. – Чудеса кенгирского хоздвора. – Как строили наши прадеды и как мы. – А всё-таки она вертится!
Начало списка строительств и производств, где работали зэки. – Кто бы составил карту Архипелага – и как её составить?.. – Тысячи неизвестных лагпунктов.
После всего сказанного о лагерях так и рвётся вопрос: да полно! Да выгоден ли был государству труд заключённых? А если не выгоден – так стоило ли весь Архипелаг затевать?
В самих лагерях среди зэков обе точки зрения на это были, и любили мы об этом спорить.
Конечно, если верить вождям, – спорить тут не о чем. Товарищ Молотов, когда-то второй человек государства, изъявил VI съезду Советов СССР по поводу использования труда заключённых: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников».
Не для государства это выгодно, заметьте! – для самого общества. А для преступников – полезно. И будем делать впредь! И о чём же спорить?
Да и весь порядок сталинских десятилетий, когда прежде планировались строительства, а потом уже – набор преступников для них, подтверждает, что правительство как бы не сомневалось в экономической выгоде лагерей. Экономика шла впереди правосудия.
Но очевидно, что заданный вопрос требует уточнения и расчленения:
– оправдывают ли себя лагеря в политическом и социальном смысле?
– оправдывают ли они себя экономически?
– самоокупаются ли они (при кажущемся сходстве второго и третьего вопроса здесь есть различие)?
На первый вопрос ответить нетрудно: для сталинских целей лагеря были прекрасным местом, куда можно было загонять миллионы, – для испугу. Стало быть, политически они себя оправдывали. Лагеря были также корыстно-выгодны огромному социальному слою – несчётному числу лагерных офицеров, они давали им «военную службу» в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мундиры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддерживали Архипелаг – гнездилище крепостной эксплуатации. Всеобщей амнистии боялись они, как моровой язвы.
Но мы уже поняли, что в лагеря набирались далеко не только инакомыслящие, далеко не только те, кто выбивался со стадной дороги, намеченной Сталиным. Набор в лагеря явно превосходил политические нужды, превосходил нужды террора – он соразмерялся (может быть, только в сталинской голове) с экономическими замыслами. Да не лагерями ли (и ссылкой) вышли из кризисной безработицы 20-х годов? С 1930 года не рытьё каналов изобреталось для дремлющих лагерей, но срочно соскребались лагеря для задуманных каналов. Не число реальных «преступников» (или даже «сомнительных лиц») определило деятельность судов, но – заявки хозяйственных управлений. При начале Беломора сразу сказалась нехватка соловецких зэков, и выяснилось, что три года – слишком короткий, нерентабельный срок для Пятьдесят Восьмой, что надо засуживать их на две пятилетки сразу.
В чём лагеря оказались экономически выгодными – было предсказано ещё Томасом Мором, прадедушкой социализма, в его «Утопии». Для работ унизительных и особо тяжёлых, которых никто не захочет делать при социализме, – вот для чего пришёлся труд зэков. Для работ в отдалённых диких местностях, где много лет можно будет не строить жилья, школ, больниц и магазинов. Для работ кайлом и лопатой – в расцвете Двадцатого века. Для воздвижения великих строек социализма, когда к этому нет ещё экономических средств.
На великом Беломорканале даже автомашина была в редкость. Всё создавалось, как в лагере говорят, «пердячим паром».
На ещё более великом Волгоканале (в 7 раз большем по объёму работ, чем Беломор, и сравнимом с Панамским и Суэцким) было прорыто 128 километров длины глубиною более 5 метров с шириной вверху 85 метров и всё почти – киркой, лопатой и тачкой[199]. Будущее дно Рыбинского моря было покрыто массивами леса. Весь его свалили вручную, не видавши в глаза электропил, а уж сучья и хворост жгли полные инвалиды.
Кто бы это, если не заключённые, работали б на лесоповале по 10 часов, ещё идя в предутренней темноте 7 километров до леса и столько же вечером назад, при тридцатиградусном морозе и не зная в году других выходных, кроме 1 мая и 7 ноября (Волголаг, 1937)?
Кто бы это, если не туземцы, корчевали бы пни зимой? На открытых приисках Колымы тащили бы лямками на себе короба с добытою породою? Лес, поваленный в километре от реки Коин (притока Выми), по глубокому снегу на финских подсанках тянули бы по двое, впрягшись в хомуты (петля хомута для мягкости обшивалась лоскутьями ветхой одежды, хомут надевался через одно плечо)?
Правда, уверяет нас полномочный коммунистический журналист Ю. Жуков[200], что подобно тому и комсомольцы строили Комсомольск-на-Амуре (1932): валили без топоров, не имея кузни, не получая хлеба и вымирая от цынги. И восхищается: ах, как мы героически строили! А не подобней ли было бы возмутиться: кто это, не любя своего народа, послал их так строить? Да что ж возмущаться? Мы-то знаем, какие «комсомольцы» строили Комсомольск. Теперь пишут, что те «комсомольцы» и Магадан основали.
