русских. Член Государственной Думы Мейер Бомаш десятью годами позже(1916) заявит: «Мы не раскаиваемся, что евреи участвовали в освободительной борьбе… Они боролись за вашу свободу»[1241]. – А полгода спустя, уже в озарении новой Революции, в марте 1917, знаменитый адвокат О. О. Грузенберг, перед руководителями Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов, страстно и с основанием заявит: «Мы щедро отдали революции огромный „процент“ нашего народа – почти весь его цвет, почти всю его молодёжь… И когда в 1905 г. восстал революционный народ, в его ряды с неудержимой силой потекли без счёта еврейские борцы»[1242]. Об этом и другие: «Историческая обстановка для еврейских масс в России сложилась так, что они не могли не быть активнейшими участниками революции»[1243]. – «Евреи связали судьбу еврейского вопроса в России с торжеством в ней прогрессивных идей»[1244].
Общий накал российского революционного движения несомненно усиливался от накала еврейских революционеров.
Но одна разночинная, интеллигентская и ремесленная молодёжь не могла совершить революции. Из первых задач было: захватить, увлечь, повести в бой русских индустриальных рабочих, и особенно петербургских. Однако, отмечает тогдашний директор Департамента полиции: «В начальной стадии своего развития рабочее движение… было чуждо политических вожделений». И даже перед самым 9 января на «экстренном собрании рабочих 27‑го декабря рабочими был выгнан из залы еврей, пытавшийся произнести агитационную речь политического характера и разбросать прокламации, и были задержаны три еврейки, агитировавшие на политической почве»[1245].
Чтобы действенно увлечь петербургских рабочих, понадобилась псевдоправославная агитация Гапона.
9 января, ещё до всякой стрельбы войск, единственной сооружавшейся в тот день баррикадой (4‑я линия Васильевского острова), с разрушением телеграфной и телефонной линий, затем и нападением на полицейский участок, руководил молодой Семён Рехтзаммер (сын управляющего акционерным обществом товарных складов и хлебных элеваторов). Впрочем, рабочие Васильевского острова два дня спустя проводили «особенно значительное» «избиение интеллигенции»[1246].
Известно, что российская революционная эмиграция в Европе приняла сообщения о расстрелах в Петербурге со смесью возмущения и восторга: наконец-то!! теперь – грянет!! – А распространить восторг – и восстание – по черте оседлости взялся недреманный Бунд, в чьём партийном гимне (Ан-ский назвал его «марсельезой еврейских рабочих») звучало:
Довольно мы врагов своих любили,
Мы ненавидеть их хотим!!
…Костёр готов! Довольно дров найдётся,
Чтоб на весь мир разжечь святой пожар!![1247]
(Впрочем, «Интернационал» был переведен на русский Аркадием Коцем ещё в 1902[1248]. Так и возникли слова, молитвенно впитанные несколькими поколениями: «Вставай, проклятьем заклеймённый» и «Весь мир насилья мы разроем».)
Бунд немедленно выпустил воззвание («тысячах в двухстах экземпляров»): «Революция началась. Она загорелась в столице, она прокатится пожаром по всей стране… Вооружайтесь! Нападайте на оружейные магазины и разберите всё оружие… Обратите все улицы в сплошное поле битвы!»[1249]
По отчёту раннесоветской «Красной Летописи»: «Петербургские события 9 января вызвали большой отклик в еврейском рабочем движении: они повлекли за собой почти по всей „черте оседлости“ массовое выступление еврейского пролетариата. Во главе этого выступления стоял Бунд». Чтоб обезпечить эту массовость, отряды Бунда стали обходить мастерские, заводы и фабрики и да же семьи рабочих, призывая прекратить работы, насильственно выпуская пар из котлов, снимая приводные ремни; хозяевам производств грозили, местами стреляли в них, в Витебске плеснули в хозяина серной кислотой. Это было «не стихийное выступление масс, а старательно подготовленное и организованное». Однако, сожалеет Н. Бухбиндер: «В стачках почти повсеместно участвовали одни еврейские рабочие… В целом ряде городов при попытках остановить заводы и фабрики русские рабочие оказывали сильное сопротивление». – Состоялись стачки по неделе в Вильне, Минске, Гомеле, Риге, а в Либаве и две недели. Естественно, что вмешивалась полиция, и в ряде городов при Бунде «созданы были боевые отряды с целью борьбы с полицейским террором»[1250]. – В Крынках (Гродненская губ.) бастующие выстрелами изгнали полицию из местечка, прервали телеграфное сообщение, на два дня властей не стало, то есть управлял стачечный комитет. «Факт, что рабочие, с преобладанием среди них евреев, могли стать властью ещё в начале 1905 г., был очень показателен для революции и внушил много надежд». Правда, из-за высокой активности Бунда «могло казаться, что, главным образом, недовольны евреи, и они протестуют, а остальные народы уж не очень-то революционны»[1251].
