глазами, я напугаю их. Я лучше пойду пройдусь по парку, это всегда мне помогает.

Ну пойди, а я буду смотреть за тобой в окно. Да, ты знаешь… ну, не всё сразу. Лили и Бенкендорф убедили меня, что надо сжигать – дневники, письма, бумаги, – чтоб они не завладели этим и не воспользовались во вред. И я уже много сожгла.

О, как жаль!

Но что же делать?..

Слишком много сразу здешнего не могло вступить в голову Николая, – он ещё почти оставался в Ставке. И два псковских вечера ещё цепко когтили его. С Долгоруковым они вышли через садовую дверь – и пошли гулять.

Сейчас – быстро, много пересекать по парку, – и должно отлечь, и высохнет, и просветится лицо. В каких только мрачных бедах не успокаивала его быстрая, многая ходьба.

Как всегда, он шёл на пяток шагов впереди, Долгоруков сзади. По широкой расчищенной дорожке двора Николай направился в сторону большой аллеи. Он, правда, видел оцепление из солдат – но так понимал, что это новый вид охраны дворца, да, верней, он не успел в это вникнуть, не об этом были мысли.

И вдруг два солдата перед ним выставили штыки, преграждая путь, и один из них дерзко крикнул:

– Сюда нельзя, господин полковник!

Николай – не понял даже: кому это, какому полковнику? (Он был в полковничьих погонах всегда – но никогда же не слышал такого обращения!) И он продолжал идти, не глядя на развязных солдат.

И тогда к ним подбежали ещё двое-трое.

– Вернитесь, когда вам говорят! – кричали ему.

Или даже:

– Тебе говорят, назад!

Всё это было в полминуты: он увидел несколько простых солдатских лиц, которые всегда так славно замирали на смотрах, – да это же и был 1-й гвардейский стрелковый!

Император не мог сообразить, понять, возразить. Он стоял и в растерянности смотрел на рассерженные, непочтительные солдатские лица. Он просто никогда не видел русских солдат такими!

Тут приспешил офицер – но молоденький, не кадровый, с худою выправкой и без всякого почтения тоже. Не беря под козырёк, он сказал:

– Господин полковник, гулять в парке нельзя, только во дворе.

Император посмотрел на него – на солдат – на раскидистые зовущие ветви парка.

И – понял.

527

Масловский в царскосельской ратуше.

Со ржавым повизгиванием покатили пулемёты по перрону станции Царское Село, – перрон был сколот от снега, очищен до асфальта. И штыки семёновцев колыхались за плечами, в пасмурном дне.

Не имел Масловский точных инструкций, не выработал точного плана, а только ясно было одно: сила и натиск! и совершить нечто грандиозное!

Приказал: немедленно занять телеграфную, телефонную. А сам, с Ленартовичем как с адъютантом, ворвался к начальнику станции и ещё с порога объявил:

– Вы арестованы!

И его папаха, ощущаемая всем теменем, даже слишком надвинутая на лоб, велика, и напряжённо-готовный вид Ленартовича не оставляли сомнений.

Начальник станции совсем оторопел:

– Простите – за что же?.. Кто же?..

Видя, что тут сопротивления не будет, Масловский милостиво перерешил:

– Арест – негласный. Остаётесь на месте, но вот – прапорщик будет приставлен к вам безотлучно, контролировать ваши действия. Вы обязаны не допустить прохождения через вашу станцию каких-либо военных сил. О всякой опасности немедленно докладывайте мне.

– Но на станции есть военный комендант…

(Ах, не туда попал…)

– Арестовать и коменданта! – (Это – ни к кому.) – На тех же условиях! – ничто уже не могло остановить или удивить Масловского.

Где – начальник гарнизона Царского Села?

Тут недалеко, в ратуше.

На разогнанных крыльях решил: без отряда, оставив их тут, на станции, в пассажирских залах, – вдвоём с Тарасовым-Родионовым да пару солдат – и в ратушу! Не возьмут, не осмелятся! – за его спиной Совет! Кто наседает дерзко – тот и берёт, все растеряны, все не готовы.

