можно было выдвигать теорию ассимиляции», но «эта теория потеряла всякий смысл в эпоху, когда народы всё твёрже сплачиваются»; «нас, евреев, неминуемо раздавят народы, воспылавшие воинственным духом национализма, если мы сами не подумаем о себе и не отступим заблаговременно»[1511].
Весьма сурово высказался Мартин Бубер (1941): «До сих пор нашего существования хватало лишь на то, чтобы сотрясать троны идолов, но не на то, чтобы воздвигать трон Господень. Именно в силу этого наше существование среди народов столь таинственно. Мы претендуем на то, чтобы научить абсолюту, но в действительности мы лишь говорим „нет“ другим народам, или, пожалуй, мы сами являем собою такое отрицание и ничего больше. Вот почему мы стали кошмаром наций»[1512].
А дальше – через еврейскую историю прошли две глубокие борозды: Катастрофа – и вслед за ней создание Израиля. И они бросили ещё новый, резчайший свет – на проблему ассимиляции.
Выводы для еврейства всего мира от создания государства Израиль тогда же продумал и отчётливо сформулировал Артур Кестлер в своей книге «Обетование и претворение: Палестина 1917–49» и статье «Иуда на перепутье».
В молодости ревностный сионист, в 1926 уехавший из Вены в палестинский кибуц, затем несколько лет в Иерусалиме журналист, ведущий постоянную колонку на иврите в газете Жаботинского, и корреспондент ряда немецких газет, он теперь писал: «Если исключить из еврейской религии мистическую тоску о возвращении на Землю Обетованную, то исчезнет сама основа и суть этой религии». И вот «подавляющая часть еврейских молитв, ритуалов и символов потеряли смысл со дня восстановления еврейского государства… Бог Израиля выполнил договор, вернул землю Ханаан семени Авраамову… Если же [верующий еврей] отказывается выполнить предписание вернуться в страну предков, то он нарушает договор и… предаёт себя анафеме и исключению из рядов еврейства». А для категории евреев, «нечётких» в религии, – непонятно, зачем нести жертвы для сохранения «еврейских ценностей», не вписанных в религиозную доктрину. «Религия теряет всякий смысл, если вы продолжаете молиться о возвращении в Сион даже тогда, когда вы твёрдо решили туда не ехать». – Да, выбор – болезненный, но «выбор должен быть сделан немедленно, и это – ради следующего поколения… Хочу ли я переехать в Израиль? Если же не хочу, то какое же я имею право называть себя и впредь евреем и наложить этим на своих детей клеймо обособленности?»; «весь мир будет искренне приветствовать ассимиляцию евреев», и, поколения с третьего, «еврейский вопрос постепенно исчезнет»[1513].
Лондонская еврейская газета (Jewish Chronicle) возражает Кестлеру: а может быть, «для еврея диаспоры гораздо лучше, гораздо разумнее и достойнее продолжать жить, как и до этого, но в то же время помогать строить государство Израиль?» – Кестлер непреклонен: то есть «они хотят одновременно и сохранить пирог целым и полакомиться им. Это – гибельный путь»[1514].
Но, возражает ему газета, ведь все предыдущие попытки ассимиляции всегда кончались неудачей; отчего же теперь будет по иному? – А потому что «все попытки ассимилироваться, предпринятые до сих пор, были половинчаты, основанные на неверной предпосылке, будто евреи смогут стать полноценными сыновьями народа-хозяина, сохраняя в то же время свою религию и оставаясь „избранным народом“». Однако «этническая ассимиляция невозможна при сохранении иудейской веры; иудейская же вера рушится при этнической ассимиляции. Еврейская религия увековечивает национальную обособленность – и от этого факта никуда не денешься». – Итак: «до возрождения Израиля отречение от еврейства было равносильно отказу в солидарности гонимым и могло рассматриваться как трусливая капитуляция». Но «теперь речь идёт не о капитуляции, а о свободном выборе»[1515].
