и снова стал в офицерской шинели и при шашке. Подъехали по Лесному – и первое, что увидел с болью: проломленные, сорванные ворота.
Думали приехать в темноте, но извозчик завозился, и вот уже не только все были давно на ногах, но с плаца виднелся как бы выстроенный батальон.
Нелидов ждал, что у самых ворот его и задержат. Но никаких часовых не было, похромал дальше свободно.
Да, батальон как будто выстроен был или строился поротно, но и притом же многие солдаты шлялись по плацу во все стороны – или ещё не стали в строй, или уже вышли из него. А мелькали и чёрные фигуры рабочих, как будто здесь им и обитание. А капитан Яковлев верхом на лошади пытался строить батальон или ожидал конца построения. Офицеров при строе было видно мало – несколько молодых прапорщиков.
Опираясь на палочку, Нелидов стал пересекать плац к Яковлеву. Тот заметил, подъехал навстречу и, склонясь с коня, объяснил, что тут произошли выборы командиров. Он, Яковлев, выбран командиром батальона, 1-й ротой – выбрали всего лишь подпрапорщика, а 2-й и 4-й ротой утвердили Нелидова и Фергена. А час назад прибыл какой-то неизвестный прапорщик с бумагой из Государственной Думы, препоручающей ему вести наш батальон непременно к Думе, зачем-то обязательно приветствовать. В батальоне всё разорено, расстроено, не до радостных шествий, да и солдаты не все хотят идти, – но есть такой приказ, приходится подчиняться. Однако Яковлев не может отдать батальон пришельцу и решил вести его сам.
В груди так всё и повернулось: кого приветствовать? с чем приветствовать? И что это за порядок: капитан Нелидов и состоял командиром 2-й роты, зачем же его ещё выбирать?
Нелидов пошагал к своей роте. Тут навстречу ему вышло из строя несколько солдат, не спрашивая разрешения выйти или обратиться, и объявили, что рота выбрала его своим новым командиром. И сказано это было не оскорбительно, но дружелюбно, как бы наградно. Среди них мелькали и его виноватые унтеры, которые были позавчера в клинике.
Рота стояла нестройно, галдела – и оттуда тоже выкрикивали капитану, что они его выбрали, верят ему и он должен их вести к Государственной Думе.
А на многих были – безобразные красные лоскуты, невозможно смотреть.
Нелидов ещё весь был сжатый от вчерашнего заточения в клетушке – и вдруг вот расширился на весь этот разбродный плац, а теперь ещё и комедия шествия к Думе? Не успевала равновесить ни грудь, ни голова.
– Как же я, ребята, пойду так далеко? – ответил Нелидов, показывая роте на свою палочку. – Вы же знаете, у меня одна нога не действует.
Рота загалдела разноречиво. И побороло:
– Мы вам лошадь оседлаем!
На лошади он ехать, конечно, мог, но не признался:
– Нет, ребята, с лошади я свалюсь. Идите уж без меня.
Согласились. И скоро их шаткая колонна стала выходить на Сампсоньевский, и Яковлев впереди верхом.
Опустел плац, сильно поредело в казармах.
Только тут сообразил Нелидов: где же Ферген, если он выбран 4-й ротой? И где Дуброва?
В офицерском флигеле, рядом с собранием, была квартира Нелидова. Но прежде чем туда, вошёл он в собрание, уже снаружи видя, что была тут стрельба изрядная.
Но что творилось внутри! Толпа мстительных чужих дикарей не могла наделать хуже. Не было ни одного уцелевшего портрета или уцелевшей картины, все изрезаны и исколоты, посрамлена и изгажена 106-летняя история полка. Хрустальные люстры побиты многими ударами каждая, и осколки на паркете. Вся мебель испорчена. На биллиарде сукно изорвали штыками, кии переломали, а все шары исчезли – разворовали, наверно. Духовые инструменты раздавлены, изогнуты, а барабаны прорваны. Полковой музей смешали в кучу мусора, исторические полковые предметы, мундиры бородинского времени, – всё растащено. Библиотека – рассыпана в книжные груды на полу.
Дурнило от такого поругания – как будто не русские, не дорога своя же слава.
Тут подошли к Нелидову трое полковых писарей. Сперва среди этого разгрома, медленно хрустя под подошвами разбитым и истолчённым, потом отведя в свою канцелярию, они рассказали ему много.
Как позавчера шёл бой за офицерское собрание. А этот весь перебив и погром был уже в ночь за тем. Били – солдаты 3-й роты и с ними многие рабочие.
Полковник Михайличенко? Как уехал ещё до восстания в штаб, так в батальон и не возвращался. Но оттуда ушёл всего-то в свою квартиру на Васильевском острове. Там его и схватили сегодня утром, куда-то повезли на грузовике.
Штабс-капитан Ферген? Он где-то здесь. Капитан Дуброва? Его хватил паралич, на носилках унесли в полковой лазарет. Но доктор не хотел его у себя оставить, тоже боялся – и перенесли его в детскую больницу, рядом с казармами. Но и там он не остался – перевезли в Выборгскую городскую больницу. Но и нашли его там: ворвалась толпа и поволокла прямо с кровати на улицу – плевали в него, издевались, били, собирались расстреливать. А подъехал какой-то автомобиль, спасли его, забрали в Государственную Думу.
Всё перевернулось, в голове кружилось.
А писари не без гордости рассказывали о своей стойкости: выбранному теперь батальонному комитету и от него приходившим уполномоченным не дали ни одной справки, не объяснили ни одного пути, как решать хозяйственные дела. Оттого-то за сутки солдаты хватились и сегодня стали своих же офицеров выбирать на прежние должности.
