скрыться»[721]. (Этот приём, впрочем, и раньше применялся местами к рекрутам-христианам.) Кое-где стали требовать с еврея-призывника фотокарточку, вообще в то время не употреблявшуюся. – А в 1886 был издан «весьма стеснительный» закон «о некоторых мерах к обезпечению правильного исполнения евреями воинской повинности», установивший между другими мерами «300‑рублёвый штраф с родственников за каждого уклонившегося от призыва еврея»[722]. – «С 1887 г. евреев-вольноопределяющихся [то есть использующих в ходе службы льготы образования] перестали допускать к держанию экзамена на офицерский чин»[723]. (При Александре II евреи могли получать офицерские чины.) Но офицерские должности военных врачей оставались открытыми для евреев постоянно.
Однако если сопоставить, что в те же годы от воинской повинности были вовсе освобождены до 20 миллионов других «инородцев» Империи, – то не следовало ли бы тогда освободить от неё и евреев, тем польготив за другие стеснения?.. Или тут продолжалось наследие замысла Николая I – присоединить евреев к российской общности через военную службу? занять «бездельных»?
Наряду с тем евреи в массе вливались в общие учебные заведения. С 1876 по 1883 год число евреев в гимназиях и прогимназиях почти удвоилось, университетских же студентов с 1878 по 1886 – тоже за 8 лет, ушестерилось и достигло 14,5 %[724]. Ещё и при конце царствования Александра II на то поступали от местных властей тревожные жалобы. – Так, в 1878 минский губернатор докладывал, «что, обладая денежными средствами, евреи лучше обставляют воспитание своих детей, чем русские, что материальное положение еврейских учащихся лучше того, в котором находятся христиане, а потому, чтобы еврейский элемент не взял перевеса над остальным населением, надо ввести процентную норму для приёма евреев в среднюю школу»[725]. – Затем, после волнений в некоторых южных гимназиях в 1880, с подобным же представлением выступил попечитель одесского учебного округа. В 1883 и 1885 – и два последовательных новороссийских (одесских) генерал-губернатора: что там произошло «переполнение учебных заведений евреями» и надо либо «ограничить число евреев в гимназиях и прогимназиях» пятнадцатью процентами «общего числа учеников», либо «более справедлив[ой] нормой, равной отношению еврейского населения к общему»[726]. (В 1881 в некоторых гимназиях одесского округа евреев состояло до 75 % от общего числа учащихся[727].) – В 1886 поступил доклад от харьковского губернатора, «жаловавшегося на наплыв евреев в общую школу»[728].
Во всех этих случаях комитет министров не считал возможным принять ограничительные общие решения, лишь направлял доклады на рассмотрение в Паленскую комиссию, где они не получали поддержки.
А с 70‑х годов проявилось преимущественное участие в революционном будоражении – именно студенчества. После убийства Александра II общее намерение подавить революционное движение не могло обойти и студенческие «гнёзда революции» (а уже подпитывали их и старшие классы гимназий). И тут возникла ещё та тревожная для правительства связь, что вместе с умножением евреев среди студенчества – заметно умножалось и их участие в революционном движении. Среди высших учебных заведений выделилась революционерством Медико-хирургическая (затем она Военно-медицинская) академия. А в неё – евреи особенно охотно шли. И уже в судебных процессах 70‑х годов мелькают евреи – слушатели этой академии.
И первой частной ограничительной мерой стал приказ 1882 года, чтобы среди поступающих в Военно-медицинскую академию евреи не составляли бы более 5 %.
В 1883 такой же приказ последовал относительно Горного института, в 1884 – об Институте путей сообщения[729]. – В 1885 был ограничен десятью процентами приём евреев в харьковский Технологический институт, а в 1886 – полностью прекращён их приём в харьковский Ветеринарный: так как «г. Харьков всегда был центром политической агитации, и пребывание в нём евреев в более или менее значительном числе представляется вообще нежелательным и даже опасным»[730].
