курению вина, яко промыслу совсем для него не свойственному“, и если помещик сдаст… в деревне курение водки „купцу, мещанину или Жиду“, то он сочтён будет нарушителем закона»[114]. И вот – «евреев стали подвергать выселению из деревень и сёл в города, дабы отвлечь их от вековых занятий… аренды винокуренных заводов и шинков»[115].

Разумеется, для евреев угроза поголовного выселения из деревень выглядела не как мера государственного единообразия – а как специальная мера против их национально-вероисповедной группы. Явно лишаясь столь выгодного промысла в сельской местности, переселяемые в город евреи-мещане попадали там в густое стеснение внутригородской и внутриеврейской конкуренции. Среди евреев возникло сильное возбуждение, – и в 1784 поехала в Петербург депутация от кагалов – хлопотать об отмене сей меры. (Одновременно кагалы рассчитывали: при помощи правительства вернуть полноту своей теряемой над еврейским населением власти.) Но ответ от имени императрицы был: «Когда означенные еврейского закона люди вошли уже… в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае наблюдать правило, Ея Величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона инарода»[116].

Однако пришлось посчитаться со сплочённой силой весьма заинтересованных польских помещиков. Хотя в 1783 администрация Белорусского края запретила им отдавать винокурение на откуп или в аренду «лицам, не имеющим на то права, „особливо Жидам“… помещики продолжали отдавать евреям на откуп винные промыслы. Это было их право»[117], устойчивое наследие вековых польских порядков.

И Сенат – помещиков не посмел принудить. И в 1786 отменил выселение евреев в города. Для этого изыскан был такой компромисс: евреи пусть считаются переселёнными в города, но сохраняют право на временную отлучку в деревни. То есть и остаются жить в деревнях, кто где жил. Сенатский указ 1786 разрешал евреям жить в деревнях, и «евреям было позволено брать на откуп у помещиков производство и продажу спиртных напитков, в то время как купцы и мещане-христиане не получали этих прав»[118].

Да и хлопоты кагальной делегации в Петербурге остались тоже не вовсе без успеха. Она не добилась, как просила, учреждения отдельных еврейских судов для всех тяжб между евреями, но (1786) кагалам была возвращена значительная часть административных прав и надзора за еврейским мещанством, то есть большинством еврейского населения: раскладка не только общественных повинностей, но и сбор подушной подати, и снова – усмотрение о праве отлучки из общины. Значит, правительство увидело свой практический интерес в том, чтобы не ослаблять власти кагала.

Вообще по России всё торгово-промышленное сословие (купцы и мещане) не пользовалось свободой передвижения, было прикреплено к месту приписки (чтобы отъездом своим не понижать платежеспособность своих городских обществ). Но для Белоруссии в 1782 Сенат сделал исключение: купцы могут переходить из города в город «смотря по удобности их коммерции». Этот порядок опять дал преимущество еврейским купцам.

Однако они стали пользоваться этим правом шире, чем оно было определено: «еврейские купцы стали записываться в Москве и в Смоленске»[119]. «Евреи стали водворяться в Москве вскоре по присоединении в 1772 г. белорусского края… В конце 18 века число евреев в Москве было значительно… Некоторые евреи, записавшись в здешнее купечество, завели крупную торговлю… Другие же евреи занимались продажей заграничных товаров на своих квартирах или постоялых дворах, а также в разнос по домам, что в ту пору было вообще запрещено»[120].

И в 1790 «московское купеческое общество составило приговор», что «в Москве появилось из-за границы и из Белоруссии „Жидов число весьма немалое“», иные и прямо записываются в московское купечество и пользуются запрещёнными приёмами торговли, чем наносят ей «весьма чувствительный вред и помешательство», а дешевизна их товаров указывает на то, что они контрабандные, а ещё «евреи обрезают, как известно, монеты; возможно, что они будут то же делать и в Москве». И в ответ на «хитрые их во всём вымыслы» московские купцы требовали удаления еврейских из Москвы. А еврейские купцы в свою очередь представили наверх «жалобу… что их более не принимают в смоленское и московское купечество»[121].

Рассмотрением жалоб занялся «Совет государыни». В соответствии с единым российским правилом он нашёл, что евреи не имеют права «записываться в купеческие российские города и порты», а только в Белоруссии[122]. Что «от допущения евреев в Москву „не усматривается никакой пользы“». И в декабре 1791 был издан высочайший указ «о недозволении евреям записываться в купечество внутренних губерний», а в Москву могут приезжать «лишь на известные сроки по торговым делам»[123]. Евреи могут пользоваться правами купечества и мещанства только в Белоруссии. Но при том Екатерина добавила помягчение: предоставить евреям право жительства и мещанства ещё и в осваиваемой Новороссии – Екатеринославском наместничестве и Таврической области (вскоре это – Екатеринославская, Таврическая и Херсонская губернии), – то есть открывала евреям новые обширные области, в которые купцы и мещане из христиан, согласно общему правилу, переселяться из внутренних губерний никак не могли. (В 1796, когда «стало известно, что группы евреев [уже] поселились в… Киевской, Черниговской и Новгород-Северской» губерниях, – в тех губерниях также разрешено было евреям «пользоваться правом купечества и мещанства»[124].)