А кого можно было в джезказганские рудники на 12-часовой рабочий день спускать на сухое бурение? – туманом стоит силикатная пыль от вмещающей породы, масок нет, и через 4 месяца с необратимым силикозом отправляют человека умирать. Кого можно было в не укреплённые от завалов, в не защищённые от затопления шахты спускать на лифтах без тормозных башмаков? Для кого одних в XX веке не надо было тратиться на разорительную технику безопасности?
И как же это лагеря были экономически невыгодны?..
Прочтите, прочтите в «Мёртвой дороге» Побожия эту картину высадки и выгрузки с лихтеров на реке Таз, эту полярную Илиаду сталинской эпохи: как в дикой тундре, где не ступала человеческая нога, муравьи-заключённые под муравьиным конвоем тащат на себе тысячи привезенных брёвен, и строят причалы, и кладут рельсы, и катят в эту тундру паровозы и вагоны, которым никогда не суждено уйти отсюда своим ходом. Зэки спят по 5 часов в сутки на голой земле, окружённой табличками «зона»[201].
И он же описывает дальше, как заключённые прокладывают по тундре телефонную линию: они живут в шалашах из веток и мха, комары разъедают их незащищённые тела, от болотной жижи не просыхает их одежда, уж тем более обувь. Трасса их разведана кое-как, проложена не лучшим способом (и обречена на переделку), для столбов нет леса вблизи, и они на два-три дня (!) уходят в сторону, чтобы оттуда притащить на себе столбы.
Не случилось другого Побожия рассказать, как перед войной строили другую железную дорогу, Котлас – Воркута, где под каждою шпалой по две головы осталось. Да что железную! – как прежде той железной клали рядом простую лежнёвку через непроходимый лес – тощие руки, тупые топоры да штыки-бездельники.
И кто ж бы это без заключённых делал? И как же это вдруг лагеря – да невыгодны?
Лагеря были неповторимо выгодны покорностью рабского труда и его дешевизной – нет, даже не дешевизной, а – безплатностью, потому что за покупку античного раба всё же платили деньги, за покупку же лагерника – никто не платил.
Даже на послевоенных лагерных совещаниях признавали индустриальные помещики: «з/к з/к сыграли большую роль в работе тыла, в победе».
Но на мраморе над костями никто никогда не надпишет забытые их имена.
Как незаменимы были лагеря, это выяснилось в хрущёвские годы во время хлопотливых и шумных комсомольских призывов на целину и на стройки Сибири.
Другое же дело – самоокупаемость. Слюнки на это текли у государства давно. Ещё «Положение о местах заключения» 1921 года хлопотало: «содержание мест заключения должно по возможности окупаться трудом заключённых». С 1922 года некоторые местные исполкомы, вопреки своей рабоче-крестьянской природе, проявили «тенденции аполитического делячества», а именно: не только добивались самоокупаемости мест заключения, но ещё старались выжать из них прибыль в местный бюджет, осуществить хозрасчёт с превышением. Требовал самоокупаемости мест заключения также и Исправительно-трудовой кодекс 1924 года. В 1928 на 1-м всесоюзном совещании пенитенциарных деятелей настаивали упорно, что обязателен «возврат государству всей сетью предприятий мест заключения затрат государства на места заключения».
Очень, очень хотелось лагерьки иметь – и чтобы безплатно! С 1929 года все исправтрудучреждения страны включены в народно-хозяйственный план. А с 1 января 1931 декретирован переход всех лагерей и колоний РСФСР и Украины на полную самоокупаемость!
И что же? Сразу успех, разумеется! В 1932 юристы торжествуют: «расходы на исправительно-трудовые учреждения сокращаются (этому поверить можно), а условия содержания лишённых свободы с каждым годом улучшаются» (?)[202].
Стали б мы удивляться, стали б мы добиваться – откуда ж это? как? если б на шкуре своей не знали, как то содержание улучшалось дальше…
Да оно, если рассудить, так и нетрудно совсем. Что нужно? Уравнять расходы на лагеря с доходами от них? Расходы, как мы читаем, сокращаются. А увеличить доходы ещё проще: надо прижать заключённых! Если в соловецкий период Архипелага на принудительный труд делалась официальная 40 %-ная скидка (считалось почему-то, что труд из-под палки не так производителен), то уже с Беломора, введя «шкалу желудка», открыли учёные ГУЛАГа, что наоборот: принудительный-то голодный труд самый производительный в мире и есть! Украинское управление лагерей, когда велели им перейти с 1931 года на самоокупаемость, так прямо и решило: по сравнению с предыдущими годами увеличить производительность труда в наступающем ни много ни мало – на 242 % (двести сорок два процента!) – то есть сразу в три с половиной раза увеличить, и безо всякой механизации![203] (Да ведь как научно разочли: двести сорок да ещё два процента. Одного только не знали товарищи: что называется это Большой Скачок под тремя красными знамёнами.)
И ведь как знал ГУЛАГ, куда ветер дует! Тут подсыпались как раз и безсмертно-исторические Шесть Условий Товарища Сталина, – а средь них-то – хозрасчёт, – а у нас уже есть! а у нас уже есть! А ещё