Да солдаты бы так не дурили, не бушевали, если б их не подбивали штатские с Выборгской стороны.
И опять в каком-то головокружении, потеряв всякую нить смысла, пошёл Нелидов бродить по собранскому разгрому, хрустя сапогами.
И увидел другого такого же печального, одиноко бродящего – штабс-капитана фон Фергена!
– Алексан Николаич!
Они не виделись с позавчерашнего утра, тёмного предрассветья, когда расходились со своими командами по разным местам Выборгской стороны. Всего с позавчера?..
Теперь встретились как в покойницкой.
Глаза Фергена смотрели напряжённо-остеклело, как потеряв самого близкого.
– А вас в Думу не заставляли идти?
Ферген неколебимо:
– Я им ответил: никуда не пойду и не буду вами командовать, пока вы не снимете красных тряпок и не примете настоящий строй.
– А они что?
– Заорали, рассердились. Я ушёл.
Стояли на осколках.
– А пойдёмте, Александр Николаич, ко мне, – вспомнил Нелидов, что и сам до своей квартиры никак не дойдёт. – Отдохнём, подумаем, что дальше.
Квартира Фергена была в городе.
Дошли до флигеля близ полковой церкви. Стучали – не сразу Лука открыл. Встретил с лицом заспанным. Стал оправдываться, что ночами спать не давали, приходили обыскивать. Но перед налётом солдат успел золотые, серебряные вещи и что поценней – упрятать в печку, нечего было им и брать. Если б и сегодня капитан не пришёл – он думал туда, к нему в укрытие, пробираться. Да Лука и правда предан.
В комнатах было нетоплено, Лука спал, хорошо укрывшись. Один миг, один миг – сейчас он и растопит и накормит. Доставал из золы подстаканник, ложки, чарки, кольцо – и вот уже растапливал, и дрова приятно потрескивали.
Сели офицеры, опустошённые, мрачные, друг против друга через пустой стол. Кто что пережил и знал за эти дни.
Ферген рассказывал, как третьи сутки по разным местам Выборгской стороны никем не сменяемые караулы московцев продолжают и сегодня стойко стоять, не уходят. А здесь в батальоне такие же солдаты – и…
Потянуло теплом по обеим комнатам.
А ещё и поевши горячего – вдруг почувствовали изнурчивую усталость. Ещё был день – едва за середину, и не сделали они сегодня ничего, – но как будто должайший, труднейший день их жизни подвалил к концу, они больше не выдерживали, устали самой душой.
И Нелидов сказал:
Не раздевались – только сняли сапоги, накрылись и заснули при белом свете.
261
Воротынцев в штабе Московского округа. – По Москве.
Тут же, в начале Остоженки, был и штаб Московского военного округа, и Воротынцев сразу отправился туда: там должны были всю ситуацию знать, и оттуда всё станет ясно. Правда, состав штаба сильно изменился от 14-го года, приятелей у него тут не осталось, но – знакомцы среди офицеров, да и толковые старшие писари.
Пошёл – лишь узнать, но пробыл там часа три – быстрей нельзя было собрать и осознать всю картину, да она всё время и менялась.
Впечатление было – ошеломляющее. Происходило нечто просто недостоверное – и в такие короткие сроки, что Воротынцеву не верилось вдвойне: как же он черезо всё это прошёл – и ни обломком не был задет. В воскресенье, когда из Петрограда уезжал, – совсем тихо. В понедельник в Москве – как будто покойно, ничего не заметил. А вторник…
Узнавая от штабных, что происходило в Москве вчера и что сегодня, Воротынцев, конечно, не открыл им, что сам-то здесь уже третий день, и что сам из Петрограда. Невозможно было признаться, что и там и здесь он всё пропустил.
Да в Москве вчера своих событий никаких особенных: ни столкновений, ни стрельбы, ни захватов зданий, ни арестов должностных лиц. И сегодня – работает водопровод, освещение, телефон, банки, торговые и присутственные места, всё обычным порядком, нет только трамваев и газет. Всё – только отзвук Петрограда и волнение ожидания. Но нетерпеливые студенты и курсистки начали стекаться на Воскресенскую площадь. Члены городской думы выходили к ним с речами. А потом потянулись и рабочие, обыватели, гуще толпа, потом и другие сходки по городу. Однако в самой думе кипели речи всё законной публики, не революционеров, а благомысленной части населения, – как ей запретить? И на улицах ни полиция, ни конная жандармерия нигде ничему не препятствовали, на всех заставах пропускали шествия с красными флагами. Близ думы топтался на конях жандармский эскадрон и не знал, что предпринять. Тогда почему же должны были действовать военные власти? Войска – были заведены в казармы и сидели там.
Как будто правильно.
Но вот что, студенты перелезли через забор Александровских казарм, прорвались в запасный пехотный полк, в школы прапорщиков – уговаривать солдат и юнкеров поддержать великие петроградские события, – и никто им не воспрепятствовал? И так же врывались агитаторы в Спасские казармы. Но и это не побудило штаб Округа ни к каким действиям! А вчера поздно вечером и прямо уже пришла сбродная команда приветствовать бунтующую думу – и всего-то измыслил за ночь Мрозовский свой приказ об осадном положении? – уже сегодня утром всем на смех, без военной силы его не установить.
От Мрозовского, невылазно сидевшего дома, всё же сведенья перетекали к его помощнику-генералу, и дальше через полковников – по штабу. Мрозовский – не хотел кровопролития и поэтому отказывался вообще от каких-либо действий войск! Начальник московского Охранного отделения Мартынов предлагал Мрозовскому объявить блокаду Петрограда как захваченного врагами отечества и
