же вона кинчыця, хто б мэни насампэрэд сказав? Нэ прыйдэ ли Герман до Армавира?.. Як мы ось зараз сговорюемось та хлиба нэ посиемо – то шо наша армия будэ на той год у рот пхаты?
Даже не тих, а именно задумчив стоял Захар Фёдорыч, как был последние дни, как будто гаркать не умел, палкой замахиваться не умел и сроду по степи не носился, стегая коней. Замолчал и стоял, как бы мог и кончить, дальше не говорить. Однако стоял. И все ждали. И опять – тихо, даже ласковым голосом, какой и в семье-то своей от него редко слышали:
– Да, дило йдэ в шкоду. О цей, остатний, год мы розиряемось. И так же будэ у наступном. Но кого б там до властэй нэ посылать и шо б воны там нэ удумалы, а хоч бы уси булы головы дурьи – повынни и мы тут думать, для того зибралысь.
И перед самым трудным ещё постоял, не торопясь голову совать.
– А може б мы года на два, на тры та забулы б зовсим цэ скаженнэе слово – барыш? Як бы зроду мы нэ булы учены, шо такэ барыш е? И нэхай у наступный год бильш будэ от нас утикать ниж прытикать – абы работа йшла, хлопци! Абы хлиб взростав и люды його йилы. И ныякый банк крэдытив нам на то нэ дасть. А мы и просыть не будэмо. Ось, як я мóжу кожный дэнь сала такый шматок зйидать и хлибыну цилу – а можу вэсь Вэлыкый пост майже и нэ йисты ничого. Живит провалыться, а жив буду. А от Паскы до Троици знову нарощу, та й з лышком. Вот так и мы года два поробым – и уси останэмось на мисци. И зэмля нас выручэ знов. Бо: нэ гроши нас нажилы, а мы – йих. И як трохы спустым йих – так писля вийны наживэмо, здобудэмо.
В ужасе был Роман: что отец нагородил? Что наделал? Да если б знать – надо было говорить с ним раньше! Но – ожидать было нельзя такого от старика!
Вот Дарьи нет! – вот она бы сейчас клюкой ответила Захару! Да как все Мордоренки муку рабочим не с мельницы своей берут на 42 постава, а в экономии паровичок поставят и гонят дерть, – так неужели они стерпят захарово – без барыша? Да Третьяк! – барашков, правда, рабочим не считает, а коробку сардинок после гостей – «приберите, шоб цела була», – как же это: чтоб утекало, а не притекало?
Но всё не перебивали безумного, и успел Захар так ещё сказать:
– И робитныкив ныхто нам нэ прывэзэ. А шукать трэба самым. А для того – трэба платыть. Як и двисти за сезон, так и двисти. Пры тóму, шо хлиб продавать у збыток – ще и робитныкам бильш платыть, соби у шкоду. Тому що йим цю вийну пэрэжить – нияк нэ лэгше ниж нам з вамы. Або ниж моим симдэсят двум быкам упряжным, за кымы ходыть ось нэма кому…
Ласково сказал. К быкам.
Но уже видел Роман, что будет сейчас отцу – грозный ответ! Оскалилась почти вся та сторона стола, кроме штундиста, да штундист робкий встрять не посмеет. Лошадник Евстигней Мордоренко аж челюсть отвалил, Яков – всю платину оскалил. Мяснянкины стали совсем лиловые. А Третьяк слабыми ручками опять в стол упёрся, упёрся, как будто сейчас и ноги сюда вытянет и дальше по столу на четвереньках.
62
Одна Россия избывала хлебом и скотом. – Первые странности. – Общественное рвение регулировать продукты. – Уполномоченные. – Все борются с дороговизной. – Обуздать аграриев! – Установление твёрдых цен в 1915. – Спор о них в 1916. – Теории Воронкова и Громана. – Возражения производителей. – Трудовой смысл. – А промышленные цены? Откуда их прибыли? – Алексеевский проект диктатуры тыла. – Твёрдые хлебные цены всё более входят в жизнь. – Ошибки с ними в 1916. – Урожай оказался не там. – Петля на горле России.
За всё заплатит царь! – А пока Прогрессивный блок замялся. – Предвиденья Милюкова: правительство в тупике, либералы будут у власти. – Колебательные прения бюро Блока осенью 1915. – Как выявить лиц, кому доверяет страна? – Вышибить Горемыкина! – Назначен Штюрмер. – Ни дня при этом правительстве! – Государь на открытии думской сессии в феврале 1916. – И чего он не сделал там. – Милюков-удерживатель. – Пусть эта власть тонет. – Сонные месяцы Думы. – Яростные съезды общественных союзов. – Игнорировать правительство, отстранить ото всех дел. – А оно укрепилось. – Ограничения общественных съездов. – Общественность в разочаровании. – Думская делегация в Европе, отнять союзников у русского правительства. – Сентябрь 1916. Блок своего не дождался. – Изменник Протопопов. – Блок обманут! – Протопопов заметался. – Хлебное дело зависло между двумя министерствами. – «Коноваловские совещания»: время для штурма власти! – Милюков удерживает кадетов от подпольщины. – Ломать шею правительству, валим кабинет! – И говорить нельзя, и молчать нельзя. – Предательство в бюро: декларация утекла. – Думу распустят?? – Исключить «измену» или оставить? – Трещина. Прогрессисты вышли из Прогрессивного блока.
