муку у хозяев. А весь Московский район – полностью против и шлёт всех матом, никаких работ.
Что мог решить Исполнительный Комитет? Не все члены и эти названья заводов знали. Вот, не слушалась рабочая масса. Значит: ещё раз издать подтверждение постановления, в энергичной форме повторить, чтоб на работу – становились. Призвать наших товарищей рабочих, что надежда на соглашение с фабрикантами не исчезла. Но и фабрикантов предупредить, что ответные закрытия предприятий – постыдны в переживаемые дни, и Совет депутатов не допустит такого произвола над борцами за освобождение. Совет поставит тогда вопрос о передаче таких заводов рабочим коллективам.
Собственно, весь спор был и добиться надо было от предпринимателей – 8-часового рабочего дня при том же заработке. Но тут Богданов, всё время снующий, принёс из солдатской секции: недовольны! шумят: почему рабочие требуют 8-часового дня? А у нас, солдат, день немереный! А мы на фронте в окопах – круглые сутки? Так что они, умней нас? Или никому 8-часовой – или всем!
Взялся Чхеидзе за свою бедную, плешивую, больную голову: нет, это дом сумасшедший! Воевать – восемь часов в день? Нет, всем угодить никак невозможно, что делать, товарищи??
Никто не знал.
Народные волны безпощадно били в грудь Исполнительного Комитета. И зло брало на правительство: а оно – ничего этого не знает, уехало себе в тишь и роскошь Мариинского дворца – и спокойно там дремлют. И чем они там занимаются? И что они готовят втайне от нас и от народа?
Заволновались с разных сторон горячо. Как только об этом задумались, так подозрения стали рвать груди. Как же мы их упустили из-под пролетарского надзора? Ведь они нас обманут! Ведь они так хоть и царя восстановят, любую реакцию! Мы должны их намерения знать вперёд, и – чего не одобряем, чтоб они не делали!
Крупный Стеклов, – всё более вырастало в Исполкоме его значение и уже выдвигался он как заместителем председателя, – стоя предложил: избрать сейчас постоянную комиссию из пяти человек – и ей поручить постоянный контакт с правительством, пусть она всё ему наше передаёт и всё нужное с него спрашивает.
Большевики сразу – не надо! Соглашений с Временным правительством по сути быть не может, это – самообман, только завязнем в переговорах.
Но большинству предложение понравилось, и трёх человек избрали, даже не обсуждая, так это все признавали, головку Исполнительного Комитета – Чхеидзе, Скобелева и Стеклова.
А дальше?
Кого-то надо военного одного, чтоб нас не перехитрили. Согласились на Филипповского, молчаливого, деловитого.
А пятый?
Представлялось, что рассудительного, умеренного надо поставить, и правые предложили Гвоздева (он ещё не ушёл).
Но увидел Чхеидзе и другие тоже, как забезпокоился, завился, закрутился маленький Гиммер, даже на одной ноге поворачиваясь от невозможного нетерпения, и к кому-то взглядами, и к кому-то шёпотом – да как же это без него будут самые главные разговоры происходить! да ведь он же главный теоретик, и предложивший буржуазное правительство!
Стали спорить. Меньшевики уже раскусили, что Гиммер только выдаёт себя за безфракционного, а на самом деле подгаживает им, левее левых. Но уже и у Гиммера набралось сторонников много, и большевики все голосовали за него. Голосовали, облаяли счётчика, а ну-ка, считай как следует. Казалось – поровну. Но набрал Гиммер на одну руку больше, чем за Гвоздева.
И только кончили голосовать – вкатился хлопотливый Соколов с размётанными фалдами: что такое? без меня избрали? ах-ах-ах! я бы тоже хотел попасть!
Но уже шестого не добирали, хотя Соколова эта работа и есть любимая: на переговоры ходить.
Что же касается Николая II, то как раз мы и проверим искренность Временного правительства. И действительно, уже невозможно сдерживать народное негодование, поступают петиции, вот (Эрлих прочёл): Черноморский, Иванов, Шеф, всего 95 подписей, члены Совета рабочих и солдатских депутатов, крайнее возмущение и тревога, что Николай Кровавый и жена его, уличённая в измене России, и сын его, и мать находятся на свободе… Безотлагательно принять меры к сосредоточению в определённом пункте.
Да! да! И хотя уже два раза на ИК постановляли, но под таким давлением зафиксировать ещё раз и отрезать у Временного правительства все уловки, решено: арестовать всю семью! Конфисковать немедленно всё их имущество! И лишить их прав гражданства. И при их аресте чтобы был представитель от Совета!
Да, а что же с пулемётным полком? А что же: Скобелеву они сейчас отказали. Передумали, не пойдут.
Потёр, потёр Чхеидзе усталую лысину и предложил записать: приказ о выводе в Ораниенбаум – отменить.
Воля народа.
И вот когда наконец дошла очередь послушать наших делегатов, ездивших в Кронштадт.
Не порадовались. Разгром продолжается. Офицеров продолжают избивать, какие не арестованы. А арестованных много сидят. На командовании их почти не осталось. Даже командиры кораблей некоторые выбраны из матросов, но ничего, конечно, в деле не понимают. Митинги, митинги, службы – никакой, бери немец голыми руками.
* * *
Куда ни глянь – всё дрянь
* * *
509
Безтолковщина в солдатской секции Совета. – Декларация прав солдата.
Не забывать, напоминать себе: в Совет ты пришёл, чтоб опередить саму революцию, её незримо бешеный ход. Чтобы в самом гнезде анархии – опередить анархию и дать состроиться новому порядку. Напоминать себе, потому что сидя в бурлящем думском зале, в гуще тысячи солдатских депутатов, Станкевич чувствовал себя не рациональным направителем, а щепкой, и бросало его стихийным переплеском туда же, куда всех бросает, и за пять минут нельзя предсказать, куда всю эту громаду повернёт один языкатый оратор.