Однако, отведя Ленартовича, глядя в решительное его лицо:

– Если я не вернусь через час и не пришлю приказаний, – прапорщик! Идёте со всем отрядом в казармы 2-го стрелкового полка, самого революционного тут, поднимаете стрелков, движетесь во дворец…

И ещё, доверительно, но со всей экспрессией:

– И любой ценой… я повторяю – любой ценой обезопасите революцию от возможности реставрации!

Прапорщик – со вскинутыми глазами, с трепетно-понимающим, мужественным лицом.

– Смотря по обстоятельствам. Или вывезете всю арестованную семью в Петроград, в Петропавловскую крепость. Или… ликвидируете…

– Ликвидировать? – выпрямился ясноокий прапорщик. Голос его чуть продрогнул.

Он почувствовал шевеление в волосах. Только это шевеление, а себя самого – он не чувствовал. И какой же жребий – всё падало на него! Он взял и Мариинскую цитадель – и теперь?.. Куда дальше несло его по огненной колее революции?.. В охоту за королём? И – куда его? Доставить на гильотину? Саша, пожалуй, и готов, – да, он готов! – но он хотел бы понять роковую инструкцию совершенно точно.

А Масловский – пронзительно-хищным взором прочёл на ясном лице всё, что переживал прапорщик. И – взревновал к нему! – да разве можно такой озаряющий акт кому-нибудь передать? Нет, это он сказал – для своего окаменения в статую. Мгновенно, сейчас, перед прапорщиком. А он пока – ехал в ратушу, уверенный в успехе. И вернётся меньше чем через час.

– Ликвидируйте вопрос – на месте, в Царском. Надёжностью охраны. Контролем Совета.

В приготовленном для них автомобиле поехали с Тарасовым-Родионовым. На подножках, лихо выставив штыки, – два революционных семёновца.

Царскосельская ратуша, недавно такая наверно сверкающая, изрядно побезобразела: парадная лестница и паркетный пол двусветного зала загажены окурками и следами грязных сапог. Солдаты, потерявшие воинский вид, сидят в шёлковых креслах с ружьями, с папиросами в зубах, или валко бродят в незатянутых шинелях.

Это – хорошо! Это – дыхание нашей победы и ослабляет их.

Тех, к кому Масловский приехал. На втором этаже был у них скороспелый штаб, и в нём два полковника: один – комендант всего Царского Села, другой – только вчера назначенный начальником гарнизона – Кобылинский, впрочем уже и соучастник ареста императрицы, как бы на нашей стороне, всё путается.

Сколько их, армейских старших офицеров, насмотрелся Масловский за свою службу в Академии! Знал он их слабости: служебная впряженность, а нет жара инициативы, им всегда легче, когда им приказывают. Скольким гневом он перекипел на них за все те годы между двумя революциями, что был их заложником. Выдавал им книги. Он – презирал этих полковников, и все звёзды их, и уверен был, что сейчас они не выдержат напора.

Вошёл – как ветер. Не отдавая чести – положил им с прихлопом на стол свой страшный мандат.

Почитайте, почитайте… «Всю военную и гражданскую власть»!

Полковники тревожно переглянулись. Что-то общее было в них – не только рост, не только «Владимиры» у каждого, но и откатанная по лысинам служба:

– Простите, но мы подчиняемся не петроградскому Совету, а Временному правительству. А ваш документ не имеет визы правительства. Значит, он сделан помимо?

Спрашивают… Они сами-то не уверены. Они сами-то млеют, не понимают: что это значит – Совет Рабочих Депутатов?

И голос Масловского взлетел:

– Должен ли я вас понять в том смысле, что вы не склонны считаться с постановлениями Совета революционного гарнизона и революционных рабочих Петрограда??!

Полковники робеют – неизведанное время, неизведанные ухватки. Ещё переглянулись.

