процессе эстонских военных преступников в Тарту. Корреспондент описывает допрос свидетелей; вещественные доказательства, лежащие на судейском столе; допрос подсудимого («цинично ответил убийца»), реакцию слушателей, речь прокурора. И сообщает о смертном приговоре. И всё свершилось именно так— но лишь 16 января 1962 (см. «Правду» от 17.1.1962), когда журнал уже был напечатан и продавался. (Суд перенесли, а в журнал не сообщили. Журналист получил год принудработ.)
А ещё наш Закон совершенно не помнит греха лжесвидетельства — он вообще его за преступление не считает! Легион лжесвидетелей благоденствует среди нас, шествует к почтенной старости, нежится на золотистом закате своей жизни. Это только наша страна одна во всей истории и во всём мире холит лжесвидетелей!
А ещё наш Закон не наказывает судей–убийц и прокуроров–убийц. Они все почётно служат, долго служат и благородно переходят в старость.
А ещё не откажешь нашему Закону в метаниях, в шараханьях, свойственных всякой трепетной творческой мысли. То шарахается Закон: в один год резко снизить преступность! меньше арестовывать! меньше судить! осуждённых брать на поруки! А потом шарахается: нет изводу злодеям! хватит «порук»! строже режим! крепче сроки! казнить негодяев!
Но несмотря на все удары бури — величественно и плавно движется корабль Закона. Верховные Судьи и Верховные Прокуроры — опытны, и их этими ударами не удивишь. Они проведут свои Пленумы, они разошлют свои Инструкции — и каждый новый безумный курс будет разъяснён как давно желанный, как подготовленный всем нашим историческим развитием, как предсказанный Единственно–Верным Учением.
Ко всем метаньям готов корабль нашего Закона. И если завтра велят опять сажать миллионы за образ мышления, и ссылать целиком народы (снова те же или другие) или мятежные города, и опять навешивать четыре номера, — его могучий корпус почти не дрогнет, его форштевень не погнётся.
И остаётся — державинское, лишь тому до сердца внятное, кто испытал на себе:
Пристрастный суд разбоя злее.
Вот это— осталось. Осталось, как было при Сталине, как было все годы, описанные в этой книге. Много издано и напечатано Основ, Указов, Законов, противоречивых и согласованных, — но не по ним живёт страна, не по ним арестовывают, не по ним судят, не по ним экспертируют. Лишь в тех немногих (процентов 15?) случаях, когда предмет следствия и судоразбирательства не затрагивает ни интереса государства, ни царствующей идеологии, ни личных интересов или покойной жизни какого–либо должностного лица, — в этих случаях судебные разбиратели могут пользоваться такою льготой: никуда не звонить, ни у кого не получать указаний, а судить— по сути, добросовестно. Во всех же остальных случаях, подавляющем числе их, уголовных ли, гражданских — тут разницы нет, — не могут не быть затронуты важные интересы председателя колхоза, сельсовета, начальника цеха, директора завода, заведующего ЖЭКом, участкового милиционера, уполномоченного или начальника милиции, главного врача, главного экономиста, начальников управлений и ведомств, спецотделов и отделов кадров, секретарей райкомов и обкомов партии — и выше, и выше! — и во всех этих случаях из одного покойного кабинета в другой звонят, звонят неторопливые, негромкие голоса и дружески советуют, поправляют, направляют — как надо решить судебное дело маленького человечка, на ком схлестнулись непонятные, неизвестные ему замыслы возвышенных над ним лиц. И маленький доверчивый читатель газет входит в зал суда с колотящейся в груди правотою, с подготовленными разумными аргументами и, волнуясь, выкладывает их перед дремлющими масками судей, не подозревая, что приговор его уже написан, — и нет апелляционных инстанций, и нет сроков и путей исправить зловещее корыстное решение, прожигающее грудь несправедливостью.
А есть— стена. И кирпичи её положены на растворе лжи.
Эту главу мы назвали «Закон сегодня». А верно назвать её: Закона нет.
