на уничтожение прежде всего евреев, – и как же мог Даин и сходно мыслящие остаться нейтральными? а русским, мол, так и так защищать свою землю?
Современный комментатор (знаю его лично: фронтовик, потом зэк) заключает: «ни у кого из пожилых ветеранов войны уже в наши дни я не встречал такой ясности мысли и глубины понимания», как у Шулима Даина (потом погибшего под Сталинградом): «сцепились насмерть два фашистских чудовища», и что́ нам в том участвовать?[1081]
Да, сталинский режим не лучше гитлеровского. Но для евреев военного времени не могли эти чудовища быть равны! И если бы победило чудовище то – что б тогда, всё-таки, случилось с советскими евреями? Разве эта война не была для евреев и своей кровной, собственной Отечественной: скрестить оружие с самым страшным врагом всей еврейской истории? И те евреи, кто вот так воспринял войну, и ещё те, кто уже не отделял свою судьбу от русской, как Фрейлих, как Лазарев и Файнерман, кто в 1941 мыслил прямо напротив Шулиму Даину, – те и сражались беззаветно.
Упаси меня Бог, чтоб я объяснял позицию Даина какой-то «еврейской трусостью». Самобережливость и осторожность – у евреев сквозь всю историю рассеяния, да, – но той же историей и объясняются. А в Шестидневную и другие войны Израиля – они доказали своё выдающееся военное мужество.
И тогда позицию Даина не понять иначе, как – расслабляющее чувство того самого двойного подданства, которое рассматривал петроградский профессор Соломон Лурье в 1922 как объясняющий и один из главных источников антисемитизма: еврей, живущий в стране, принадлежит не только этой стране – и потому его чувства неизбежно двоятся. Евреи «всегда были националистически настроены, но объектом этого национализма было еврейство, а не та страна, в которой евреи жили»[1082]. Неполная заинтересованность в этой стране. Ведь впереди всегда – для многих неосознанно, а маячит – уже без сомнения свой Израиль.
* * *
А в тылу? – Исследователи с несомненностью наблюдают «антисемитизм, обострившийся… во время войны»[1083]; «кривая антисемитизма в эти годы вновь резко поднялась вверх, и антисемитские проявления… по своей напряжённости и распространённости далеко оставили позади и антисемитизм второй половины двадцатых годов»[1084]; «антисемитизм в годы войны вошёл в быт и в глубоком советском тылу»[1085].
В эвакуации «так называемый бытовой антисемитизм, впавший в летаргию со времени установления в начале 30‑х годов сталинской диктатуры, теперь вновь ожил на фоне общей неустроенности, разрухи, других тягот и лишений, порождённых войной»[1086]. Это относится, главным образом, к Средней Азии, Узбекистану, Казахстану, «особенно когда сюда хлынули с фронта массы раненых и военных инвалидов»[1087], а там-то жила и масса эвакуированных евреев, в том числе польских, депортацией «вырванных из традиционной обстановки», вовсе не советско-колхозной. Вот собранные сразу после войны свидетельства евреев, бывших в среднеазиатской эвакуации: «Низкий уровень производительности труда депортированных евреев… служил в глазах местного населения доказательством нежелания евреев заниматься физическим трудом, что будто бы составляет характерную черту евреев»[1088]. – «Росту [антисемитских] настроений много содействовала активность, которую беженцы из Польши вскоре начали проявлять на товарном рынке»[1089]: «вскоре они убедились, что регулярный заработок, который им обезпечивает [труд] в качестве рабочих в промышленных предприятиях, колхозах, кооперативах… не спасает их от угрозы голодной смерти. Чтобы выжить, был только один путь – рынок, торговля, „спекуляция“», и так советская реальность «заставляла польских евреев прибегать к рыночным операциям, хотели ли они этого или нет»[1090]. – «Не-еврейское население Ташкента встретило евреев, эвакуированных с Украины, недружелюбно. Раздавались голоса: „Посмотрите-ка на этих евреев. У них у всех много денег“»[1091]. – «В это время наблюдались также случаи оскорблений евреев, угроз, выбрасывания евреев из хлебных очередей»[1092]. – «Другая группа русских евреев, принадлежавшая главным образом к бюрократии и располагавшая значительными денежными средствами, вызывала враждебность местного населения за вздувание цен на вольном рынке, которые и без того были очень высоки»[1093].
