нравственности и на характер деятельности сословия»[949]. А в представленном проекте закона было: чтобы в пределах каждого судебного округа число присяжных поверенных нехристиан не превышало бы 10 %. Царское правительство отвергло этот проект Муравьёва – однако, упрекает М. Кроль: «эта идея… не встретила должного осуждения со стороны русского общества», и в петербургском Юридическом обществе «лишь весьма немногие решительно протестовали… значительная же часть обсуждавших проект явно сочувствовала этой мере»[950]. Это – даёт нам неожиданную отметку о настроении столичной интеллигенции в середине 90‑х годов. (В Петербургском судебном округе евреи составляли тогда среди присяжных поверенных 13,5 %, в Московском – меньше 5 %[951].)

Фактический запрет перехода в присяжные поверенные из помощников был тем более чувствителен, что следовал наступившим стеснениям в научной карьере и в государственной службе[952]. Возможность перехода снова открылась только с 1904 года.

А в 80‑х годах в губерниях черты было введено ограничение числа евреев и среди присяжных заседателей, чтоб они не имели в их составе большинства.

И в само судебное ведомство евреев перестали принимать на службу с 80‑х годов. Однако Я. Тейтель, вступивший ранее того, после окончания Московского университета, продолжал служить в судебном ведомстве 35 лет и кончил службу с правом дворянства, в чине статского генерала. (Затем всё же Щегловитов вынудил его «добровольно» уйти в отставку.) По ходу служебных обязанностей ему, иудею, не раз приходилось приводить к присяге православных свидетелей, и он не встречал возражений от православного духовенства. – Называет он и Я. М. Гальперна, тоже служившего по судебному ведомству и достигшего высокого поста вице-директора департамента министерства юстиции и чина тайного советника[953]. Гальперн побывал и экспертом в Паленской комиссии. (Ранее того обер-прокурором Сената был и Г. И. Трахтенберг, и его помощник Г. Б. Слиозберг приобщался к отстаиванию еврейских дел.) – Обер-прокурором Сената был и С. Я. Утин – но он был крещёный и, стало быть, уже не шёл в счёт.

Критерий религиозности никогда не был для царского правительства ложным прикрытием – но истинной мотивировкой. По нему же – два с половиной столетия жестоко преследовали этнически русских старообрядцев, на рубеже XIX–XX веков – и этнически русских духоборов, молокан.

Крещёных евреев на российской государственной службе – был длинный ряд, который мы в этой книге не разбираем. Тут мы могли бы увидеть Людвига Штиглица, получившего в России баронство[954]; военного врача, кончившего статским советником, Максимилиана Гейне, брата поэта; затем генерал-губернатора Безака, генералов братьев Мевесов, Михаила и Ричарда; дипломатов Гирсов, из них и министр при Александре III. Позже – государственного секретаря Перетца (внука откупщика Абрама Перетца[955]), интендантского генерала Хрулёва; директора Александровского лицея шталмейстера Саломона, сенаторов Гредингера, Позена; в Департаменте полиции – Гуровича, Виссарионова, да многих.

Переход в христианство, особенно в лютеранство, казался ли иным так «лёгок»? И сразу открывал все пути жизни. Слиозберг отмечает «почти массовое ренегатство» еврейской молодёжи одно время[956]. – Но и не случайно же оно виделось с еврейской стороны как тяжёлая измена, «премия за вероотступничество… Когда подумаешь, как много евреев противятся соблазну креститься, то невольно проникаешься уважением к этому несчастному народу»[957].

В давние века это было простодушие: деление людей на «наших» и «не наших» по признаку веры. В таком виде оно наследовалось и установлениями русского государства. Но на рубеже XX века российская государственная власть могла бы задуматься – о нравственной допустимости, да и о практическом смысле: ставить ли перед евреями смену веры условием получения жизненных благ?

И – какое приобретение это давало христианству?.. Многие обращения только и могли быть неискренними. (Да ещё и толкало иных на малоискренное оправдание: тогда «буду в состоянии приносить гораздо большую пользу своим соплеменникам»[958].)

Для тех евреев, которые получали права по государственной службе, «не было установлено каких-либо ограничений в отношении возведения их в потомственное дворянское достоинство» и получения орденов всех степеней. «Евреи обычно заносились безпрепятственно в родословные книги»[959]. А даже, как видим из переписи 1897, среди потомственных дворян 196 считало своим родным языком еврейский(среди личных дворян и чиновников – 3371)[960]. А из фабрикантов Бродских – были даже предводители дворянства Екатеринославской губернии.

Но с 70‑х годов XIX века евреи встречали препятствия в назначении на государственные должности (с 1896 – ещё строже); надо сказать, что и сами они не стремились к этой монотонной и малодоходной службе. Однако с 90‑х годов евреи стали встречать препятствия и к общественной выборной службе.

В 1890 было издано новое Земское положение. Оно устраняло евреев от участия в земском самоуправлении – то есть в объёме негородских пространств губерний и уездов: евреев «не допускать к участию в земских избирательных собраниях и съездах»[961] (а в западных губерниях тогда ещё и земства не было). Мотивировалось это тем, что условию реальной, живой и общественной связи с местной жизнью «не отвечают евреи, обыкновенно преследующие на почве общественной исключительно свои личные выгоды»[962]. В то же время: служить в земстве по найму, служащими, так называемым «третьим элементом» (который на годы вперёд и пронёс в земстве заряд радикализма) – евреям не было преграждено, и они служили многочисленно.