Так – мнили ослабить удары революционных волн.
Глава 6
В российском революционном движении
В России 60‑70‑х годов XIX века при широкой поступи реформ – не было ни экономических, ни социальных оснований для интенсивного революционного движения. Но именно при Александре II, от самого начала его освободительных шагов, – оно и началось, скороспелым плодом идеологии: в 1861 – студенческие волнения в Петербурге, в 1862 – буйные пожары от поджогов там же и кровожадная прокламация «Молодой России», а в 1866 – выстрел Каракозова, начало террористической эры на полвека вперёд.
И именно же при Александре II, когда столь ослаблены были ограничения еврейской жизни в России, – начинают встречаться еврейские имена среди революционеров. Ни в кружках Станкевича, Герцена – Огарёва, ни среди петрашевцев ещё не было ни одного еврея. (Мы не касаемся Польши.) Но в петербургских студенческих волнениях 1861 уже встречаем Михаэлиса, Утина и Гена. Утина же мы затем видим в кружке у Нечаева.
Участие евреев в российском революционном движении требует нашего внимания, ибо радикальная революционность стала растущей стезёй активности среди еврейской молодёжи. Еврейское революционное движение стало качественно важной составляющей революционности общерусской. Количественное соотношение русских и еврейских революционеров в разные годы – впечатляет. Хотя если речь на последующих страницах идёт преимущественно о евреях – то это лишь по кругу нашего обозрения, а не означает, разумеется, что среди русских не было многих и важных революционеров.
В общем, до начала 70‑х годов к революционному движению примкнуло весьма малое число евреев, и на второстепенных ролях. (Во многом и оттого, что евреев ещё и мало было среди студентов.) Характерно, что, например, Лев Дейч в свои 10 лет в 1866 был возмущён выстрелом Каракозова, себя же ощущал «патриотом». – В русский нигилизм 60‑х годов евреи тоже не внесли ведущего вклада, хотя, по своему рационализму, легко и охотно его усваивали. «В среде еврейской учащейся молодёжи нигилизм сыграл ещё более благотворную роль, чем в христианской»[731].
Но уже в начале 70‑х важную роль для российского революционного движения начал играть кружок молодых евреев в Вильне, вокруг виленского раввинского училища. (Среди них цитируемый нами в дальнейшем В. Иохельсон, будущий видный террорист А. Зунделевич – оба успешно учились, считались уже раввинистами; будущий издатель венской «Правды» А. Либерман, а также Анна Эпштейн, Максим Ромм, Финкельштейн.) Кружок важный тем, что он был тесно и успешно связан с еврейскими же контрабандистами, и так текла через границу нелегальная литература и сами нелегалы[732].
В 1868 после гимназии поступил в Медико-хирургическую (позже Военно-медицинскую) академию Марк Натансон – с тех пор крупнейший революционный организатор и революционная фигура первого ряда. Вскоре с курсисткой Ольгой Шлейснер (Тихомиров называет её «второй Софьей Перовской», а по времени-то она была первая), своей затем женой, положил основание системе «образовательных», то есть пропагандистских, кружков («подготовительная, культурно-революционная работа среди интеллигентной молодёжи»[733]) по нескольким крупным городам. (Эти кружки несправедливо получили кличку «чайковцев», по второстепенному участнику их Н. В. Чайковскому.) От кружка Нечаева Натансон сразу резко отмежевался (не поколебавшись потом изложить эти взгляды и следователю). В 1872 он поехал в Цюрих к Петру Лаврову (главному наставнику «течения мирной пропаганды», а не бунта), чтобы основать там постоянный революционный орган. В том же году получил недальнюю ссылку в Шенкурск, но, ходатайством тестя, отца Ольги Шлейснер, был переведен под Воронеж, затем в Финляндию – и снова свободен в Петербурге. Здесь застал уныние, развал, бездействие. Объезжал и сплачивал, связывал между собой разрозненные группы – и так основал первую «Землю и Волю» (мало известна, заслонена второю). Ездил и в Западную Европу; для укрепления организации доставал и использовал сотни тысяч рублей.