Какая там повестка дня! – какую б ни объявили, она всё равно не выполнялась никогда, сбиваемая потоком и неожиданным наклоном ораторов, не привыкших ни к каким заседаниям. Как всегда, и сегодня то и дело вылезали с приветствиями – от разных гарнизонов и запасных полков… А обсуждать предполагали «права солдата», парой адвокатов была подготовлена целая декларация по развязыванию и роспуску военной дисциплины, – но всё повернул вылезший на трибуну писарь: что Совет депутатов должен разослать по всей России пропагандистов, которые бы всюду разъезжали и боролись с земством, и пропагандистов этих оплачивать, не упустил. «Деревня – нищая духом!» – восклицал он, – и надо её готовить к Учредительному Собранию.
А тут, вглядеться, только называется «солдаты», но мало безсловесных дошло до этого зала, тут едва не половина и сидела писарей да настрыканных унтеров с начатками образования. Они, на беду, уже кое-что знали – и ещё знали слишком мало.
Вот, один доказывал, что нам нужна республика: ни при каком царе никогда хорошо не будет.
Другой поправлял, что не вообще республика нужна, а – демократическая республика. Вон во Франции – там давит буржуазия.
А третий опять: что кто остался в деревне – в делах не разбирается, надо ехать разъяснять. Надо везде расклеивать программы, чтоб они висели перед глазами.
И ещё вылезал какой-то наивец и, снявши папаху, кланялся собранию, что отец его был крепостным, и он согласен ехать разъяснять на свои последние средства, безплатно.
Откидывали, что в деревне – учителя и учительницы, они сами всё крестьянам объяснят, им только газеты посылать.
А с места кричал:
– Я требую, чтобы все войска Петрограда послали домой письма с требованием республики!
А с трибуны:
– Самая главная пропаганда – это объяснить, как и кому принадлежит земля и как её надо делить. Если у нас останется царь – то земля не достанется крестьянам. Если будет республика – то вся эта дорогая земелька будет нашей! Земля Романовых должна принадлежать населению.
Откликались:
– Так у нас уже и есть народная воля. И значит – вся земля наша.
– Нет! – кричали ему. – Если Вильгельм победит – всю землю заберёт! Надо прежде победить Вильгельма.
А там кричали: выбирать лучший кадр для управления, и деньги от капиталистов передать в крестьянские банки.
– Нет, – кричали, – поручим Временному правительству засеять всю землю!
Многолюдное революционное собрание – это всё равно что революционная уличная толпа. Толпа кажется всевластной – а на самом деле идёт за вожаком и даже хочет, чтобы ею управляли. И чтоб её убедить – надо или очень-очень уверенно утверждать, или много раз повторять одно и то же, или кинуть в неё порыв, как факел. Но ничего этого не мог сегодняшний председатель прапорщик Утгоф. Он только тщетно образумливал с родзянкинской вышки:
– Товарищи! Товарищи! Мы должны обсуждать вопрос об армии, а чем мы занимаемся?
И тут же давал слово пришедшей французской военной делегации.
И майор восклицал:
– Вив ля Рус!
А с места:
– Француз пупá не надорвёт!
После того выходил молодецкий подпоручик из Союза республиканцев:
– Товарищи! Демократическую республику – ещё надо, чтобы народ понимал. Если прямо посылать агитаторов в население, то примешаются провокаторы. Прежде необходим порядок в воинских частях. Вот два солдата ушли с поста спать – это непорядок. Есть много примеров…
Но – немного было охотников на эти много примеров. Сильно гудели, не слушали.
Да, именно это первое и нужно было: порядок в воинских частях. Именно его и хотел достичь Станкевич, но не в безалаберном гудении этого зала, а в Исполнительном Комитете, куда он уже был избран. Он воспитывал себя – больше не теряться в этих волнах.
А они – хлестали.
Выходил рослый матрос с пулемётной лентой через плечо наискось, по новой моде. Мрачно налегал локтями на откос трибуны и басом:
– У нас всё в порядке. Чует сердце моряка демократическую республику. Если надо будет – дадим из Кронштадта залп по нашим врагам.
– Надо прежде всего в сами войска послать пропагандистов из революционеров! Я – сам поеду на фронт! И скажу им: если заставят идти на Петроград – убейте такого командира! После войны мы сразу не сложим оружие, не-е-ет!
И сколько же вспыхивало сейчас таких индивидуальных дерзких воль – и во все стороны направленных. И кто же бы успел их все сориентировать?
Вспомнили Государственную Думу – и сейчас ему в ответ:
– Чтой-то я не помню, чтоб наша деревня в Думу выбирала. Кто их выбирал? Не, нам другую подавай!
Теперь бородач, рослый кавалерист, рядовой:
– Вот слушайте. Каждое дело начинается с благословения Бога. – (Уже зашумели.) – Я – старый солдат, служил безпорочно семь лет…
С места:
– И выслужил семь реп?
Смех. Не слушают.
– Э-э, – рассердился кавалерист, – да тут всё лычки сидят, тут рази солдаты!
Выхватил саблю в воздух, провёл – испугались, смолкли.
– Э-э-эх, – вложил саблю, плюнул, куда-то в кого-то, и сошёл со ступенек.
Председатель объявил депутацию из Свеаборга. Вышел румяный, плотный, радостный полковник:
– Товарищи! Мы выражаем восторг от нового строя и желаем работать вместе с ним! Да здравствует свободный народ!
По словам – могло быть изневольно, а по виду – подхалим революции. Да – строевой