И приводя такие свидетельства – автор в соседних строках с уверенностью объясняет эти явления так: «И сюда доходили отголоски гитлеровской пропаганды»[1094], – и не он же один так определяет.
Да заголовокружиться надо! да какая ж гитлеровская пропаганда могла так широко и победительно достигнуть Средней Азии, если она и фронта касалась редкими листовками с самолётов, которые опасно было в руки брать, а радиоприёмники у всех в СССР были отобраны?
Да нет, автор понимает: была «и ещё одна причина роста антисемитских настроений в районах, куда направлялся эмиграционный поток. Здесь в скрытой форме проявился антагонизм между основной массой населения в провинции и привилегированной частью бюрократии в центрах страны. Эвакуация учреждений из этих центров в глубокий тыл дала возможность местному населению очень осязательно ощутить этот социальный контраст»[1095].
* * *
А ещё своё – в населении, которое испытало немецкое нашествие, как Украина. Вот свидетельство марта 1945 в бюллетене при Еврейском Агентстве для Палестины: «Украинцы встречают враждебно возвращающихся евреев. В Харькове через несколько недель после освобождения никто из евреев не решался показываться один на улице ночью… Было много случаев избиения евреев на базарах… Евреи, возвращающиеся в свои дома, находили там только часть своего имущества, но, когда они обращались в суд, украинцы часто лжесвидетельствовали, показывали против них»[1096]. (Картина повсеместная, в суд-то пусто было и обращаться: многие эвакуированные, не только евреи, при возврате на старое место заставали его разграбленным.) – «О враждебных евреям настроениях на Украине после её освобождения от немецкой оккупации сохранилось ещё немало свидетельских показаний»[1097]. – «В результате немецкой оккупации антисемитизм в разных формах значительно усилился среди всех слоёв населения Украины, Молдавии, Литвы»[1098].
Вот здесь-то, на этих территориях, гитлеровская противоеврейская пропаганда за годы оккупации действительно поработала, главное всё в том же: что при советской власти евреи сливались с правящим слоем, – и вот в секретном немецком отчёте с оккупированных территорий рапортуется в октябре 1941: «ожесточение украинского населения против евреев чрезвычайно велико… на них смотрят… как на осведомителей и агентов НКВД, организовавшего террор против украинского народа»[1099].
Вообще, в начале войны «в план гитлеровцев входило создать впечатление, что не немцы, а само местное население начало истреблять евреев»; С. Шварц полагает, что, в отличие от сообщений немецкой пропагандной печати, – «напротив, заслуживают доверия немецкие доклады с мест, не предназначавшиеся для опубликования»[1100]. Он обильно цитирует доклад штандартенфюрера СС Ф. Штолекера в Берлин о деятельности подчинённых ему команд СС (оперировавших в Прибалтике, части Белоруссии и части РСФСР) за период от начала войны на Востоке до 15 октября 1941: «Хотя это и встретило значительные трудности, уже в первые часы после вступления [германских войск] удалось направить местные антисемитские силы на устройство погромов против евреев… Нужно было показать, что… это была естественная реакция на многолетний гнёт со стороны евреев и на пережитый террор со стороны коммунистов… Не менее важно было установить на будущее время в качестве безспорного и доказуемого факта, что… население по собственной инициативе прибегло к самым суровым мерам против большевиков и евреев, без того, чтобы можно было обнаружить наличность указаний со стороны немецких органов»[1101].
