насилий, резко отказывали в нём молодым евреям».
Писала об этом и газета «Киевлянин»[1277]. «Несчастные евреи! Чем виноваты эти тысячи семейств… На своё горе и несчастье евреи не удержали своих безумцев… Но ведь безумцы есть и между нами, русскими, и мы не могли их удержать».
Безумствовала революционная молодёжь – а расплачиваться досталось пожилому и мирному еврейству.
Так – мы копали бездну с двух сторон.
По одесскому же погрому мы имеем аналогичный и детальнейший отчёт о ревизии сенатора Кузминского[1278].
В Одессе, и всегда революционно настроенной, сотрясения проступили и нарастали уже с января; а взорвались 13 июня (независимо от пришедшего вечером 14‑го на одесский рейд броненосца «Потёмкин»). Весь день 14‑го Одесса бурлила, больше молодёжь, на этот раз и рабочие: «значительные толпы их стали насильственно прекращать работу на заводах и фабриках»; Толпа «человек в 300 пыталась проникнуть в развесочную [чая]… произвела несколько выстрелов в околоточного надзирателя, удерживавшего толпу от вторжения, но была рассеяна» залпом полицейского наряда. «Вскоре, однако, она снова собралась», пошла на полицейский участок, перестреливалась с ним, также и из дома Докса «из окон и [с] балкона… было произведено в полицейских чинов несколько выстрелов». Другая толпа «из лежавших на улице строительных материалов устроила баррикаду, из-за которой стреляла по наряду полиции»; ещё на одной улице подобной толпой «было опрокинуто несколько вагонов конно-железной дороги». «Довольно большая толпа евреев ворвалась во двор жестяной фабрики, засыпала [городовому] глаза табаком… при появлении полицейского наряда разбежалась, открыв огонь из револьверов, причём, из числа стрелявших, четыре еврея [перечисляются] были тогда же задержаны»; ещё на одном перекрестке «из собравшейся… толпы евреев [двое] стреляли из револьверов и ранили конного стражника»; «вообще в течение всего дня 14 июня на всех почти улицах города происходили постоянные стычки евреев с нарядами полиции, во время которых евреи пускали в дело огнестрельное оружие и камни» и ранили нескольких городовых. «Со стороны евреев было также ранено до 10 человек», толпа уводила их и скрывала. И ещё, убегая от городового, мещанин Ципкин бросил бомбу, от которой погиб и он, и городовой Павловский.
И тут-то подплыл к Одессе «Потёмкин»! В собравшейся до 5000 человек толпе «многие мужчины и женщины… произносили речи, призывавшие народ к восстанию против правительства»; среди студентов, проникших на броненосец, выделен Константин Фельдман (где он, на заседании комиссии, убеждал поддержать городское движение бомбардировкой города, но «большинство команды не согласилось»).
А что же власти? Одесский градоначальник, то есть глава полиции, Нейдгарт в день прихода «Потёмкина» уже полностью растерялся, определил (сходно с Киевом), что «гражданская власть безсильна водворить порядок и потому он передаёт все дальнейшие распоряжения по прекращению безпорядков военному начальству», то есть начальнику одесского гарнизона генералу Каханову. (А была ли ещё над Одессой губернаторская власть? Да, была, генерал-губернатор Карангозов, как читатель уже догадался – тоже временный, и ведущий себя неуверенно.) А генерал Каханов не мог придумать лучше, как запереть войсками в порту все скопившиеся там тысячи «неблагонадёжных элементов городского населения», дабы отделить их от чистого города.
15 июня два мятежа, одесский и потёмкинский, слились: одесситы, «в том числе много студентов, курсисток и рабочих», посещали броненосец и склоняли «команду к совместным действиям». Запертая в порту толпа ринулась «разграблять сложенные в порту товары», начиная с ящиков вина, потом учинила безпрепятственный грабёж и поджог пакгаузов, так что скоро одна из гаваней была вся охвачена огнём (издержалось имущества – свыше 8 млн руб.) – и пожар угрожал карантинной гавани, где стояли иностранные корабли и склады с иностранными товарами. Остановить же безчинства в порту стрельбой Каханов не решался, чтобы не вызвать стрельбу «Потёмкина» по городу. Так прокипело ещё 15‑е. 16‑го «Потёмкин» стрелял по Одессе тремя холостыми и двумя боевыми 6‑дюймовыми и вызывал к себе командующего войсками, дабы потребовать от него вывода всех «войск из города и выпуска из тюрьмы всех политических». В тот же день, 16 июня, когда матросы хоронили своего убитого, – «едва процессия вступила в город, как со всех сторон к ней стали присоединяться разные лица, образовавшие вскоре тысячную толпу, преимущественно молодых евреев», и над могилой произносивший речь «с криком „долой самодержавие“ призывал товарищей действовать смелее и не бояться полиции».
Но в тот день, и надолго, было введено в городе военное положение. 18‑го «Потёмкин» вынужден был уйти от эскадры, пришедшей его захватить. И хотя четырёхдневная стоянка его на одесском рейде и «безпрепятственные сношения его с берегом значительно подняли дух одесских революционеров» и «надежды на возможную в будущем поддержку военной силы», всё же лето кончалось спокойно и, может быть, никаких бурных событий в Одессе бы не было – однако 27 августа воспоследовал несравненный закон об автономии высших учебных заведений. Тотчас «студенчество выделило из своего состава „коалиционный совет“», а он «решительным и смелым образом действий вполне подчинил своему влиянию не только студенчество, но и профессорский состав» (профессора опасались «неприятных столкновений с студентами, вроде бойкота, изгнания профессора из аудитории и т. п.»). Начались многолюдные сходки в университете, «сбор денег на вооружение рабочих и пролетариата, на вооружённое восстание, на покупку оружия для будущей милиции и самообороны», «обсуждался… образ действий организаторов будущего восстания», и на собраниях сочувственно присутствовала «профессорская коллегия», «иногда с ректором университета Занчевским во главе», который обещал «предоставить студентам все находящиеся в его распоряжении средства для активного участия [их] в освободительном движении».