Всё та же коварная скрытность, всё та же мгла неправоты висит в нашем воздухе, висит в городах пуще дыма городских труб.
Вторые полвека высится огромное государство, стянутое стальными обручами, и обручи— есть, а закона— нет.
Эту книгу писать бы не мне одному а раздать бы главы знающим людям и потом на редакционном совете, друг другу помогая, выправить всю.
Но время тому не пришло. И кому предлагал я взять отдельные главы, — не взяли, а заменили рассказом, устным или письменным, в моё распоряжение. Варламу Шаламову предлагал я всю книгу вместе писать — отклонил и он.
А нужна была бы целая контора. Свои объявления в газетах, по радио («откликнитесь!»), своя открытая переписка — так, как было с Брестской крепостью.
Но не только не мог я иметь всего того разворота, а и замысел свой, и письма, и материалы я должен был таить, дробить и сделать всё в глубокой тайне. И даже время работы над ней прикрывать работой будто бы над другими вещами.
Уж я начинал эту книгу, я и бросал её. Никак я не мог понять: нужно или нет, чтоб я один такую написал? И насколько я это выдюжу? Но когда вдобавок к уже собранному скрестились на мне ещё многие арестантские письма со всей страны, — понял я, что раз дано это всё мне, значит, я и должен.
Надо объяснить: ни одного разу вся эта книга, вместе все Части её не лежали на одном столе! В самый разгар работы над «Архипелагом», в сентябре 1965 года, меня постиг разгром моего архива и арест романа. Тогда написанные Части «Архипелага» и материалы для других Частей разлетелись в разные стороны и больше не собирались вместе: я боялся рисковать, да ещё при всех собственных именах. Я всё выписывал для памяти, где что проверить, где что убрать, и с этими листиками от одного места к другому ездил. Что ж, вот эта самая судорожность и недоработанность — верный признак нашей гонимой литературы. Уж такой и примите книгу.
Не потому я прекратил работу, что счёл книгу оконченной, а потому, что не осталось больше на неё жизни.
Не только прошу я о снисхождении, но крикнуть хочу: как наступит пора, возможность — соберитесь, друзья уцелевшие, хорошо знающие, да напишите рядом с этой ещё комментарий: что надо — исправьте, где надо — добавьте (только не громоздко, сходного не надо повторять). Вот тогда книга и станет окончательной, помоги вам Бог.
Я удивляюсь, что я и такую–то кончил в сохранности, несколько раз уж думал: не дадут.
Я кончаю её в знаменательный, дважды юбилейный год (и юбилеи–то связанные): 50 лет революции, создавшей Архипелаг, и 100 лет от изобретения колючей проволоки (1867).
Второй–то юбилей небось пропустят…
Апрель 1958— февраль 1967 Рязань — Укрывище
ЕЩЁ ПОСЛЕ
Я спешил тогда, ожидая, что во взрыве своего письма писательскому съезду если и не погибну, то потеряю свободу писать и доступ к своим рукописям. Но так с письмом обернулось, что не только я не был схвачен, а как бы на граните утвердился. И тогда я понял, что обязан и могу доделать и до–править эту книгу.
Теперь прочли её немногие друзья. Они помогли мне увидеть важные недостатки. Проверить на более широком круге я не смел, а если когда и смогу, то будет для меня поздно.
За этот год, что мог, — я сделал, дотянул. В неполноте пусть меня не винят: конца дополнениям здесь нет, и каждый, чуть–чуть касавшийся или размышлявший, всегда добавит — и даже нечто жемчужное. Но есть законы размера. Размер уже на пределе, и ещё толику этих зернинок сюда втолкать — развалится вся скала.
А вот что выражался я неудачно, где–то повторился или рыхло связал, — за это прошу простить. Ведь спокойный год всё равно не выдался, а последние месяцы опять горела земля и стол. И даже при этой последней редакции я опять ни разу не видел всю книгу вместе, не держал на одном столе.
Полный список тех, без кого б эта книга не написалась, не переделалась, не сохранилась, — ещё время не пришло доверить бумаге. Знают сами они. Кланяюсь им.
