в Киеве». И вот «по городу стали безцельно ходить отдельные части войск», дозоры и патрули.
Итак, еврейский погром начался к вечеру 18 октября. «В первоначальной своей стадии погром, несомненно, имел характер мщения за поруганное национальное чувство. Подвергая встречаемых на улице евреев побоям, разбивая магазины, топча в грязь выброшенные оттуда товары, громилы приговаривали: „вот тебе свобода, вот тебе конституция и революция; вот тебе царские портреты и корона“». – И ещё на другое утро, 19‑го, из думы на Софийскую площадь пошла тысячная толпа, несла пустые рамки от разбитых царских портретов, царский вензель и разбитое зерцало. Заходила в университет, поправляла повреждённые портреты, отслужила молебен, а «митрополит Флавиан увещал народ не безчинствовать и разойтись по домам». «Но в то время как лица, составлявшие центр патриотической демонстрации… поддерживали в ней образцовый порядок, люди, примыкавшие к ней по дороге, позволяли себе всевозможные насилия по отношению ко встречным евреям и носящим форму учебных заведений». Затем к таким демонстрациям присоединились «чернорабочие, бездомные обыватели толкучего рынка и береговые босяки», «группы громил разбивали еврейские квартиры и лавки и выбрасывали оттуда на улицу имущества и товары, которые частью тут же уничтожались, частью расхищались»; «прислуга, дворники, мелкие лавочники» в том, чтобы воспользоваться имуществом, «не видели, по-видимому, ничего предосудительного»; «были, впрочем, среди громил и такие, которые до самого последнего дня безпорядков оставались чуждыми корыстных побуждений», «они выхватывали из рук своих товарищей расхищаемые последними вещи и, не обращая внимания на ценность, тут же уничтожали их». Погромщики проходили, не трогая, лавки караимов и «те еврейские квартиры, где им показывали императорские портреты». «Но в общем уже через несколько часов после возникновения безпорядков еврейский погром получил характер разбоя, самого безпощадного». 18‑го погром продолжался до поздней ночи и прекратился сам собой, с утра 19‑го возобновился и кончился лишь к вечеру 20‑го. (Поджогов не было, кроме одного на Подоле.) 19‑го «расхищались богатейшие еврейские магазины даже в центре – на Крещатике. Массивные железные ставни и запоры взламывались после упорной и продолжительной работы громил в течение получаса»; «дорогие сукна, бархаты выбрасывались из магазинов и, как ненужная ветошь, расстилались под дождём на грязных улицах. Тротуар перед магазином ювелирных и серебряных изделий Маршака на Крещатике покрыт был выброшенными из него драгоценными вещами», также – из магазинов галантерейных, модных; валялись конторские книги, торговая переписка. В Липках (аристократический квартал) «подверглись разгрому дома-особняки евреев барона Гинцбурга, Гальперна, Александра и Льва Бродских, Ландау и нескольких других. Вся роскошная обстановка этих домов была уничтожена, мебель поломана и выброшена на улицу», также «подверглось разгрому образцовое еврейское училище имени Бродского», «совершенно разрушены мраморные лестницы и железные перила». Всего было «разграблено около полутора тысячи еврейских квартир и торговых помещений». Исходя из того, что «почти две трети всей торговли в городе находилось в руках евреев», Турау исчисляет убытки, вместе с домами богачей, «в несколько миллионов рублей». Собирались громить не только еврейские дома, но и квартиры известных либеральных общественных деятелей. – 19‑го епископ Платон «совершал крестный ход по улицам Подола, где разгром был особенно силён, и увещевал народ прекратить безчинства. Умоляя толпу пощадить жизнь и имущество евреев, владыка несколько раз опускался перед нею на колени… Из толпы подскочил какой-то громила и с угрозой крикнул: „И ты за жидов“».
Как всё безпорядочно было на верхах власти – мы уже видели. «Со стороны генерала Драке не было проявлено должной распорядительности для надлежащей, правильной организации охраны». Войска были «несоответственно разбросаны мелкими командами», «масса лишних патрулей» и «люди часто стоят без дела». И вот – «в дни погрома поражало то несомненное для всех, близкое к попустительству бездействие, которое было проявлено и войсками, и чинами полиции… полиция почти отсутствовала, войска медленно двигались посредине улицы, деятельно обстреливая дома, из которых раздавались выстрелы, а по обеим сторонам улиц громились безпрепятственно еврейские магазины и квартиры». Один прокурор просил проезжающий казачий разъезд о защите громимых неподалеку магазинов, «казаки ответили, что туда не поедут, так как это не их участок».
Но более того: ряд свидетелей получил «впечатление, будто чины полиции и войска присланы не для рассеяния, а для охраны громил». В одном месте солдаты ответили: «приказано смотреть, чтобы драки не было, и чтобы русских не били». В другом солдаты отвечали: «Мы присягали Богу и Государю», а не защищать «тех, которые изорвали царские портреты и надругались». Офицеры же «считали себя безсильными прекратить безпорядки, находя, что употребить оружие они могут лишь тогда, когда насильственные действия громил будут направлены против войск». Вот из дома «выбежал избитый и окровавленный еврей, преследуемый толпой. Стоявшая тут же рота не обратила на это никакого внимания и спокойно направилась вверх по улице». Вот «грабители ножками от столов в буквальном смысле убивали двух евреев; тут же, в 10 шагах, стоял кавалерийский разъезд, спокойно смотревший на эту дикую расправу». Не мудрено, что простонародные голоса толковали и так: «Нам дана царская милость: позволено бить жидов 6 дней»; и у солдат: «сами видите, мыслимо ли это без дозволения начальства?». Чины же полиции «на обращённое к ним требование прекращать безпорядки возражали, что они ничего не могут сделать, так как вся власть перешла к военному начальству». Были и другие случаи: толпа громил бежала целый квартал «под натиском пристава… с револьвером в руке и с одним только городовым», а «околоточный надзиратель Остроменский» «с 3 городовыми и несколькими солдатами, даже не прибегая к оружию… защитил весь свой околоток от разгрома».