Затем 17 сентября первая же сходка в университете происходила «при участии посторонней публики, нахлынувшей в таком громадном количестве, что пришлось устроить две отдельные сходки», эсер Тэпер «и два студента-еврея произносили речи, призывая слушателей вести борьбу за освобождение страны от политического гнёта и разлагающегося самодержавия». – 30 сентября военное положение в Одессе было снято – и теперь на университетские митинги повалили и «воспитанники всех учебных заведений, даже в возрасте 14 лет»; на этих митингах евреи «являлись главными ораторами, призывавшими слушателей к открытому восстанию и вооружённой борьбе».
12 и 13 октября, раньше других средних учебных заведений «прекратили занятия ученики коммерческих училищ императора Николая I и Файга, как наиболее восприимчивые к революционной пропаганде», – а 14 октября, вслед за коммерческим и, постановили прекратить занятия и в остальных средних учебных – и «коммерсанты» со студентами отправились повсюду насильственно прекращать занятия в гимназиях. У гимназии Березиной по жалобе профессоров университета – обнажёнными шашками городовых были якобы ранены три студента и три гимназистки. Но «расследованием точно установлено, что никто из детей не пострадал и учащиеся не успели ещё выйти из гимназии на улицу». – А такие-то инциденты и нужны для лучшего накала революции! В тот же день прекратились едва начатые на днях занятия в университете, бастующие студенты ворвались в городскую думу с криками «смерть Нейдгарту» и прекратить денежное содержание полиции.
После потёмкинских дней Нейдгарт снова вступил во власть – но и до середины октября не принимал мер против вызывающих революционных сходок, – да и много ли он мог, при автономии университета? 15 октября он получил из министерства внутренних дел распоряжение не допускать на университетские сходки посторонних лиц, – и с 16‑го оцепил университет солдатами для этой цели, одновременно велев изъять из оружейных магазинов револьверные патроны, до тех пор свободно продававшиеся. «Закрытие посторонним лицам доступа в университет вызвало сильное брожение среди учащейся и еврейской молодёжи», возникла громадная толпа, закрывающая по своему пути магазины (а американский магазин оружия разграбила), стала валить трамваи, конки, на улицах спиливать деревья для баррикад, рвать телеграфно-телефонные провода для той же цели, разбирать садовые решётки. Нейдгарт попросил Каханова занять город войсками. Тогда «из-за баррикад, за которыми разместились группы демонстрантов, большею частью евреев, с женщинами и подростками в их числе, стали обстреливать войска; стреляли по войскам также с крыш, балконов и [из] окон»; войска отвечали огнём, демонстранты были рассеяны, а баррикады разрушены. «Число убитых и раненых в этот день с точностью не может быть установлено, так как появившийся… санитарный отряд… преимущественно из студентов и евреев, в белых одеждах Красного креста, поспешно убрал с улицы раненых и убитых и доставил их в клинику университета», т. е. автономно-недоступную, в «еврейскую больницу, или на перевязочные пункты… возле баррикад, почти во всех аптеках». (Отпуск лекарств во всех аптеках прекратился ещё раньше того.) По сведениям же градоначальника, убито было 9 человек, ранено около 80, и несколько человек со стороны полиции. «Из участников безпорядков в этот день было задержано полициею 214 человек, в том числе 197 евреев, много женщин и 13 детей, в возрасте от 12 до 14 лет».
И всё это произошло – ещё за день до зажигательного действия Манифеста.
Многократное выделение роли евреев в революционных действиях может показаться пристрастностью сенаторского отчёта. Но стоит учесть, что в Одессе евреи вообще составляли треть населения и, как мы видели выше, весьма ощутимую долю в студенчестве; во-вторых, общую еврейскую активность в российском революционном движении и особенно в черте оседлости. Да отчёт сенатора Кузминского и неоднократно свидетельствует свою безпристрастность.
Вот и о 16 октября. «Задержанные, по доставлении в участок, подверглись избиению со стороны городовых и солдат», однако на это «своевременно ни градоначальником, ни полициею не было обращено внимания… и никакого расследования не было произведено», лишь позже более двадцати из побывших в том полицейском участке заявили, что «задержанных систематически избивали; сначала их сталкивали по лестнице в нижний подвал… многие из них падали, а затем стоявшие шеренгами городовые и солдаты наносили им побои шашками, резинами, ногами и кулаками», в том числе и женщинам. (Правда, в тот же вечер задержанных посетили гласные думы и мировые судьи, осмотрели и то подвальное помещение и выслушали жалобы о побоях. А сенатор и в ноябре при расследовании установил нескольких в тех побоях виновных и отдал под суд.)
«17 октября весь город был занят войсками, по улицам ходили военные патрули и порядок весь день ничем не нарушался». А городская дума заседала, обсуждая экстренные меры, и в частности: как бы взамен правительственной полиции учредить городскую милицию. – В этот день местный комитет Бунда постановил устроить торжественные похороны погибших накануне на баррикадах, но Нейдгарт, понимая, что такие похороны, как и всегда, вызовут новый революционный взрыв, «распорядился тайно вывезти из еврейской больницы» эти пять трупов и «похоронить их раньше назначенного времени», что и было сделано в ночь на 18‑е. (Днём организаторы похорон потребовали вырыть гробы и возвратить их больнице. Разыгрались события – трупы бальзамировали, и они ещё долго лежали.) А тут-то и разнёсся высочайший