И вот евреям диаспоры Кестлер предложил жёсткий выбор: «либо стать израильтянами, либо перестать быть евреями. Сам он избрал второе»[1516]. (Нечего и говорить, что в диаспоре выводы Кестлера были встречены по большей части бурно-критически.)
Но те, кто избрали первое, граждане государства Израиль, – получив новую опору, от неё приобрели и новый взгляд на эту всевечную проблему. Вот современный израильский автор резко пишет: «Галутный еврей – безнравственное существо. Он пользуется всеми благами приютившей его страны, в то же время не отождествляясь с ней полностью»; «эти люди требуют для себя статуса, какого не имеет ни один народ в мире, – чтобы им разрешено было иметь две родины: одну, в которой они живут, и другую, в которой „живёт их сердце“. И после этого они ещё удивляются, что их ненавидят!»[1517]
И ещё как удивляются: «За что же, за что еврея так не любят (а не любят, никуда не денешься, иначе и освобождаться было бы не от чего)? От чего освобождаться? Не от еврейства, это ясно…»; «отлично знаем, что освободиться надо, решительно необходимо, а вот пальцем прямо указать, от чего… пока не сумели»[1518].
Реже ставится естественный вопрос: как же сделать, чтобы нас любили? Много чаще еврейские авторы видят весь мир вкруговую враждебным и предаются отчаянию: «Мир разделился на людей, симпатизирующих еврейскому народу, и на стремящихся уничтожить еврейский народ»[1519]. Или – отчаянию гордому: «Унизительно уповать на власть, чтобы она защитила от нелюбящего тебя народа, унизительно исходить благодарностью к лучшим, достойнейшим представителям этого народа за то, что они замолвили за тебя слово»[1520].
Но охладительно звучит от другого израильтянина: «Мир вовсе не делится только по своему отношению к евреям, как нам иногда из-за нашей чрезмерной чувствительности кажется». – И А. Воронель: «Евреи слишком много внимания уделяют антисемитам и слишком мало – себе самим»[1521].
Своё государство, Израиль, должно стать центром, гарантирующим будущее евреев всего мира. Да ещё в 20‑х годах – кто же? Эйнштейн! – писал – и кому? бывшему эсеру, очевидно главному составителю революционных требований 9 января 1905 года, спутнику Гапона в демонстрации, а затем и его палачу Петру Рутенбергу, уехавшему потом воссоздавать Палестину: «Прежде всего, должна быть защищена ваша [колонизаторов Палестины] жизнь, потому что вы приносите себя в жертву ради Духа и во имя уважения ко всему еврейскому народу. Необходимо показать, что мы народ, который обладает достаточной волей к жизни и силой, чтобы осуществить великую акцию, которая превратится в объединяющее средство и защиту грядущих поколений. Для нас и наших потомков Страна должна иметь такое же великое значение, какое имел Храм для наших предков»[1522].
Эту убеждённость израильские авторы и подкрепляют разнообразно. «Еврейская проблема, по-видимому, не имеет надёжного решения без наличия еврейского государства»[1523]. – Идея «утверждения Израиля как центра, гарантирующего будущее евреев всего мира»[1524]. – Только Израиль – то правильное место для евреев, где «историческая активность не оборачивается историческим фиаско»[1525].
И только полуподземным рокотом отдаётся из той крохотной страны в её постоянной осаде – «та катастрофа, призрак которой всё время существует в коллективном подсознании израильтян»[1526].
Каково же нынешнее соотношение наклона и надежд между ассимиляцией, диаспорой и Израилем?