Земские ограничения не задели евреев внутренних губерний в заметной степени, ибо они жили большей частью в городах и больше заинтересованы были в управлении городском. Но в 1892 вышло и новое Городовое положение – и по нему евреи вообще лишались права избирать и быть избранными в качестве гласных в городские думы и управы, а также занимать в них ответственные должности, заведовать отраслями городского хозяйства и управления, – весьма и весьма чувствительное ограничение. Лишь в городах черты оседлости допуск евреев в гласные был разрешён, но и тут не больше одной десятой части состава думы, и то «по назначению» местной администрации, отбирающей из евреев-кандидатов, – порядок действительно унизительный. (И, как метко замечает Слиозберг, особенно для буржуазных отцов семейств: как они стали унижены перед собственной молодёжью, – можно ли оставаться лояльным такому правительству?[963]) «Более тяжёлого времени в истории русских евреев в России найти невозможно. Евреи вытеснились из всех завоёванных позиций»[964]. (Впрочем, в другом месте тот же автор довольно прозрачно говорит о подкупе чиновников министерства внутренних дел для действий в пользу евреев[965], – это сильно смягчало реальность эпохи.)

Да, еврейство России (3 %) было, несомненно, притеснено гражданским неравноправием. Но видный кадет В. А. Маклаков напоминает нам, уже из послереволюционной эмиграции: «„Неравноправие“ евреев естественно теряло свою остроту в государстве, где самая многочисленная часть народа [82 %], основа благополучия России, молчаливое, серое, покорное крестьянство тоже стояло вне общего, для всех равного права»[966] – оставалось таким и после отмены крепостного права, уж не более отклоним был для него и военный призыв, не более доступно гимназическое и университетское образование, а того самоуправления, в котором оно нуждалось, волостного земства, – так и не получило до самой революции. – Послереволюционный эмигрант-еврей Д. О. Линский с горечью заключает и так: что сравнительно с наступившим советским «уравнением в безправии всего населения России» – «неполноправие еврейского населения дореволюционного периода представляется недостижимым идеалом»[967].

Утвердилось говорить: преследование евреев в России. Однако – слово не то. Это было не преследование, это была: череда стеснений, ограничений, – да, досадных, болезненных, даже и вопиющих.

* * *

А черта оседлости с каждым десятилетием становилась проницаемей.

По переписи 1897 вне её жило уже 315 тысяч евреев, за 16 лет рост в 9 раз (и это составляло 9 % от еврейского населения России, не включая Царство Польское[968]. А сравнить: во всей Франции в 1900 евреев было 115 тысяч, в Великобритании – 200 тысяч[969]). Примем во внимание и то, что перепись давала результат приуменьшенный, так как во многих городах России многие ремесленники и обслуга у евреев «разрешённых» – жили неофициально, скрываясь от учёта.

Ни денежная, ни образованная верхушка евреев стеснений черты не испытывала, свободно расселялась по внутренним губерниям и в столицах. Указывают, что 14 % еврейского населения имело «свободные профессии»[970] – может быть, расширительнее, чем только интеллигентские. Во всяком случае, в дореволюционной России евреи «в интеллигентских профессиях… заняли подобающее место. Сама пресловутая черта оседлости не мешала тому, чтобы значительные части еврейства всё более и более просачивались в коренную Россию»[971].

А среди еврейских ремесленников было более всего портных, дантистов, фельдшеров, провизоров и других всюду нужных специальностей, их везде охотно принимали. «В 1905 г. в России свыше 1300000 евреев занимались ремесленным трудом»[972] – то есть и могли жить вне черты. Да ещё дело в том, что «нигде в законах не содержалось, например, указания, что ремесленник, занимаясь своим ремеслом, не имеет права вместе с тем производить торговлю», да и «самое понятие производства торговли не определено в законе» – например, является ли торговлей занятие комиссионным делом. Итак, для торговли (даже и крупной), покупки недвижимости, устроения фабрик приходилось назваться «ремесленником» (или дантистом). Например, «ремесленник» Неймарк имел фабрику с 60 рабочими; евреи-«наборщики» заводили свои типографии[973]. – А ещё был способ: несколько евреев складывались, чтоб один из них платил пошлину 1‑й гильдии, остальные же пристраивались как его «приказчики». – Ещё: лже-усыновлялись во внутреннюю губернию к отставным солдатам-евреям (за что «усыновляющему» отцу платили пенсию)[974]. – В Риге «вокруг лесного экспорта кормились… тысячи еврейских семейств», пока не начали почти всех их выселять из-за мниморемесленных свидетельств[975]. – К началу XX века были еврейские колонии во всех значительных городах России.

Я. Тейтель свидетельствует, как «наплыву евреев в Самару благоприятствовало проведение Самаро-Оренбургской ж-д. Строилась она евреями: Варшавским, Горвицем. Они же, в течение многих лет, были её хозяевами. Главные места на дороге занимали евреи… Много второстепенных должностей также были заняты евреями. К ним приезжали из еврейской черты оседлости родственники, знакомые, и, таким образом, образовалась довольно порядочная еврейская колония… Экспорт пшеницы из богатой Самарской губ. за границу взяли на себя евреи. Интересно, что вывоз яиц из России в Западную Европу впервые стал практиковаться самарскими евреями. Всем этим занимались „мнимые“ ремесленники». И перечисляет последовательных трёх губернаторов Самарской губернии и одного полицмейстера (прежде, в 1863, уволенного «из Петербургского университета за участие в студенческих безпорядках»), – «все они снисходительно относились к мнимым ремесленникам». И так к 1889 «в Самаре проживает больше 300 еврейских семейств, не имеющих правожительства»[976], – то есть в Самаре было около 2 тысяч евреев сверх статистики и учёта.

А с другого края России нам рассказывают: в Вязьме «все три аптекаря, все шесть дантистов», сколько-то докторов, нотариусы, много лавочников, «почти все парикмахеры, портные, сапожники были евреи». Многие из них были и не дантисты, и не портные, а