газетам «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост», 10.3.72
23. А. Солженицын. Заявление при отмене Нобелевской церемонии, 8.4.72
24. А. Солженицын — КГБ СССР, 2.7.73
25. А. Солженицын — Министру внутренних дел СССР Щёлокову, 21.8.73
26. Интервью А. Солженицына агентству «Ассошиэйтед Пресс» и газете «Монд», 23.8.73
27. А. Солженицын — экспедитору КГБ, 31.8.73
28. Извещение о взятии «Архипелага ГУЛага», 5.9.73
29. А. Солженицын. Шутка по поводу конвенции, 21.9.73
30. А. Солженицын — А. Сахарову, 28.10.73
31. А. Солженицын. Заявление, 18.1.74
32. Интервью А. Солженицына журналу «Тайм», 19.1.74
33. Л. Чуковская «Прорыв немоты», 4.2.74
34. А. Солженицын. Заявление, 2.2.74
35. Повестка Прокуратуры СССР, 8.2.74
36. А. Солженицын — Прокуратуре СССР, в ответ на её повторный вызов, 11.2.74
37. А. Солженицын. На случай ареста.
38. Л. Регельсон — Из письма «Правительству СССР по поводу изгнания Солженицына», 17.2.74
1 До слёз было жалко уничтожать подлинник сценария, он особенным образом был написан. Но в один тревожный вечер пришлось его сжечь. Сильно облегчалось дело тем, что в рязанской квартире было печное отопление. При центральном сожжение гораздо хлопотливей.
2 А если бы нагрянули, то — смерть, ничто меньшее не ждало меня при нашей бсзвестности и незащищённости, — как сможет убедиться читатель, прочтя когда-нибудь ну хоть бы исходный полный текст «Kpyгa» (96 глав).
3 Проза Шаламова тоже, по-моему, пострадала от долголетней замкнутости его работы. Она могла бы быть совершеннее — на том же круге материала и при том же авторском взгляде.
4 Лидия Чуковская в «Записках об Анне Ахматовой» вспоминала, как та пятью годами раньше гневалась на Твардовского за тогдашнюю главу «Друг детства»: «Новая ложь взамен старой!»
Страна? При чем же здесь страна!..
…ведал всё. И хлеб тот ел.
И зэк
По одному со мной билету
Как равный гость бывал в Кремле.
Да: для 1956 года удобная лесенка лжи.
5 А «Софье Петровне» пришлось ещё несколько лет ожидать до своей четверти века и зарубежного опубликования. Очень понятное у нас, это совсем непонятно Западу: один и тот же журнал не посмел бы опубликовать вторую повесть на тюремную тему. Ведь получалась бы линия…
6 Зря я уступил. У нас смываются границы между жанрами и происходит обесценение форм. «Иван Денисович» — конечно, рассказ, хотя и большой, натруженный. Мельче рассказа я бы выделял новеллу — лёгкую в построении, чёткую в сюжете и мысли. Повесть — это то, что чаще всего у нас гонятся называть романом: где несколько сюжетных линий и даже почти обязательна протяжённость во времени. А роман (мерзкое слово! нельзя ли иначе?) отличается от повести не столько объёмом, и не столько протяжённостью во времени (ему даже пристала сжатость и динамичность), сколько — захватом множества судеб, горизонтом огляда и вертикалью мысли.
7 Ничего не доводил Хрущёв до конца, не довёл и низвержения Сталина. А немного б ему ещё, и ничьи б уже зубы не разомкнулись провякать о «великих заслугах» убийцы.
