пол. Значит, в промежутке успеть: на цементный пол подложить подушку, стать, сломить, подушку на место, и стержень – пока хотя бы в свою кровать. И всё время считать секунды.
Сломано. Сделано!
Но это не выход: войдут, найдут, погибнешь в карцерах. Двадцать суток карцера – потеря сил не только для побега, но даже от следователя не отобьёшься. А вот что: надпороть ногтями матрас. Оттуда вынуть немного ваты. Ватой обернуть концы стержня и вставить его на прежнее место. Считать секунды. Есть, поставлен!
Но и это – не надолго. Раз в 10 дней – баня, а за время бани – обыск в камере. Поломку могут обнаружить. Значит, действовать быстрей. Как вынести стержень на допрос?.. При выпуске из тюремного корпуса не обыскивают. Прохлопывают лишь по возвращению с допроса, и то – бока и грудь, где карманы. Ищут лезвия, боятся самоубийств.
На Тэнно под морским кителем – традиционная тельняшка, она греет тело и дух. «Дальше в море – меньше горя!» Попросил у надзирателя иголку (в определённое время её дают), якобы – пришить пуговицы, сделанные из хлеба. Расстегнул китель, расстегнул брюки, вытащил край тельняшки и на ней внизу изнутри зашил рубец, – получился как карманчик (для нижнего края стержня). Ещё загодя оторвал кусочек тесёмки от кальсон. Теперь, делая вид, что пришивает пуговицу к кителю, пришил эту тесёмку с изнанки тельняшки на груди – это будет петля, направляющая для прута.
Теперь тельняшка оборачивается задом наперёд, и день за днём начинаются тренировки. Прут устанавливается на спину, под тельняшку: продевается через верхнюю петлю и упирается в нижний карманчик. Верхний конец прута оказывается на уровне шеи, под воротником кителя. Тренировка в том, чтобы от заглядывания до заглядывания: забросить руку к затылку – взять прут за конец, туловище отогнуть назад – выпрямиться с наклоном вперёд, как тетива лука, одновременно вытягивая прут, – и резким махом ударить по голове следователя. И снова всё на место! Заглядывание. Арестант перелистывает книгу.
Движение получалось всё быстрей и быстрей, прут уже свистел в воздухе. Если удар и не будет насмерть, – следователь свалится без сознания. Если и жену посадили, – никого вас не жаль!
Ещё заготовляются два ватных валика – всё из того же матраса. Их можно заложить в рот за зубы и создать полноту лица.
Ещё, конечно, надо быть побритым к этому дню, – а обдирают тупыми бритвами раз в неделю. Значит, день не безразличен.
А как сделать румянец на лице? Чуть натереть щёки кровью. Его кровью.
Беглец не может смотреть и слушать «просто так», как другие люди. Он должен смотреть и слушать со своей особой бегляцкой целью. И никакой мелочи не пропускать, не дав ей истолкования. Ведут ли его на допрос, на прогулку, в уборную, – его ноги считают шаги, его ноги считают ступеньки (не всё это понадобится, но – считают); его туловище отмечает повороты; глаза его опущенной по команде головы рассматривают пол – из чего он, цел ли, они ворочаются по крайним доступным окружностям – и разглядывают все двери, двойные, одинарные, какие на них ручки, какие на них замки, в какую сторону открываются; голова оценивает назначение каждой двери; уши слушают и сопоставляют: вот этот звук уже доносился ко мне в камеру, а означает он вот что, оказывается.
Знаменитый лефортовский корпус буквою «К» – пролёт на все этажи, металлические галереи, регулировщик с флажками. Переход в следственный корпус. Допрашивают попеременно в разных кабинетах – тем лучше! – изучить расположение всех коридоров и дверей следственного корпуса. Как попадают сюда следователи снаружи? Вот мимо этой двери с квадратным окошечком. Главная проверка их документов, конечно, не здесь, а на внешней вахте, но здесь тоже они как-то отмечаются или наблюдаются. Вот спускается один и кому-то наверх говорит: «Так я поехал в министерство!» Отлично, эта фраза подойдёт беглецу.
Как они дальше идут потом на вахту, – это надо будет догадаться, без колебания пойти правильно. Но наверно ж протоптана в снегу дорожка. Или асфальт должен быть темней и грязней. А как они проходят вахту? Показывают своё удостоверение? Или при входе оставили его у вахтёра, а теперь называют фамилию и забирают? Или всех знают в лицо, и называть фамилию будет ошибка, надо только руку протянуть?
На многое можно ответить, если не вникаешь во вздорные вопросы следователя, а хорошо наблюдаешь за ним. Чтобы починить карандаш, он достаёт бритвенное лезвие из какого-то своего удостоверения в нагрудном кармане. Сразу вопросы:
– это – не пропуск. А пропуск – на вахте?
– книжечка очень похожа на автомобильные права вождения. Так он приезжает на автомобиле? Тогда с ним и ключ? Ставит он машину перед воротами тюрьмы? Надо будет здесь, не выходя из кабинета, прочесть номер на техническом талоне, чтобы не путать там.
Раздевалки у них нет. Морское пальто и шапку он вешает здесь, в кабинете. Тем лучше.