Май 1968 Рождество–на–Истье
Ныне, в изгнании, всё же выпала мне спокойная доработка этой книги, хоть и после того, как прочёл её мир. Ещё новых два десятка свидетелей из бывших зэков исправили или дополнили меня.
Тут, на Западе, я имел несравненные с прежним возможности использовать печатную литературу, новые иллюстрации. Но книга отказывается принять в себя ещё и всё это. Созданная во тьме СССР толчками и огнём зэческих памятей, она должна остаться на том, на чём выросла.
1979 Вермонт
А.Г. — вербуемый в сексоты— II: 287
А.Д. — филолог–классик, бывший з/к— III: 408
А.К. — преподавательница литературы в провинциальном институте—II: 525,526
Абакумов Виктор Семенович (1908–1954, расстрелян)— нач. контрразведки СМЕРШ, министр госбезопасности СССР (1946–51), з/к— I: 114, 125, 141, 150, 152, 153, 193, 274, 468, 494, 495; III: 276
Абрикосова Анна Ивановна (игумения Екатерина; 1882–1936, умерла в заключении) — глава католической общины в Москве, з/к и ссыльная с 1923 (Екатеринбургский, Тобольский и Ярославский изоляторы, Кострома, Бутырки)— I: 50
Абросимов—ленинградский инженер, з/к (строительство заполярной Нивагрэс) — II: 321
Августин Блаженный (354–430) — I: 327
Авдеева— судья (Рязань, 1964) — III: 492, 493
Авербах Ида Леонидовна (1905–1938, расстреляна)— племянница Я.М. Свердлова (см.), жена Г.Г. Ягоды (см.), пом. прокурора Москвы, автор кн. «От преступления к труду»— I: 11; II: 20, 55, 66, 83, 84, 87–89, 91, 114, 244, 245, 335, 343, 349, 342, 352,382, 471
Авербах Леопольд Леонидович (1903–1937, расстрелян) — племянник Я.М. Свердлова, генеральный секретарь РАПП, один из авторов кн. «Беломорско–Балтийский канал имени Сталина. История строительства» — II: 65, 66
Агранов Яков Саулович (1893–1938, расстрелян)— следователь ВЧК, зам. председателя ОГПУ и наркома внутренних дел (1933–37)—!: 100, 309, 310; II: 268
Адамова–Слиозберг Ольга Львовна (1902–1991)— экономист, з/к и ссыльная (Лубянка, Бутырки, Соловки, Колыма, Караганда; 1936–55), автор мемуаров «Путь» — I: 11, 271, 436; II: 99, 101, 263, 509; III: 316 Адаскин Матвей— з/к, прораб (Экибастуз, 1950–е)— III: 216 Аденауэр Конрад (1876–1967)— федеральный канцлер ФРГ (1949–63)—III: 394
Азеф Евно Фишелевич (1869–1918)— агент полиции, член боевой
организации эсеров — III: 75 Айхенвальд Юлий Исаевич (1872–1928) — литературный критик,
в 1922 выслан из Советской России— I: 346 Акимов Михаил Григорьевич (1847–1914) — министр юстиции (1905),
председатель Государственного совета (1907–14)— I: 338 Акимов Николай— офицер, з/к (Новый Иерусалим в Подмосковье,
1945)—II: 139, 140, 144 Акоев Пётр — з/к (Кенгир, 1954) — III: 269, 282 Аксаков— з/к (Соловки)— II: 36 Аксаков Иван Сергеевич (1823–1886) —III: 302 Алалыкин Фёдор Николаевич (1877–1941, умер в заключении) —
рабочий–прядильщик, член РСДРП, счетовод на мельнице
в Кохме, з/к с 1937 (Ивановская тюрьма, Карлаг)— I: 408;
II: 268
Аланов Николай Андреевич— нач. Юглага (Колыма) — II: 100
Алафузо Михаил Иванович (1891–1937, расстрелян) — нач. кафедры Академии Генштаба Красной армии, комкор— II: 268
Алданов (Ландау) Марк Александрович (1886–1957)— писатель,