8 «Новый мир» изящно пошутил над цензурой: безо всякого объяснения послал им на визу первую вёрстку «Ивана Денисовича». А цензура в глуши своих застенков ничего и не знала о решении ЦК, ведь оно прошло келейно, как всё у нас. Получив повесть, цензура обалдела от этой «идеологической диверсии» и грозно позвонила в журнал «Кто прислал эту рукопись?» «Да мы тут» — невинно ответила зав. редакцией Н. П. Бианки. — «Но кто персонально одобрил?» — «Да всем нам понравилось» — щебетала Бианки. Угрозили что-то, положили трубку. Через полчаса позвонили весело: «Пришлите ещё пару экземпляров» (им тоже почитать хотелось). Хрущёв — Хрущёвым, а виза цензуры всё равно должна была на каждом листе стоять.
9 А и «Новый мир»-то ещё не знал их…
10 Соображения «пройдёт — не пройдёт» настолько помрачали мозги членам редакции «Нового мира» (тем более — всех других советских журнальных редакций), что мало у них оставалось доглядчивости, вкуса, энергии делать веские художественные замечания. По вещам, которые в «Новом мире» не вызывали художественных упрёков, главную критику и разнос я получал частным образом, обычно у лиц, не состоящих на литературной службе.
11 Есть литература каждою отдельного народа и есть литература мировая (огибающая по вершинам). Но не может быть никакой промежуточной «многонациональной» литературы (пропорциональной, вроде Совета национальностей). Это дутое представление, наряду с соцреализмом, тоже помешало развитию нашей литературы в истекшие десятилетия.
12 И Твардовский потом порицал меня: а «октябристы» будут думать, что вас лишили внимания, что вы падаете в своём значении; ни в коем случае, мол, вы не имели права отказываться. Ведь я — уже был не просто я, моё снижение снижало и «Новый мир»… Из такой политики и состояла десятилетиями литература.
13 Изворотливый Аджубей первый же и напечатал, но с таким вступлением: как эту поэму красиво слушал Шолохов (?!…). Тут и Аджубей весь, тут и нашим и вашим, тут и: своего же 30 лет ничего нет, будешь слушать…
14 Так оно и сказывалось. После отказа мне в премии, жаловался потом А. Т., стало журналу совсем невыносимо, придирались в цензуре к каждому пустяку. И чтобы журнал не опаздывал безнадёжно, приходилось уступать.
15 Я видел его в редакции в штатском. Это был туповатый средний колхозный бригадир…
16 В тех же днях ещё М. А. Лифшиц, ортодокс, имевший долгие годы сильнейшее влияние на Твардовского, дал письменную рецензию на мой роман. Она предваряла собой те тучи критики, которые стянулись бы над романом, будь он напечатан, и может быть отчасти поколебала Твардовского. Пришлось мне письменно защищаться.
17 Совсем недавно мне сказали, что Лебедев был — чекистом. По расчёту времени — при Сталине. Тогда, конечно, не в шашки они играли.
18 После свержения Хрущёва Лебедев, по новой круговой поруке верхов только должность потерял, но не свергнут был из знатности и не впал в нищету. К. И. Чуковский встречал его в 1965 году в барвихском санатории. Бывший «ближний боярин» писал какие-то мемуары и говорил Чуковскому, что опровергает все мои неточности о сталинском быте (заели таки его мои главы.) Ещё с новым 1966 годом он меня поздравил письмом — и это поразило меня, так как я был на краю ареста (а может быть он не знал). До него дошли слухи, что мы поссорились с Твардовским, и он призывал меня к примирению. Мне было очень тошно в то время, и я не оценил может быть самого бескорыстного душевного движения его. А потом и с Твардовским у меня целый почти год касаний не было. Недавно же я узнал: именно в тот год, 1966-й, Лебедев умер, не старше лет пятидесяти. На похороны бывшего всесильного советника не пришел никто из ЦК, никто из партии, никто из литературы один Твардовский. Представляю его дюжую широкоспинную фигуру, понурившуюся над гробом маленького Лебедева.
19 Критики просто не заметили, я упомянул «соседнего председателя», который поднял колхоз на лесной спекуляции, — намёк на того самого Горшкова, которого мне критик и ставил в пример.