Не забыть, не упустить ни одного важного дела, и всё уложить в 4–5 минут. Когда он уже будет лежать, поверженный, —
1) сбросить свой китель, надеть его, более новый, с погонами;
2) снять с него ботиночные шнурки и зашнуровать свои падающие ботинки, – вот на это много времени уйдёт;
3) его бритвенное лезвие заложить в специально приготовленное место в каблуке (если поймают и бросят в первую камеру, – тут перерезать себе вены);
4) просмотреть все документы, взять нужное;
5) запомнить номер автомашины, найти автомобильный ключ;
6) в его толстый портфель сунуть своё же следственное дело, взять с собой;
8) покрыть щёки кровяным румянцем;
9) его тело отволочить за письменный стол или за портьеру, чтобы вошедшие подумали, что он ушёл, и не бросились бы в погоню;
10) скатать вату в валики, подложить под щёки;
11) надеть его пальто и шапку;
12) оборвать провода у выключателя. Если кто-нибудь вскоре войдёт – темно, щёлкнет выключателем – наверно, перегорела лампочка, потому следователь и ушёл в другой кабинет. Но даже если ввернут лампочку – не сразу разберутся, в чём дело.
Вот так получилось двенадцать дел, а тринадцатое будет сам побег… Всё это надо делать на ночном допросе. Хуже, если окажется, что книжечка – не автомобильные права. Тогда он приезжает и уезжает следовательским автобусом (их возят специально, ведь среди ночи!), другим следователям будет странно, что Левшин, не дождавшись 4–5 утра, пошёл среди ночи пешком.
Да вот ещё: проходя мимо квадратного окошечка, поднести к лицу платок, будто сморкаешься; и одновременно отвести глаза на часы; и для успокоения постового крикнуть наверх. «Перов! – (это его друг) – Я поехал в министерство! Поговорим завтра!»
Конечно, шансов очень мало, пока видно 3–5 из сотни. Почти безнадёжна, совсем неизвестна внешняя вахта. Но не умирать здесь рабом! но не ослабнуть, чтобы били ногами! Уж бритва-то будет в каблуке!
И на один ночной допрос, сразу после бритья, Тэнно пришёл с железным прутом за спиной. Следователь вёл допрос, бранился, угрожал, а Тэнно смотрел на него и удивлялся: как не чувствует он, что часы его сочтены?
Было одиннадцать часов вечера, Тэнно рассчитывал посидеть часов до двух ночи. В это время следователи иногда уже начинают уходить, устроив себе «короткую ночь».
Тут подловить момент: или чтобы следователь поднёс листы протокола на подпись, как он делает это всегда, и вдруг притвориться, что дурно, рассыпать листы на пол, побудить его наклониться на минутку и… А то безо всякого протокола – встать, покачиваясь, и сказать, что дурно, просить воды. Тот принесёт эмалированную кружку (стакан он держит для себя), отпить и уронить, в это время правую руку поднять к затылку, это будет естественно, будто кружится голова. Следователь обязательно наклонится посмотреть на упавшую кружку и…
Колотилось сердце. Был канун праздника. Или канун казни.
Но вышло всё иначе. Около двенадцати ночи быстро вошёл другой следователь и стал шептать Левшину на ухо. Никогда так не было. Левшин заторопился, надавил кнопку, вызывая надзирателя прийти за арестованным.
И всё кончилось… Тэнно вернулся в камеру, поставил прут на место.
А другой раз следователь вызвал его заросшим (не имело смысла брать и прута).
А там – допрос дневной. И пошёл как-то странно: следователь не рычал, обезкуражил предсказанием, что дадут 5–7 лет, нечего горевать. И как-то злости уже не было рассечь ему голову. Злость не оказалась у Тэнно устойчивой.
Взлёт настроения миновал. Представилось, что шансов слишком мало, так не играют.
Настроение беглеца ещё капризней, может быть, чем у артиста.
И вся долгая подготовка пропала зря…
Но беглец и к этому должен быть готов. Он уже сотню раз взмахнул прутом по воздуху, он сотню следователей уже убил. Он десять раз пережил весь свой побег в мелочах, – в кабинете, мимо квадратного окошечка, до вахты, за вахту! – он измучился от этого побега, а вот, оказывается, он его и не начинал.
Вскоре ему сменили следователя, перевели на Лубянку. Здесь Тэнно не готовил побега (ход следствия показался ему более обнадёживающим, и не было решимости на побег), но он неотступно наблюдал и составлял тренировочный план.
Побег с Лубянки? Да возможно ли это вообще?.. А если вдуматься, он, может быть, легче, чем из Лефортова. Скоро начинаешь разбираться в этих длинных-длинных коридорах, по которым тебя водят на допрос. Иногда в коридоре попадаются стрелки: «к парадному № 2», «к парадному № 3». (Жалеешь, что так был безпечен на воле, – не обошёл Лубянку заранее снаружи, не посмотрел, где какое парадное.) Здесь именно это и легче, что не территория тюрьмы, а министерство, где множество следователей и других чиновников, которых постовые не могут знать в лицо. И значит, вход и выход только по пропускам, а пропуск у следователя в кармане. А если следователя не знают в лицо, то не так уж важно на него и в точности походить, лишь бы приблизительно. Новый следователь – не в морской форме, а в защитной. Значит, пришлось бы переодеться в его мундир. Не будет прута – была бы решимость. В кабинете следователя много разных предметов, например мраморное пресс-папье. Да его необязательно и убивать, – на десять минут оглушить, и ты уже ушёл!
Но мутные надежды на какую-то милость и разум лишают волю Тэнно ясности. Только в Бутырках разрешается тяжесть: с клочка ОСОвской бумажки ему объявляют 25 лет лагерей. Он подписывает – и чувствует, как ему полегчало, взыграла улыбка, как легко несут его ноги в камеру 25-летников. Этот приговор освобождает его от унижения, от сделки, от покорности, от заискивания, от обещанных нищенских пяти-семи лет: двадцать пять, такую вашу мать??? – так нечего от вас ждать,