Дореволюционная Еврейская Энциклопедия пишет: указом 1791 «было положено начало черты оседлости, хотя и не преднамеренно. При условиях тогдашнего общественно-государственного строя вообще и еврейской жизни в частности, правительство не могло иметь в виду создать для евреев особое стеснительное положение, ввести для них исключительные законы, в смысле ограничения права жительства. По обстоятельствам того времени, этот указ не заключал в себе ничего такого, что ставило бы евреев в этом отношении в менее благоприятное положение сравнительно с христианами… указ 1791 года не внёс какого-либо ограничения в права евреев в отношении жительства, не создавал специально „черты“», и даже «пред евреями были открыты новые области, в которые по общему правилу нельзя было переселяться»; «центр тяжести указа 1791 г. не в том, что то были евреи, а в том, что то были торговые люди; вопрос рассматривался не с точки зрения национальной или религиозной, а лишь с точки зрения полезности»[125].

И вот этот указ 1791, для купцов еврейских сравнительно с купцами христианскими даже льготный, с годами и превратился в основание будущей «черты оседлости», легшей мрачной тенью на еврейское существование в России почти до самой революции.

Но в своё время указ 1791 не помешал и тому, что «к концу царствования Екатерины II в Санкт-Петербурге уже образовалась небольшая [еврейская] колония»: «известный откупщик Абрам Перетц» и близкие к нему, сколько-то купцов, а «во время разгара религиозной борьбы здесь проживал раввин Авигдор Хаимович и его противник, известный хасидский цадик р. Залман Борухович»[126].

А в 1793 и 1795 состоялись 2‑й и 3‑й разделы Польши – и в состав России вошло уже почти миллионное еврейство Литвы, Подолии и Волыни. И этот вход его в объём России был – не скоро осознанным – крупнейшим историческим событием, много затем повлиявшим и на судьбу России, и на судьбу восточно-европейского еврейства.

Вот оно было собрано «после многовековых странствий под один кров, в одну великую общину»[127].

В сильно теперь расширенном крае еврейского проживания поднялись всё те же вопросы. Евреи получили права купечества и мещанства, каких не имели в Польше, получили права равного участия в сословно-городском самоуправлении, – но должны были разделить и ограничения тех сословий: не переселяться в города внутренних губерний России и быть выселенными из деревень?

При огромном теперь объёме еврейского населения – российской администрации уже не представлялось выходом прикрыть оставление евреев в деревнях – правом «временного посещения» их. «Жгучий вопрос… Экономическая обстановка не мирилась с пребыванием чрезмерного числа торгово-промышленных людей среди крестьян»[128].

Для облегчения проблемы многие малые местечки были приравнены к городам – и так открывалась легальная возможность евреям оставаться жить там. Но при многочислии еврейского населения в сельской местности и сгущённости в городах это не было решением.

Казалось: евреям естественно теперь переселяться в обширную и малонаселённую Новороссию, которую Екатерина вот открыла им? И новопоселенцам предоставлялись льготы. Однако эти льготы «не были способны вызвать среди евреев колонизационное движение. Освобождение поселенцев от подати не казалось заманчивым» для такого переезда, даже оно[129].

Тогда в 1794 Екатерина решилась побудить евреев к переселению мерами противоположными: приступить к выселению евреев из деревень в города. В то же время она решила обложить всё еврейское население двойной податью по сравнению с той, которую платили христиане. (Такую подать уже давно платили старообрядцы; но в отношении евреев тот закон оказался и не эффективным и не длительным.)

То были – из последних распоряжений Екатерины. С конца 1796 воцарился Павел I. О нём Еврейская Энциклопедия заключает: «Гневное царствование Павла I прошло для евреев благополучно… Все акты Павла I о евреях свидетельствуют, что государь относился к еврейскому населению с терпимостью и расположением»; «когда сталкивались интересы евреев и христиан, Павел I отнюдь не брал христиан под свою защиту против евреев». И если он в 1797 и приказал «принять меры к ограничению власти евреев и духовенства над крестьянами», то это «в сущности не было обращено против евреев, – оно было направлено в защиту крестьянства». Павел же «признал за хасидизмом право на открытое существование»[130]. Павел распространил еврейское право купечества и мещанства также и на Курляндскую губернию (не-польское наследие, и не входившее затем в «черту оседлости»). Одно за другим он последовательно отклонил ходатайства христианских общин Ковны, Каменец-Подольска, Киева, Вильны («евреям дана воля возрастать над христианами») о выселении евреев из их городов[131].

В наследие Павлу досталось упрямое сопротивление польских помещиков всякому изменению их прав, в том числе и над евреями, и права суда над ними, какие они имели в Польше, и ещё злоупотребляли ими без границ. Так, в жалобе бердичевских евреев на князя Радзивила писалось: «Чтобы иметь своё богослужение, долженствуем платить деньги тем, коим князь отдаёт в аренду нашу веру»; а о бывшем фаворите Екатерины Зориче – что он «оставил без платежа один только воздух»[132]. (При Польше иные местечки и города были владельческие – и владелец устанавливал свои дополнительные произвольные поборы с жителей.)

С первых же годов Павла разразились сильные голоды в Белоруссии, особенно в Минской губернии. Гавриил Романович Державин, тогда сенатор, был уполномочен поехать на место, выяснить причины голода и устранить его – притом не было ему дано средств на закупку хлеба, но дано право отбирать имения у нерадивых помещиков и использовать их запасы для раздачи.

Державин, не только наш выдающийся поэт, но и незаурядный государственный деятель, оставил свидетельства уникальные и ярко изложенные. Рассмотрим их.

Голод, обнаруженный Державиным, оказался – крайний. Как он пишет: «приехав в Белоруссию, самолично