Вообще-то, к 90‑м годам XX века ассимиляция зашла очень далеко. Например, «для 80–90 % американских евреев современные тенденции еврейской жизни обещают постепенную ассимиляцию». И не только в США: «еврейская жизнь постепенно исчезает в большинстве общин диаспоры». У большинства современных евреев «нет прямых болезненных воспоминаний, связанных с Катастрофой… они гораздо менее солидаризируются с Израилем, чем их родители». Несомненна и тенденция «катастрофического сокращения роли диаспоры, неминуемой потери её существенных характеристик». «Будут ли наши внуки евреями…? надолго ли диаспора переживёт конец этого тысячелетия? Рав Адин Штейнзальц, один из крупнейших учителей нашего времени… предупреждает, что евреи диаспоры перестали быть группой, „чья безопасность не обезпечена“». И от этого они, парадоксально, «уже находятся на пути к вымиранию, участвуя в „Катастрофе самоуничтожения“». Сопоставить и с тем, что «антисемитизм в странах Запада больше не может рассматриваться как элемент, усиливающий еврейское самосознание. Антисемитская дискриминация в политике, бизнесе, университетах, частных клубах и т. п. практически устранена»[1527]. – В нынешней Европе «существует достаточно много евреев, не чувствующих себя евреями и аллергически реагирующих на каждую попытку приобщить их к этой искусственно конструируемой общине»; «ассимилированный еврей не хочет чувствовать себя евреем, он отбрасывает черты своей расы (по Сартру)»[1528]. Не обминём и такую едкую оценку, того же автора: «Европейские евреи не признают себя евреями, считая, что к еврейству они понуждены антисемитизмом. Возникает противоречие: еврей становится евреем лишь тогда, когда ему грозит опасность. Тогда он спасается как еврей. Но когда он становится источником опасности, он не еврей»[1529].
Так «контуры крушения диаспоры начинают вырисовываться как раз в то время, когда евреи на Западе обладают наибольшей свободой, достатком и, по крайней мере внешне, более сильны, чем когда-либо в еврейской истории». И «если существующие тенденции не изменятся, большая часть диаспоры просто исчезнет. Следует признать реальную вероятность унизительного, хотя и добровольного постепенного саморазрушения диаспоры… Артур Кестлер, сторонник ассимиляции, пророчивший в 50‑х годах гибель диаспоре, может оказаться прав»[1530].
А одновременно с тем «евреи во всём мире, иногда даже к своему собственному изумлению, чувствуют себя лично причастными к судьбе Израиля»; «если, не дай Бог, Израиль будет уничтожен, то исчезнут евреи и в других странах. Не знаю, почему это так, но евреи не переживут второй Катастрофы в нашем столетии»[1531]. – Другой автор «еврейскую мифологию неизбежной Катастрофы» относит именно к жизни в диаспоре, оттого – «американские (и советские) евреи часто высказывают такие мнения», готовятся: если Израиль падёт, то нести дальше знамя народа достанется им[1532]. – И вот, «при множестве гипотез, пытающихся объяснить назначение еврейской диаспоры… почти все усматривают функциональность [её] в том, что она делает еврейство практически неистребимым, гарантирует ему вечную жизнь в пределах существования рода человеческого»[1533].
Встречается и довольно воинственное отстаивание диаспоры как принципа: «Мы против исторического требования совершать алию. Мы сами не чувствуем себя в изгнании» (американский профессор Леонард Фейн). В июне 1994 «Президент Всемирного Еврейского Конгресса Шошана Кардин агрессивно заявила израильтянам: „Мы не собираемся становиться фуражной алией в Израиль и сомневаемся, что у вас есть хоть какое-то понятие о богатстве и гармоничности жизни американских евреев“»[1534]. – То с пафосом: «Если мы чем-то по-настоящему интересны миру, то не своими государственными формами, а диаспорой, признанной одним из величайших чудес мировой истории»[1535]. – То с иронией: «Один хитрец придумал… элегантное оправдание: дескать, избранность еврейского народа в том и состоит, чтобы вечно жить в рассеянии»[1536]. – «Чудо восстановления Израиля задним числом сообщило диаспоре новый смысл, а заодно гениально развязало грозивший затянуться сюжет – короче, увенчало чудо диаспоры. Увенчало, но не отменило»[1537]. – Но «в этом также есть доля иронии, поскольку цели, которых мы так тяжело добивались и которые наполняли нас чувством гордости и исключительности, уже достигнуты»[1538].
Как понимать и предсказывать судьбу диаспоры – во многом зависит от смешанных браков. Смешанные браки – это самое могучее и неуклонное средство ассимиляции.
