евреев, но «и их обращение к толпе успеха не имело, и евреи продолжали неистовствовать»; удалось оттеснить их только с ружьями наперевес. Главный успех роты был недопущение «громил в центральную часть города, где расположены богатые еврейские магазины и дома». Тогда толпа громил растеклась по окраинам и громила там. Полицмейстер снова увещал, но ему кричали: «Жидовский батька, ты нас предал!» Залпами роты, и в русских и в евреев, погром был прекращён, но спустя два часа возобновился в предместьи, был снова залп в погромщиков, несколько убитых и раненых, и погром прекратился. Однако в центре города Акт описывает «еврейские скопища, державшие себя крайне вызывающе и оказывавшие сопротивление войскам и полиции… Так же, как и 29 августа, все они были вооружены… многие – револьверами и кинжалами» и «даже в войска, призванные для защиты их имущества, стреляли из револьверов и забрасывали их камнями»; «на шедших в одиночку русских, не исключая и солдат… нападали с оружием», убили крестьянина и нищего. За день получили «смертельные повреждения» три мещанина-еврея. К вечеру безпорядки прекратились. Смертельные ранения получили пятеро евреев и четверо христиан. «От погрома пострадало около 250 еврейских торговых и жилых помещений». У евреев «громадное большинство активно действовавших масс состояло исключительно из… молодёжи», а многие лица «более зрелого возраста», а также и дети, подавали камни, доски, брёвна[1169].
Описания этих событий мы вообще не встречаем у авторов-евреев.
«Гомельский погром не застал организацию врасплох. К нему давно уже готовились, тотчас после кишинёвских событий приступили к организации самообороны»[1170]. Всего через несколько месяцев после Кишинёва евреи могли уже не презирать себя за покорность, как обвинял их поэт Бялик и другие. И, как вообще со всеми самовооружёнными группами, граница между защитой и нападением становилась неясной. Первое питалось кишинёвским погромом, второе революционностью организаторов.
(Активность еврейской молодёжи проявлялась и раньше. Например, в 1899 разгласился по России случай «шкловского избиения»: в городе Шклове, где жило евреев к русским 9:1, произошло жестокое избиение безоружных – в увольненьи со службы – русских солдат евреями. Сенат, рассмотрев эпизод, признал его проявлением племенной и религиозной вражды евреев к христианам, по той же статье, что судили кишинёвских погромщиков.)
Эту активность не приходится отнести всю на счёт одного Бунда. «Во главе этого процесса [ускоренного создания самообороны] стоят сионисты и партии, примыкающие к сионистам, – сионисты-социалисты и „Поалей-Цион“». Так и в Гомеле в 1903 «большинство отрядов было организовано партией „Поалей-Цион“»[1171]. (Противоречие с Бухбиндером, превозносителем Бунда, – не предпочту, кому верить.)
Когда достигло Петербурга известие о погроме в Гомеле – Бюро Защиты евреев командировало туда двух адвокатов: тех же Зарудного и Н. Д. Соколова – для быстрейшего частного расследования. – Зарудный опять собрал «абсолютные доказательства», что погром организован Охранным отделением[1172], – и опять же они остались не опубликованы и не использованы к выгоде публичности. (Вслед за ним, но 30 лет спустя, и Слиозберг, участвовавший в гомельском процессе, в своих трёхтомных воспоминаниях с непостижимой для юриста бездоказательностью, ошибаясь при этом и во времени события, и эти огорчительные промахи пожилого возраста так никем и не исправлены, – считает гомельский погром искусственно организованным полицией. Он также исключает любое нападающее действие со стороны самооборонных отрядов Бунда и Поалей-Цион. Пишет о них крайне неразборно и неясно, вроде: «молодёжь из самообороны быстро ликвидировала безчинство и прогнала крестьян», «быстро стекались молодые люди евреи и во многих случаях им удавалось отогнать погромщиков»[1173], – как будто даже и без применения оружия?..)
Официальное расследование шло размеренно, последовательно – между тем Россия уже вдвинулась в Японскую войну. И гомельский процесс состоялся только в октябре 1904 – уже в раскалённой политической атмосфере.
Перед судом предстали 44 христианина и 36 евреев, и вызвано около 1000 свидетелей[1174]. От Бюро Защиты туда были посланы адвокаты – Слиозберг, Куперник, Мандельштам, Кальманович, Ратнер, Кроль. С еврейской точки зрения несправедливым было то, что среди подсудимых вообще состоял кто-либо из евреев: этим всему русскому еврейству «было как бы дано предостережение не прибегать к самообороне»[1175]. С точки же зрения русской и правительственной «самооборона» в данном случае таковой и не являлась. Но адвокаты подсудимых евреев даже не занимались деталями, не указывали на реальные уничтожения еврейского имущества, а только: вскрыть «политические мотивы» погрома, например акцентировать, что еврейская молодёжь в той свалке кричала «долой самодержавие!». Вскоре же сами адвокаты решили: покинуть своих подзащитных и всем вместе уйти с суда в знак ещё бо́льшей демонстрации – повторить кишинёвский прецедент[1176].
Этот находчивый и революционный ход либеральной адвокатуры был вполне в духе декабря 1904 – взорвать само судоговорение!
После их ухода «процесс стал быстро подвигаться к концу», уже по сути событий. Часть евреев была оправдана, другая часть получила наказание не строже 5 месяцев, «осуждённым христианам было назначено наказание такое же, как и евреям»[1177]. В результате, осуждено было тех и других примерно поровну[1178].