К этому времени сила революционеров была в нескрываемых вооружённых отрядах «самообороны», приходившей уже в действие в гомельском погроме, а теперь сильно выросшей. «Самооборона… обычно была тесно связана с боевыми отрядами партийных организаций… Можно сказать, что вся черта еврейской оседлости была покрыта целой сетью вооружённой самообороны, которая сыграла большую роль своими боевыми действиями… Против неё могло выступать только организованное войско»[1252]. – В разгар революции присоединились и сионистские партии разных оттенков: в отрядах самообороны «особенно активно [участвовал] Поалей-Цион», были и «вооружённые отряды СС [сионистов-социалистов]», также и СЕРП «организовал боевые отряды». Таким образом, «в боевые революционные моменты эти социалисты из сионистов всех толков были вместе с нами»[1253], – сообщает С. Диманштейн, в будущем видный большевик.
Свои воинственные действия Бунд продолжал и во все следующие месяцы шатко-переменчивого 1905 года. Здесь выделяются апрельские события в Житомире. По Еврейской Энциклопедии, это был еврейский погром, причём «организованный полицией»[1254]. – Диманштейн же, самоаттестующийся «активным участником революции 1905 г. в районах так называемой черты оседлости», пишет: «Это был не погром, а бой с войсками контрреволюции»[1255]. – Старая Еврейская Энциклопедия сообщает, что евреев было убито до 20 человек[1256], новая: «около 50 (по другим сведениям, около 35)»[1257]. По ней же: «Безпорядки начались после провокационного сообщения о том, что евреи за городом якобы стреляли в царский портрет»[1258]. А «Правительственный Вестник» сообщает как факт: за две недели до погрома «толпа… до 300 человек собралась за городом… где начались упражнения в стрельбе из револьверов… в портрет Государя Императора». После того в самом городе было несколько драк между евреями и христианами – по «Правительственному Вестнику», нападали чаще евреи[1259]. А в день самого события «отряды еврейской самообороны оказали героическое сопротивление погромщикам». На помощь житомирской самообороне выехал из ближнего местечка вооружённый отряд еврейских юношей и по пути в местечке Троянове «был остановлен украинскими крестьянами». «Самооборонцы пытались укрыться в домах местных евреев, но те их к себе не пустили и указали крестьянам, где спрятались двое», характерный факт; «и 10 чел. из отряда были убиты»[1260].
В те годы уже был найден замечательно успешный приём: «похороны жертв революции были тогда одним из лучших способов агитации, действовавшим на массы самым зажигательным образом», отчего и «у бойцов было сознание, что их смерть будет хорошо использована для революции, и будет вызвано чувство мести, которое появляется у многих тысяч во время похорон», да и «похоронные демонстрации было сравнительно легче устраивать. Представители либерального общества считали своим долгом хлопотать о невмешательстве полиции в похороны». И вот «похороны вошли как одна из составных частей в революционные методы пропаганды 1905 года»[1261].