На разных оккупированных территориях готовность местного населения к подобным инициативам существенно разнилась. – «В напряжённой атмосфере Прибалтики ненависть к евреям дошла до точки кипения как раз в тот момент, когда 22 июня 1941 г. началось наступление Гитлера на Советскую Россию»[1102], – ибо их обвиняли в сотрудничестве с НКВД по высылке прибалтов. Израильская Энциклопедия приводит дневниковую запись литовского врача Е. Будвидайте-Куторгене: «Все литовцы, за малым исключением, единодушны в чувстве ненависти к евреям»[1103]. – Тем не менее, докладывает штандартенфюрер, «к нашему изумлению, вызвать там еврейский погром… оказалось не простой задачей». Это удалось с помощью литовских партизан, которые в ночь с 25 на 26 июня уничтожили в Каунасе 1 500 евреев, а в последующие дни ещё 2 300; сожгли еврейский квартал и несколько синагог[1104]; «массовые расстрелы евреев были проведены 29 октября и 25 ноября 1941 эсэсовцами и литовскими полицейскими. В Девятом форте было расстреляно около 19 тысяч»[1105] из 36 тысяч каунасских евреев. Осенью 1941 «во многих литовских городах и местечках всё еврейское население было истреблено местными литовскими полицейскими под руководством немцев»[1106]. – «Значительно труднее было вызвать аналогичные самоочистительные операции и погромы в Латвии», докладывает эсэсовец, ибо там «весь национальный руководящий слой, особенно в Риге, был уничтожен или вывезен большевиками»[1107]. Однако уже 4 июля 1941 латышские активисты «подожгли несколько синагог в Риге с согнанными туда евреями… Погибло около 2 тысяч человек»; в первые дни оккупации они участвовали в немецких расстрелах нескольких тысяч евреев в Бикерниекском лесу под Ригой; в конце октября и начале ноября – в расстрелах близ железнодорожной станции Румбуле около 27 тысяч евреев[1108]. – В Эстонии, «при незначительном числе евреев в стране, не было возможности вызвать погромы», отчитывается эсэсовец[1109]. (Эстонских евреев уничтожили и без погромов: «В Эстонии осталось около 2 000 евреев. Почти всех мужчин немцы и их эстонские пособники расстреляли в первые недели оккупации. Оставшихся… заключили в лагерь Харку под Таллином», и к концу 1941 все они были убиты[1110].
А Белоруссия разочаровала немецкое командование. С. Шварц: «неудача немцев привлечь широкие симпатии местного населения к делу истребления евреев… с полной ясностью вырисовывается из секретных немецких документов [отчётов]… „Неизменно нужно констатировать, что население воздерживается от какой-либо самостоятельной акции против евреев“»[1111]. Но в Городке Витебской области, по свидетельству очевидцев, при ликвидации гетто 14 октября 1941 «полицаи были хуже немцев»[1112]; а в Борисове именно «русская полиция» (из отчёта следует, что не местная, а привезенная из Берлина) «уничтожила в течение двух дней [20 и 21 октября 1941] 6 500 евреев. При этом автор отчёта отмечает, что истребление евреев отнюдь не встретило сочувствия местного населения…: „Кто это приказал…? Как это возможно…? Сейчас убивают евреев, а когда придёт наш черёд? Что сделали эти бедные евреи? Они ведь только работали. Действительно виновные, конечно, вне опасности“»[1113]. А вот доклад «доверенного лица» немцев, приезжего белоруса из Латвии: «Для белорусов не существует еврейского вопроса. Это для них чисто немецкое дело, не касающееся белорусов… Евреям все сочувствуют и их жалеют, а на немцев смотрят как на варваров и палачей евреев [Judenhenker]: еврей, мол, такой же человек, как и белорус»[1114]. Во всяком случае, пишет С. Шварц, «не существовало белорусских „национальных отрядов“, присоединённых к немецким карательным частям, хотя и имелись латышские, литовские и „смешанные“ отряды, в которые входили и некоторые белорусы»[1115].
А на Украине этот замысел удался больше. От начала войны гитлеровская пропаганда призвала украинских националистов («бандеровцев») – мстить евреям за убийство Петлюры Шварцбардом[1116]. Организацию Украинских Националистов Бандеры–