– Что вы, что вы, мы, разумеется, знаем, что Совет признан Временным правительством. Но вы – военный человек и должны понимать, что всякий приказ выполняется только в порядке прямого подчинения. Мы подчинены – генерал-лейтенанту Корнилову, командующему войсками Округа. Да извольте, мы его сейчас вызовем к телефону.

Висит на стене коричневый ящик.

Нет, если дать позвонить Корнилову – всё провалится: Корнилов – в правительство, те – в Совет, и меньшевики струсят. Весь мандат был выписан Чхеидзе с переполоху – и надо лететь на мандате:

– Оставьте в покое Корнилова! Если б я нуждался в генерале Корнилове – я привёз бы вам его самого или его подпись. Но я в данный момент и не собираюсь перенимать от вас, по силе этого мандата, командование. От вас требуется, – о, сколько мощи в своём голосе, дрожь до наслаждения, – передать мне сейчас императора, я отвезу его в Петропавловскую крепость!

– Императора?! – потрясены полковники. – Это уже совершенно невозможно. Формально и строжайше запрещено допускать кого-либо к арестованному императору!

И – отчаянная решимость служак! та единственная у них решимость, когда уже прямо заставляют нарушить долг. (Ах, сорвался, перебрал. Не надо было прямо про крепость.)

Но всё же попробуем. Грозно:

– Так вы – отказываетесь подчиниться Совету Рабочих Депутатов??

Знал, знал он этих баранов, не тёртых в политике, они могут выдержать бой, но не гражданское столкновение:

– Я не отказываюсь, – растягивал Кобылинский. – Но я должен получить распоряжение генерала Корнилова.

А телефон – висит, приглашает. Масловский коварно, и тем ещё грозней, смягчил голос:

– Слушайте, господа. Вам, может быть, уже доложили, что я прибыл сюда с пулемётной ротой. Вместо того чтобы терять время на разговоры с вами – я сейчас одним боевым сигналом подниму весь ваш гарнизон?

Правдоподобно. Это – знают они: их собственный гарнизон любой пришлый агитатор может взбудоражить в любую минуту и в любом направлении, это уже явлено. Они командуют гарнизоном лишь постольку, поскольку гарнизон согласен дать собой командовать.

Замялись.

Ну, ещё толчок! Ещё толчок! Дух момента, выращивающий гигантов. В голове вихрится отчаянно-изящная комбинация: если осмеливаетесь – можете меня арестовать! – пока не подойдут мои пулемёты на выручку. А если нет – то арестованными объявляю вас я́ – и с вас снимается вся ответственность, и я забираю императора!

Но и, годами привыкший к осторожности: нет, так можно совсем переиграть.

– И если, господа, я пока не поднимаю гарнизона, то лишь потому, что уверен: я выполню задание, и с вашего согласия. Именем революционного народа! Итак?..

Переглядываются растерянно. Так он и знал! Выиграно?

– Да поймите, – тянет Кобылинский, не знает, как величать пришельца. – Я не имею права… Только по приказу генерал-лейтена…

Жалкий раб старомодного долга! Он и на пороховой бочке бормочет о служебной субординации.

– Хорошо, полковник! Кровь, которая сейчас прольётся, – падёт на вашу голову!

Полковники – бледны.

Но чувство: больше выжать нельзя ничего. Во всяком случае – нейтрализовал их, пока по Царскому можно передвигаться спокойно.

– Счастливо оставаться! – козырнул им Масловский без звания – и чуть не сплоховал, не повернулся через правое плечо. Нет, через левое, и как-нибудь половчей, даже пристукнув каблуками сапог.

Тарасов-Родионов ждал в автомобиле, не подозревая, в каких вихрях бой.

Семёновцы вспрыгнули на подножки, по-петроградски выставили штыки вперёд.

– В Александровский дворец! – скомандовал эмиссар с разинским видом.

528

Шляпников настаивает: «Долой войну!» – Солдатская секция, обсуждение «Декларации прав солдата».

Война! Это – всем вопросам вопрос. Но пусть кто хочет вьётся-качается, только не