перевезена в лагеря Германии (Штутгоф и др.)[1135].
Обречённые на истребление евреи искали спасения, во многих гетто возникли подпольные организации, целью которых было организовывать побеги. А после побега очень много зависело от местных жителей: чтобы не выдали немцам, чтобы помогли с нееврейскими документами, убежищем, едой. В зонах своей оккупации немцы определили наказание за помощь евреям – расстрел[1136]. «Но везде, на всех оккупированных территориях, находились люди, помогавшие евреям… Однако это были только одиночки. Они рисковали своей жизнью и жизнью своих семей… Таких было сотни, может быть, и несколько тысяч. Большинство же местного населения занимало позицию стороннего наблюдателя»[1137]. – В Белоруссии и на оккупированых территориях РСФСР, где от местного населения не было враждебности к оставшимся евреям, тем более погромов, – и выручка со стороны местного населения, отмечают еврейские авторы, была меньше, чем в Европе и даже «в Польше, стране… широко распространённого, традиционного, народного антисемитизма»[1138]. (В двух книгах С. Шварца, в сборнике И. Арада дана сводка многих показаний.) Они правдоподобно объясняют это, помимо страха расстрела, – накопившейся за годы советского режима покорностью населения властям, привычкой подчиняться и ни во что не вмешиваться.
Да, мы настолько уже были забиты до самого до́, столько миллионов вырвали из нашей толщи за десятилетия перед тем, и так обречено было всякое всегда сопротивление властям, – что теперь не могли получить поддержку населения и евреи.
Но и хорошо организованные, руководимые из Москвы советское подполье и партизанщина – тоже мало участвовали в спасении обречённых евреев. Соотношение с советским партизанством было особой, острой проблемой для евреев, оказавшихся на оккупированных территориях. Уход в лес, то есть в партизанский отряд, был для евреев-мужчин лучшим жребием, нежели ждать уничтожения от немцев. Однако в партизанских отрядах были часты и даже резки враждебные проявления к евреям, «были отдельные русские отряды, которые принципиально не принимали евреев. Они мотивировали это тем, что евреи будто бы не умеют и не хотят бороться», – пишет бывший еврейский партизан Моше Каганович; поступившего нееврея снабжал оружием отряд, а от поступающего еврея требовали иметь своё оружие, да ещё иногда меняли ему на худшее. «В партизанской среде – обстановка широко распространённой враждебности к евреям… в некоторых отрядах антисемитизм был так силён, что евреи чувствовали себя вынужденными бежать из этих отрядов»[1139]. – Отмечается случай в 1942, когда из местечка Мир Гродненской области около двухсот еврейских юношей и девушек бежали из гетто в леса, а «там они столкнулись с антисемитизмом в среде советских партизан, что привело к гибели многих бежавших; лишь часть из них смогла вступить в партизанские отряды»[1140]. – Вот и ещё случай. Под Минском действовал партизанский отряд Ганзенко. Он пополнялся «в основном за счёт беглецов из Минского гетто»; однако «с ростом численности евреев в отряде произошли столкновения на почве антисемитизма» – и тогда еврейская часть отряда должна была отделиться[1141]. – Такие действия партизан были, очевидно, стихийны, вовсе не направлялись из центра. По данным Моше Кагановича, с конца 1943 усилилось «влияние более дисциплинированных элементов, прибывших из Советского Союза, [и] общее положение [евреев] несколько улучшилось»[1142]. Да в его жалобы попадает и то, что когда, при освобождении местности советским продвижением, посылали партизан на фронт (это верно, и посылали всех кряду), то будто бы именно в первую очередь евреев[1143], – что невероятно. – Однако, рассказывает Каганович, встречали евреи от партизан и прямую помощь. Вот были даже «случаи нападения партизан на небольшие городки в целях спасения евреев» из гетто и лагерей; «русское партизанское движение помогало евреям переходить через линию фронта на советскую сторону… [и так] переправили через фронт много тысяч евреев, разбежавшихся по лесам Западной Белоруссии, спасаясь от бойни», а партизанское объединение в Черниговской области приняло «из еврейских семейных лагерей в лесах более пятисот еврейских детей, охраняло их и заботилось о них… После того, как Красная армия заняла Сарны (на Волыни), некоторые отряды прорвали фронт и отослали еврейских детей в Москву» (С. Шварц полагает, что «эти сообщения сильно преувеличены. [Но] в основе их лежат реальные факты, [и они] заслуживают внимания»)[1144].
Еврейские семейные лагеря происходили от того, что евреи бежали в леса с семьями, «таких беглецов были многие тысячи». Тогда создавались и чисто еврейские вооружённые отряды – специально для защиты этих лагерей (оружие покупали через третьих лиц – у немецких солдат или у полицаев). Но чем кормиться им всем? Только – отбирать силой продукты у крестьян соседних деревень, а также – обувь, платье, мужское и женское. «Крестьянин находился между молотом и наковальней. Если он не сдавал „нормы“ немцам, те сжигали его двор и убивали, объявляя „партизаном“. А партизаны, с другой стороны, силой брали у него всё, что им было необходимо»[1145], – и это, естественно, вызывало озлобление крестьян: мало того, что их грабят немцы, грабят партизаны – теперь ещё и евреи? и отнимают даже носильное у баб?