* * *
Вползая в Японскую войну, недальновидно упорствуя в конфликте о правах на Корею, ни император Николай II, ни окружавшие его высшие сановники начисто не понимали, насколько уязвимо международное положение России со стороны Запада, и особенно со стороны «традиционно дружественной» Америки. Они совсем не учитывали и быстрорастущую силу западных финансистов, уже значительно влиявших на политику великих держав, при растущей их зависимости от кредита. В XIX веке такого явления ещё не было – и медлительное российское правительство не угналось уследить за ним.
А на Западе после кишинёвского погрома прочно укрепилось отвращение к России, представление как о засидевшемся чучеле, азиатской деспотической стране, где царит мрак, эксплуатация народа, безжалостное содержание революционеров в нечеловеческих страданиях и лишениях, а теперь вот – и массовые «тысячные» убийства евреев, и направляемые ведь самим правительством! (А правительство, как мы видели, не угналось рассеять эту извращённую версию вовремя, доказательно и энергично.) И на Западе стало вполне возможным, даже достойным, надеяться на скорейшую революцию в России: она была бы благом для всего мира, а в частности – для российских евреев.
И на всё это тут же наложились – и бездарность, и безпомощность, и неготовность в веде́нии той дальней войны против, тогда казалось, слабой, маленькой страны, и это – при открытой раздражённой оппозиции российской общественности, страстно желающей своей стране поражения.
Сочувствие Соединённых Штатов к Японии активно выражалось американской печатью. Американская пресса «приветствовала каждую японскую победу и не скрывала надежд, что Россия будет быстро и решительно побеждена»[1179]. О том, что симпатии президента Теодора Рузвельта были на стороне Японии и он поддерживал её, дважды упоминает Витте[1180]. И сам Рузвельт: «как только эта война разразилась, я довёл самым вежливым и дискретным образом до сведения Германии и Франции, что в случае антияпонской комбинации» в союзе с Россией, «я тотчас встану на сторону Японии и не остановлюсь в дальнейшем ни перед чем, что окажется нужным в её интересах»[1181]. Можно предположить, что такое отношение Рузвельта не могло остаться тайной для Японии.
И в этом на первый план выступил уже известный, крупнейший тогда банкир Яков Шифф – один «из величайших евреев, душевные стремления которого могли получить осуществление, благодаря его исключительному положению в мире экономическом»[1182]. – «Шифф рано стал заниматься коммерческими делами», из Германии переехал в Нью-Йорк, вскоре стал во главе банка Кун, Леб и Ко. К 1912 «является в Америке железнодорожным королём, ему принадлежат 22 тыс. миль рельсового пути», он «известен также в качестве щедрого и энергичного благотворителя; в особенности отзывается он на еврейские общественные нужды»[1183]. Шифф горячейше принимал к сердцу судьбы российского еврейства и был поэтому враждебен России до самого 1917. По современной Еврейской (иерусалимской, на английском языке) Энциклопедии, «Шифф выдающимся образом участвовал в даче займов своему правительству и иностранным, из которых самым впечатляющим был заём Японии в 200 млн долларов во время русско-японской войны 1904–05. Чрезвычайно разгневанный антисемитской политикой царского режима в России, он с радостью поддержал японские военные усилия. Он последовательно отказывался участвовать в займах для России и использовал своё влияние, чтобы удержать и другие фирмы от размещения русских займов, в то же время оказывая финансовую поддержку группам самообороны русских евреев»[1184]. Но если деньги на своё вооружение получали революционные Бунд и Поалей-Цион, то не менее вероятно, что такая помощь могла идти и другим российским революционерам (включая эсеров, в те годы резко действовавших террором). Есть свидетельство, что в разговоре с чиновником российского министерства финансов и своим дальним родственником Г. А. Виленкиным Шифф «признал, что через него поступают средства для русского революционного движения», а для остановки такой помощи «дело зашло слишком далеко»[1185].
В России же барон Г. О. Гинцбург продолжал ходатайствовать за еврейское равноправие. В 1903 он во главе еврейской делегации посетил Витте: выразить пожелание российского еврейства об уравнении в гражданских правах. Витте (который в роли главы кабинета министров и раньше занимался еврейским вопросом) тогда им ответил: равноправие евреям может быть дано лишь постепенно, но, «чтобы он мог поднять этот вопрос, евреи должны усвоить себе „совсем иное поведение“» – отказаться бы от участия в общей политической деятельности. «Это не ваше дело, предоставьте это русским по крови и по гражданскому положению, не ваше дело нас учить, заботьтесь о себе». Гинцбург, Слиозберг и Кулишер согласились тогда с его мнением, остальные присутствующие – нет, и в особенности возражал Винавер: «настал момент… полного равноправия для всех подданных [России]… евреи должны всеми своими силами поддерживать русских, которые этого добиваются и за это воюют с властью»[1186].
А от Японской войны, уже в начале 1904, российское правительство стало искать западной финансовой поддержки – и ради неё готово было обещать расширение прав евреям. По поручению Плеве видные лица снеслись об этом с бароном Гинцбургом – и был послан за границу Слиозберг для зондирования мнений среди крупнейших еврейских финансистов. Я. Шифф в принципе «отклонил всякий торг о количестве и качестве прав евреев». Он может «вступить в финансовые сношения только с правительством, которое стоит на почве признания равенства всех граждан в политических и гражданских правах… „Финансовые… отношения можно поддерживать только с цивилизованными странами“». И парижский барон А. Ротшильд также отказался: «Не расположен пойти на финансовую комбинацию даже при тех облегчениях, которые русским правительством могут быть даны евреям»[1187].
Витте удалось получить крупный заём без содействия еврейских финансовых кругов. Тем временем российское правительство в 1903–1904 предприняло шаги (частью упомянутые выше) к ослаблению ограничений еврейских прав. Первым и самым значительным из них, ещё при жизни Плеве, было, в исключение Правил 1882 г., освобождение от запрета для евреев