Летом 1905 «был сильный террор со стороны полиции, но немало и случаев мести со стороны рабочих, как бросание бомб в солдатские и казацкие патрули, убийства и ранения полицейских разных рангов; всё это практиковалось в немалом количестве», ибо сводилось «к вопросу о свёртывании или развёртывании революции в еврейском районе»[1262].Вот, в Гомеле казаки убили бундовца. На его похоронах 8‑тысячная толпа, а речи на кладбище – революционные, и революция катится, катится вперёд! – А когда надо было протестовать против созыва «булыгинской» (законосовещательной) Думы – кампания «перенеслась из „биржи“ в еврейском районе в синагоги… Туда же являлись во время молитвы ораторы партии… под защитой своего боевого отряда, который являлся туда вместе с докладчиком и занимал все выходы… На этих собраниях обычно принимались предлагаемые, заранее подготовленные резолюции без всяких возражений», – а куда ж было деваться бедным молящимся евреям? попробуй этим молодчикам возрази! Никак было «нельзя давать революции остановиться на этом этапе»…[1263]
По проекту созыва той не состоявшейся за событиями 1905 совещательной Думы – сперва предполагалось не давать евреям избирательных прав: из той логики, что они не имеют таких в городских самоуправлениях. Однако размахи 1905 года росли, евреи – гласные городских дум, назначенные губернскими властями, то там то здесь демонстративно слагали с себя полномочия, – и по августовскому закону о выборах в Думу евреи уже получили право голоса. Но накатывала же революция – и общественность ту совещательную Думу вообще отвергла, Дума не состоялась.
Перемежаясь по интенсивности, напряжение держалось в стране весь несчастный Пятый год, и царское правительство не успевало за поступью событий. Осенью по всей России уже готовились железнодорожная и другие забастовки. И уж конечно не слабло напряжение в черте оседлости. В Северо-Западном крае в начале октября «резкий подъём… революционной энергии масс», «пошли новые митинги по синагогам» (тем же манером, с отрядниками на дверях, запугивая верующих евреев), «стали лихорадочно готовиться ко всеобщей забастовке». – В Вильне на митинге, собранном с разрешения губернатора, «стали стрелять в стоявший там колоссальный царский портрет, а некоторые стали его дырявить ударами стульев», через час на улице уже стреляли и в самого живого губернатора, вот он, азарт 1905 года! – А, например, в Гомеле не удалось договориться РСДРП с Бундом, «и они действовали вразброд», эсеры же «пошли… вместе» с сионистами-социалистами; и вот «были брошены бомбы в казаков, которые [в ответ] стали обстреливать всех и всё и избивать всех встречных без различия национальности»[1264], – славненький революционный пожар! это и нужно!
И не мудрено, что «во многих местах… замечалась активная борьба состоятельных религиозных элементов еврейства против революции. Они помогали полиции ловить еврейских революционеров, срывать демонстрации, забастовки и т. п.». Не то чтобы им мило было оказаться на стороне правительства. Но, не оторвавшиеся от Бога, они не желали видеть разрушение жизни. Тем более не желали принимать революционный закон, ибо чтили свой. А для молодых революционеров религиозный «Союз евреев» в Белостоке и в других местах был – «черносотенный»[1265].
Как обобщает большевик Диманштейн, после октябрьской всеобщей забастовки «к восстанию призывали… Бунд, СС и другие еврейские рабочие партии», но «усталость давала себя знать»[1266]. В лад с большевиками Бунд затем бойкотировал и выборы в 1‑ю Государственную Думу в начале 1906[1267], всё ещё лелея надежды на дальнейший взрыв революции. После же явного поражения её смирился до меньшевизма; в 1907 на V съезде РСДРП из 305 депутатов было 55 бундовцев. И Бунд даже «стал поборником крайнего идишизма»[1268].
В такой-то раскалённой обстановке, весьма шаткой для власти, Витте и уговорил Николая II издать Манифест 17 октября 1905. (Вернее, Витте хотел опубликовать это как сухое правительственное сообщение, но сам Николай настоял на пафосном жесте Манифеста от имени царя: он верил, что тем будут тронуты сердца