20 Кстати, так в этот вечер сложилось, что главным «юбиляром» оказался почему-то маршал Жуков, сидевший гостем в президиуме. При всяком упоминании его имени, а это было раз пять-шесть, в зале вспыхивали искренние аплодисменты. Демонстративно приветствовали московские писатели опального маршала! Струйка общественной атмосферы… Но к добру ли она льётся? Несостоявшийся наш де Голль сидел в гражданском чёрном костюме и мило улыбался. Мило-мило, а холоп, как все маршалы и все генералы. До чего же пала наша национальность: даже в военачальниках — ни единой личности.
21 Он оказался другом юности Карякина, вместе философский факультет кончали, но тот искал путей бунтарских, а этот — прислуживающих.
22 И месяц моемо короткого признания всем советским миром — московская квартира лежала передо мной готовая, да я и не брал её, опасаясь замотаться в «столичной литературной cyeтe». Потом — мне уже и в Рязани не давали. А теперь, в самый угрожаемый и отчаянный момент предложили в Рязани на выбор — только бы не принимать меня в Москву.
23 Конечно, выходя на люди, Алексеев строит только на лжи. Гибель собственных родителей от голода в коллективизацию он в автобиографическом «Вишнёвом омуте» скрыл как деталь незначительную.
24 И Лакшин ещё сумеет подсунуть его «Известиям», и там будет набор, и лишь когда уже там рассыпят — придётся «Н. Миру» принять на себя этy публикацию.
25 И повестью-то я её назвал сперва для одного того, чтоб не путали с конфискованным романом, чтоб не говорили: ах, значит ему вернули? Лишь, позже прояснилось, что и по сути ей приличнее называться повестью.
26 А новомирцам А. Т. запретил присутствовагь на обсуждении! Ушла корова, так и подойник обземь.
27 В очередном «ответе» Семичастный заявит, что я клеветал, будто мы морили с голоду немецких военнопленных.
28 Впрочем, Дементьев ещё долго и жалостно навещал редакцию с голосом на слезе. Он и никогда не работал здесь ради зарплаты, он выполнял общественное поручение, а сейчас, наверно, и совсем бесплатно взялся бы.
29 Список, кому разослать, я долго отрабатывал, каждую фамилию перетирая. Надо было разослать во все национальные республики и по возможности не самым крупным негодяям (ставка на помощь национальных окраин у меня, впрочем, сорвалась — не нашлось там рук и голосов); всем подлинным писателям; всем общественно-значительным членам Союза. И наконец, чтобы список этот не выглядел как донос — припудрить самими же боссами и стукачами.
30 А ведь рассчитано было, бросалось по разным районам Москвы, по разным ящикам, не больше двух писем вместе. Несколько человек помогали мне.
31 Секретарь мосгоркома КПСС, замахнувшийся на Брежнева.
32 И зря. Я круто ошибся. Лидия Чуковская теперь объяснила мне: «А она всегда была настороже от стукачей, видя их иногда там, где их и не было. Замечала слежку. Верила в существование подслушивающих приборов, когда никто не верил. Держала «Реквием» незаписанным 34 года! Хранила свои рукописи не дома. Политическая осторожность была её манией».
33 «Дневник писателя», 1876 г., июль-август, гл. четвёртая, IV.
34 Как их всех собрали, как подготовили — об этом было в «Хронике текущих событий» № 12, не повторяю.
35 Я считал, что подавил поэму и в Самиздате и в «Цайт», и не дал им её понюхать. Много позже как же я поразился, узнав: «Цайту» поэму предложил…агент ГБ, я еще назову его! Т.е., ГБ тотчас получила поэму, лишь только стали ее читать московские литераторы. Но — странно растерялась, но — не нашла путей, как меня ударить. (Примечание 1974 г.)
36 Лакшин, по традиционным интеллигентским меркам, обижался: «наш журнал не либеральный, а демократический», т. е. гораздо левей. Как ни парадоксально, он был октябристским, но не в бандитском кочетовском