Натансон, из главных организаторов русского народничества, – самый выдающийся революционер первой половины 70‑х годов. В окружении Натансона появился и многоизвестный потом Лев Дейч, а крепчайший народоволец Александр Михайлов считал себя учеником «Марка Мудрого». Натансон лично знал многих революционеров. Он был – не оратор, не писатель, он – организатор, обладал удивительным качеством: его как будто совсем не интересовали взгляды, идеология, он ни с кем не вступал ни в какие теоретические споры, был в мире со всеми направлениями (кроме крайних ткачёвцев, предшественников Ленина), каждого вставлял в организацию соответственно его способностям и на что он может пригодиться. В годы непримиримых разногласий между бакунистами и лавристами Натансон предлагал прекратить «спор о музыке будущего», а заняться реальными потребностями борьбы. – Летом 1876 он устроил сенсационный побег Петра Кропоткина из военного госпиталя на рысаке Ва́рваре (ещё не раз потом знаменитом). В декабре того же года задумал и состроил первый публичный митинг у Казанского собора (по выходе с литургии в день Николая Угодника), куда революционеры все и собрались, – митинг с первой знаменитой речью Георгия Плеханова и первым развёрнутым (Фелицией Шефтель) красным знаменем: «Земля и Воля». Однако в 1877 Натансон был арестован и после трёх лет тюрьмы надолго заслан в якутскую ссылку, устранён от прямых революционных дел до 1890[734].
В кружке «чайковцев» было сколько-то евреев – как в петербургском, так и в московском, киевском, одесском филиалах. (В киевском, в том числе: уже упомянутый П. Б. Аксельрод, будущий издатель и датский дипломат Григорий Гуревич, будущие профессора Семён Лурье и Лейзер Левенталь, его брат Нахман Левенталь, две сестры Каминер.) А первый нигилистический кружок Л. Дейча в Киеве «состоял исключительно из еврейской учащейся молодёжи»[735]. – После демонстрации на Казанской площади под судом было три еврея (но не сам Натансон). – По московскому «процессу 50‑ти» летом 1877 проходило несколько евреек, агитировавших среди фабричных рабочих. – А в «процессе 193‑х» было 13 подсудимых-евреев. – Среди первых народников ещё можно выделить Иосифа Аптекмана и Александра Хотинского, немаловажных членов[736].
Натансону же принадлежала идея, чтобы революционеры оседали в народе (крестьянском) и становились бы его мирскими вожаками. Это, знаменитое с тех пор, «хождение в народ» началось с 1873, с кружка «долгушинцев» (Долгушин, Дмоховский, Гамов и др.), где евреев вовсе не было. Затем – «пошли в народ» и евреи. (Тоже и наоборот: в Одессе П. Аксельрод пытался привлечь Желябова к тайной революционной организации, а тот отклонил: он был ещё «культуртрегер» тогда.) – В середине 70‑х годов таких «народников» было всего полтора-два десятка, и почти все – не бакунисты, а лавристы. (Только крайние зажигались призывами Бакунина к бунтарству. Таким был Дейч, который вместе со Стефановичем поднимал «чигиринский бунт», обманув крестьян, что царь, окружённый врагами, велел передать народу: свергать эти все власти, захватывать земли и ставить вольный строй.)
Интересно отметить, что почти никто из еврейских революционеров тех десятилетий не пошёл в революцию от нищеты и бедности, большинство – из зажиточных семей. (В трёх биографических томах Российской Еврейской Энциклопедии немало таких примеров.) Только Павел Аксельрод был из совсем бедной семьи и, как уже упомянуто, послан кагалом в казённое училище лишь для отбытия неизбежной развёрстки. (А затем уже естественно подался в