У погромщиков – не было огнестрельного оружия, у еврейских же юношей оно было. Однако, в отличие от Гомеля, еврейская самооборона не была хорошо организована, хотя «из многих домов стали раздаваться выстрелы» членов самообороны, организованной «как евреями, так и русскими для защиты первых»; «несомненно, были случаи, когда подобные выстрелы направлялись в войска и являлись актом мести за стрельбу их во время демонстраций» предыдущих дней; «были случаи, когда евреи стреляли и в патриотические процессии, являвшиеся ответом на предшествовавшие революционные». Но эти выстрелы «повели к печальным результатам. Нисколько не устрашая громил, они давали войскам формальное право действовать по инструкциям», «каждый раз, как только из какого-либо дома раздавались выстрелы, находившаяся тут же на улице воинская часть, нередко не разбирая, направлены ли пули в неё или в громил, давала залп по окнам дома, после чего толпа» набрасывалась на тот дом и громила. «Бывали случаи, когда некоторые дома подвергались обстрелу только потому, что громилы указывали… будто из домов этих стреляли»; «бывало также, что сами громилы, взобравшись на лестницу… дома, стреляли оттуда на улицу, чтобы вызвать ответный залп воинской части» и затем громить тот дом.
А дальше – хуже. «Некоторые городовые и бывшие в наряде солдаты не пренебрегали товарами, выброшенными громилами из магазинов, и, подбирая, прятали их в карманы или под шинели». И хотя эти случаи были «лишь редкими, единичными явлениями», отмечен один городовой, который сам разбивал дверь еврейского магазина, и ещё один ефрейтор. (Ложные слухи об армейском грабеже разнеслись потому, что генерал Эверт в своём отделе города скомандовал отбирать у громил и с места погромов уносить вещи и товары на воинские склады, позже возвращённые под расписки еврейской общине. Так было спасено имущества на десятки тысяч рублей.)
Но что удивляться, если негодяй Цихоцкий, потерпев крушение в карьере, не только не принимал никаких мер к действиям полиции (узнав о начале погрома вечером 18‑го, он только поздно вечером 19‑го известил своих приставов телеграммами), не давал никаких указаний генералам из военной охраны, но и сам, объезжая город, «спокойно и безучастно смотрел на происходившее», только говорил грабителям: «расходитесь, господа» (а те ободряли друг друга: «не бойся, это он в шутку»); а когда с балкона думы кричали «бейте жидов, грабь, ломай!», и толпа подхватила полицмейстера качать – Цихоцкий затем «на крики „ура“ отвечал поклонами». Только получив 20 октября от генерала Карасса резкую угрозу (а управляющий ген. – губернаторской канцелярией предупредил, что Цихоцкому не миновать каторги), – велел полиции принять решительные меры против погромов. Сенатор Турау и предал его суду.
Ещё один обиженный генерал из охраны города, Бессонов, «стоял в толпе громил и мирно беседовал с ними: „Громить можно, но грабить не следует“. Громилы кричали „ура“». И в другом случае оставался «хладнокровным зрителем грабежа. Когда же один из громил крикнул „бей жидов“, [Бессонов] в ответ одобрительно засмеялся». Одному доктору он якобы объяснил, что «если бы он хотел, погром окончился бы в полчаса, но евреи приняли слишком большое участие в революционном движении и потому должны поплатиться». – После погрома в затребованном военным начальством объяснении он отрицал приписываемые ему одобрительные разговоры о погроме, а что, напротив тому, призывал жителей остановить погром: «пожалейте нас, не доводите войска до действия оружием… до пролития своей же, русской крови».
К генералу Карассу текли непрерывные депутации, требовали одни – удаления из города войск, другие – приказания действовать оружием, третьи, четвёртые и пятые – об охране их имущества. Между тем всё 19‑е число бездействовала полиция, и воинские начальники плохо или безтолково выполняли распоряжения. С 20 октября Карасс отдал распоряжение «оцеплять и задерживать всех громил». Были произведены многочисленные аресты, в одном месте войска стреляли по громилам, убили пятерых, нескольких ранили. К концу 20‑го погром был полностью прекращён, а поздно вечером «слух о том, что евреи режут русских, привёл жителей в полное смятение», ждали мести.
Всего за дни погрома было, по приблизительному подсчёту полиции (часть пострадавших уносилась толпою), – убито 47 человек, в том числе евреев – 12, ранено – 205, евреи из них – третья часть.
Турау заканчивает свой отчёт выводом, что «главной причиной еврейского погрома в Киеве была издавна существующая рознь между малороссийским и еврейским населением, обусловленная различием их миросозерцания. Ближайшим же поводом явилось оскорбление национального чувства революционными манифестациями, в которых видная роль принадлежала еврейской молодёжи». Виновников «глумления и надругательства над всем, что ему свято и дорого», простой народ «видел в одних только евреях. Он не мог понять, после дарованных милостей, само революционное движение и объяснял его стремлением евреев добиться „своей жидовской свободы“». – «Неудачи войны, по поводу которых еврейская молодёжь открыто выражала всегда живейшую радость, уклонения их от военной службы, участие в революционном движении, в ряде насилий и убийств должностных лиц, оскорбления войск… вызывало, несомненно, в простом народе раздражение против евреев», «вот почему в Киеве были случаи, когда многие русские, открыто предоставляя у себя приют беднякам евреям, укрывавшимся от