Изо всех воевавших стран только Россия разрешила себе не думать о продовольствовании заблаговременно и даже с начала войны. Средний годовой российский урожай был – 4 миллиарда пудов зерна, а в 1913 – 5 миллиардов, и в самом 1914 на 200 миллионов больше среднего. Годовой российский вывоз – 600–700 миллионов пудов, был высшим хлебным экспортом в мире. С начала войны вывоз прекратился, полумиллиардному избытку предстояло накопляться ежегодно, так тем более не угрожали хлебные заботы. Из того избытка в 1914 военное ведомство не заказало себе даже и половины. Страна была переполненной чашей. И по многим другим продуктам, например по сахару, потребление никак не достигало производительности. Даже и к 1916 не убавилось в России ни крупного рогатого скота, ни овец, ни свиней, а жеребят по военно-конской переписи обнаружилось чуть не вдвое больше, чем в 1912 до всех мобилизаций. Посевная площадь, считая неиспользуемую, превосходила потребности страны в полтора раза.
В Германии с октября 1914 ввели обязательный процентный размол и примесь картофеля к хлебу, с февраля 1915 – карточную систему, летом 15-го весь урожай, отделённый от почвы, тут же и принимало государство; во всех европейских странах хлеб выпекался с примесями, союзников снабжала зерном Америка, – лишь Россия одна не знала и не предполагала хлебного горя, – ни тёмные правители её, ни просвещённые думские экономисты. Запасы страны даже считать было лень.
Первое странное и удивительное было то, что с начала 1915 вдруг не стало овса. Скакали или топтались сотни кавалерийских полков, вся артиллерия перетягивалась на лошадях, все обозы и транспорты были лошажьи, – а овса почему-то внезапно не стало. В том году для армии ещё хватило его, но уже Петроград и Москва ни по какой цене его не получали.
И как до сих пор все были к тому безпечны, так теперь спохватились все, кто дело с тем имел или не имел, – кто по службе, кто по выгоде, кто по гражданскому сознанию. Уже ни один питательный продукт не оставили теперь без рьяного внимания общества и без ретивых правительственных мер. Тем более, что именно в том году осталась русская армия без снарядов, и общественные наблюдатели склонны стали предположить, что это правительство доведёт её и до голода. Действительно, экспорта не стало, продуктов увеличилось – а цены на них почему-то стали расти.
И появилось новое в России выражение: продовольственные заготовки. И так это возникло поспешно и грозно, что не осталось времени разобраться, а как дело идёт само по себе? Десятилетиями закупал же кто-то деревенские продукты – посредники, скупщики, торговцы, земства, кооперативы – всех теперь отстраняя, грянули поверх них уполномоченные. Министерству земледелия, всегда прежде занятому лишь землеиспользованием и землеулучшением, теперь поручили, не изменяя чинов и штатов, заготовлять продовольствие, и оно поспешно посылало на закупки несведущих людей, а военные власти и даже отдельные воинские части спешили слать своих заготовщиков и комиссионеров. При соревнующемся усердии властей и общества, создавались и начинали действовать многие безсистемные комитеты и надстройки особо-уполномоченных.
Так это возникло грозно, что уже 17 февраля 1915 был издан закон, разрешающий запреты местного вывоза и даже реквизиции. Полновластные губернаторы не прошли мимо тех разрешений, опоясали свои губернии заставами и запретами, и так другие местности оказались без притока хлеба и иных продуктов. (И если проворные шуйские кооперативы извернулись купить себе хлеб заранее и свезли его в Кинешму на перемол, то теперь запрещён был вывоз из Кинешмы и своего собственного хлеба Шуя получить не могла.) Запретными законами в несколько месяцев были разорваны многолетние естественные связи между производителями и потребителями, разрушена работа и сеть сотни тысяч крупных и мелких хлеботорговцев, приобретавших опытность и умение с молодых лет и часто стоявших на своём деле наследственно. Уполномоченные получили право выслеживать хлеботорговцев, угрожать реквизицией, снижать цену – и попросту отобрать торговлю. Добросовестная торговля была контужена, с рынка ушла, и взамен выступила спекуляция, бравшаяся нарушать запреты и везти через заставы, хотя бы по взяткам.
И цены на продукты – росли. К началу 1916 они повсеместно удвоились.
Тогда и правительство бросилось бороться с дороговизною, и тем более общество (городское, как известно), наиболее страдавшее от неё. Общество собирало съезды по борьбе с дороговизной, правительство – комитеты по борьбе с нею. Отдельно боролись с дороговизною губернаторы и градоначальники, как умели в областях своего властвования. Многодеятельный министр внутренних дел Хвостов-племянник изобрёл такую меру, слишком популярную в последующие годы, как «разгрузка железнодорожных узлов» через облавы на «спекулянтов».
Так это высоко выросло перед Россией, что власть не взялась оседлать проблему сама, обходя недоверчивое общество, но – дальновиднейших и образованнейших его представителей, тех же думцев, летом 1915 пригласила в Особое Совещание по продовольствию, во главе которого стал министр земледелия. Новое учреждение натурально пополнилось своею собственной Комиссией по дороговизне, и своими губернскими и уездными комитетами, и своими собственными, уже главно-уполномоченными по отдельным продуктам: по сахару, по маслу, по коже… И во всех крупных городах – Киеве, Харькове, Самаре, Саратове, Нижнем, продовольственное дело состояло в руках прогрессистов.
Но ещё могли быть разные направления внимания и усилий Особого Совещания по продовольствию. Можно было обратить их на то, что в иных губерниях – Саратовской, Воронежской, пустовали многие земли Крестьянского поземельного банка, – и передать их