Вот партизан Барух Левин отправился, весной 1943, в один из таких семейных лагерей, в надежде достать лекарства для заболевших товарищей. Он рассказывает: Тувия Бельский «казался мне легендарным героем… Выходец из народа, сумел организовать в лесу отряд в 1 200 человек… В самые страшные дни, когда еврей не мог прокормить даже самого себя, обезпечивал уход за больными, стариками и за грудными детьми, родившимися в лесу». Левин рассказывает Тувии о евреях-партизанах: «„Мы, немногие из выживших, совершенно перестали ценить жизнь. Теперь смысл нашей жизни – это месть. Наш долг – бороться с немцами, истребить их всех до одного…“ Я говорил долго… предложил обучать людей Бельского подрывному делу, всему тому, чему выучился сам. Но мои слова, понятно, не могли изменить мировоззрения Тувии…: „Я хочу, Барух, чтобы ты понял одно. Именно потому, что нас осталось так мало, для меня важно, чтобы евреи оставались жить. И в этом я вижу свою цель, и это самое важное“»[1146]. – А вот тот же Моше Каганович, даже в 1956, в книге, изданной в Буэнос-Айресе, «в обстановке мира, годы спустя после уничтожающего разгрома гитлеризма», – демонстрирует, по мнению С. Шварца, «прямо кровожадное отношение к немцам, в котором чувствуется влияние гитлеровской заразы… глорифицирует предание еврейскими партизанами пленных немцев „еврейской смерти“ по страшным, установленным Гитлером, образцам или с восторгом вспоминает, как начальник [еврейского] партизанского отряда во время карательной экспедиции, проведенной против литовской деревни, население которой активно помогало немцам в деле истребления евреев, обратился после расстрела нескольких десятков человек с речью к жителям деревни, собранным на площади и поставленным на колени»[1147]. С. Шварц пишет об этом со сдержанным, но явным осуждением.
Да, всякое, всякое было. Каннибальские убийства взывают к отмщению, но и каждая же месть, трагически, порождает на будущее новые зародыши мести.
* * *
Общие потери евреев СССР во время Второй мировой войны (в послевоенных границах) разные еврейские источники оценивают разно.
«Сколько советских евреев пережило войну?» – спрашивает С. Шварц и предлагает свой расчёт: 1,81–1,91 миллиона (не считая бывших беженцев из Западной Польши и Румынии, ныне репатриантов), – «при всех расчётах численность евреев к концу войны была заметно ниже двух миллионов и очень далека от почти общепринятых трёх миллионов»[1148]. То есть общее число потерь по Шварцу – 2,8–2,9 миллиона человек.
В 1990 оценивает И. Арад: «Освобождая оккупированные немцами территории… Советская Армия почти не заставала евреев. Из 2 750 000–2 900 000 евреев, оказавшихся под немецким господством на оккупированной территории СССР, погибли почти все». К этой цифре Арад предлагает причислить ещё «около 120 000 евреев – военнослужащих Советской Армии, павших на фронтах, и около 80 000 расстрелянных в лагерях военнопленных», а также «десятки тысяч евреев, [умерших] во время блокады Ленинграда, Одессы и других городов и в глубоком тылу… из-за тяжёлых условий жизни в эвакуации»[1149].
Демограф М. Куповецкий опубликовал в 1990‑х годах ряд исследований, где использовал новые архивные материалы, коррективы некоторых исходных данных и усовершенствованную методику этнодемографического баланса. Его результат: общие людские потери еврейского населения в послевоенных границах СССР в 1941–1945 гг. составили 2 млн 733 тыс. человек (1 млн 112 тыс. «восточников» и 1 млн 621 тыс. «западников»), или 55 % от 4 млн 965 тыс. общей численности евреев в СССР на июнь 1941 г.). Эта цифра, помимо жертв нацистских уничтожений, включает: потери среди военнослужащих и партизан, среди гражданского населения в прифронтовой полосе, в условиях эвакуации и депортации, а также жертвы сталинских лагерей в годы войны (однако, отмечает автор, количественная оценка всех этих категорий внутри общей цифры потерь – ещё предстоит)[1150]. С этой оценкой, очевидно, согласна Краткая Еврейская Энциклопедия, ибо приводит ту же цифру[1151].
Принятая ныне цифра общих потерь советского населения в годы Великой Отечественной войны – 27 миллионов («методом демографического баланса» – 26,6 млн[1152]) – возможно, ещё и неполна.
Не упустить же, и что́ была для русских та война. Выручившая от Гитлера не только свою страну, не только советское еврейство, но и общественную систему всего Западного мира, война эта потребовала от русского народа такого жертвенного всплеска, после которого силы его и здоровье уже никогда не возобновились в полноте, он – надорвался. В этом накате ещё одной Беды – посверх войны Гражданской и раскулачивания – он почти исчерпал себя.
* * *
На оккупированных землях в годы войны в разновременных и разноместных истреблениях пожирала советское еврейство та жесточайшая неотвратимая Катастрофа, которой – рассчитанно, методически – обречено было еврейство европейское.
По избранному нами кругу рассмотрения – только в России – Катастрофа как целое не входит в эту книгу. Но по неисчислимости страданий, постигших в XX веке на Земле оба наших народа, еврейский и русский, по невыносимой тяжести исторических уроков, по гложущей тревоге о будущем – нельзя не поделиться, хотя бы кратко, некоторыми раздумьями, своими и чужими, не проследить, как высокие еврейские умы оценивают Катастрофу на историческом отстоянии, пытаются охватить и понять её.
Катастрофа – не зря пишется с большой буквы. Это – грандиозное событие для древнего исторического народа. Она не могла не вызвать у евреев сильнейших чувств – и самых разнообразных размышлений и выводов.
Многих давно ассимилированных евреев, отошедших от своего народа, Катастрофа привела – к более отчётливому и напряжённому ощущению своего еврейства. Но и: «Для многих Катастрофа – доказательство того, что Бог умер. Если б Он существовал, то, несомненно, не допустил бы до Освенцима»[1153]. А вот восприятие противоположное: «Один из бывших узников Освенцима сказал недавно: „в лагерях была дана новая Тора, только мы её ещё не
