…Готовились расстрелять Петроград, разбросав по его крышам 1300 пулеметов. История этого неслыханного предательства будет, конечно, выяснена во всех подробностях.
…Больше всего жертв было около гимназии Гуревича.
…Министры, прятавшиеся в Адмиралтействе, скрылись.
…С генералом Штакельбергом расправа была короткая: он вздумал отстреливаться из револьвера, его расстреляли на набережной и выбросили в Неву.
…У императрицы нашли проект сепаратного мира с Германией.
…Только почему-то в эти дни в Таврический дворец не приходило духовенство, не благословило народ на борьбу со старым режимом. Этим поступком оно подорвало доверие народа, как бы само себя упразднило.
…Бывшие сановники, владыки, встретились в том самом павильоне, откуда с хохотом смотрели на муки исходившей кровью родины.
…Волнения в Балтийском флоте. Флот, по-видимому, ещё не отдавал себе отчёта в сущности великих событий. Команда неясно понимала, что весь офицерский состав восторженно становится на сторону народа.
А.Ф. Керенский просил матросов немедленно прекратить разгром русского флота, нужного русской демократии. Стоявший у телеграфного провода матрос-депутат объяснил, что волнения произошли по недоразумению. Число убитых и раненых чинов выясняется.
…Наша великая Февральская революция прошла тихо и безкровно, к великому нашему счастью.
434
Подполковник Бойе поручает Сане читать отречения.
Ничем не тревожима шла батарейная жизнь: не стреляли немцы, не стреляли мы, совсем тихо на передовой.
Позавчера из бригады просочился странный слух: что в Петрограде было кровопролитие, и убитых и раненых – 20 тысяч. Ни с чем не сообразно, совсем не поверили.
А вчера из пехоты пришло: что в Петрограде перемены в правительстве. Ну, значит, что-то, наверно, есть, узнаем. Потом Чернега принёс такой слух: что Родзянко хотел царицу заключить в монастырь, но она укрылась в английском посольстве, а теперь уехала в Англию.
Что-то, наверно, всё-таки произошло. Саму царицу офицеры сплошь не любили: хоть бы она и не путалась с этой скотиной Распутиным, но уже то, что допустила слухам идти и разъедать русскую судьбу, – нисколько бы не жалко, если б она в Англию уехала. Но как это может быть? а где же тогда Государь? Какой-то вздор козячий.
И заснули офицеры, настолько не придав значения, что когда рано-прерано поутру сегодня подпоручика Лаженицына вызвали к командиру батареи – он и не вспомнил этого ничего, а так как на фронте стояло тихо – то и подумал, что на разнос, в чём провинился, или куда-нибудь ехать срочно.
Землянка подполковника Бойе была саженей полтораста назад от орудий, по пути к штабу бригады, в маленькой куще деревьев. Денщик постучал, доложил и исчез. Лаженицын вошёл по дощатому полу, откозырял. Землянка была откопана глубокая, по росту подполковника, и оконце порядочное, на восток. Перед самым оконцем приделан стол, на нём бумаги, и за ним же сидел подполковник в кителе, в пенсне.
Очень неживо он голову повернул к Сане, был более чем угрюм. Показал ему сесть на стул сбоку. Саня понял, что дело плохо, вид разносный. Сел.
Показал сесть, а ничего не говорил. Неопределённо смотрел, и не на Саню. Ну да ледок и всегда был в нём.
Тут Саня заметил, что бумага на столе сверху была – не обычная деловая, рукописная или машинописная, но – отпечатанный типографский листок. Однако неприлично было ему скашиваться и читать заголовок.
Подполковник тоже не начинал. Вот обернулся. Близко было совсем, без фуражки, и свет достаточный, – и вдруг увидел Саня по ту сторону пенсне не те леденоватые, полунедовольные глаза, а больно захваченные. По этим неожиданным, небывалым глазам первый раз он видел подполковника растерянным – и испытал жалость к нему, ещё не понимая ничего. Ясно, что этот вечно твёрдый человек попал в беду и, может быть, метаться бы готов, если б не привычка к сдержанности.
Но подполковник не нашёл слов. А взял листок. И переложил его к подпоручику. Сказал даже не шёпотом, почти без звука:
– Прочтите.
И Саня прочёл крупное:
ОТРЕЧЕНИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II
Что-о-о-о?
С чего это вдруг? Ни грома, ни грохота – отречение?!..
Читал быстро про себя. Да, народные волнения… значит, верно говорили… Сочли мы долгом совести облегчить народу… Он читал, не каждую фразу схватывая… Не желая расстаться с любимым сыном нашим… заповедуем брату нашему… И – всех верных сынов отечества к повиновению царю…
Значит – Михаил.
– Переверните, – сказал Бойе.
Саня перевернул листок, а там тоже было отпечатано и такой же крупностью стояло:
ОТКАЗ ОТ ВЛАСТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ
МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА
Вот это да!
И почти не читая – сразу к концу: так что же? кому?
И оказывалось: Учредительному Собранию, оно и решит образ правления.
«Учредительное Собрание» – эти слова приходилось Сане слыхивать не раз – как название небесного явления, спускающегося на землю. Не по саниному направлению ума, но так и осталось в сознании – священное облако.
Неохватываемое, неожиданное – кажется, происшедшее было слишком крупно, чтобы сразу его понять. Что же, конец вообще монархии? Республика?
А Бойе – недвижно высился перед Саней, – высокий жёсткий воротник, в нём – отдельная узкая голова под скромным бобриком, на лице – старо-застывшие вскрученные усы, нисколько не помягчевшие, не опустившиеся и сегодня, – а глаза потерянные. Овлажнённые.
Сколько же он над этим уже просидел? Не так же рано утром получил? Значит, с вечера?
Саня – сам должен был первый что-то ему сказать?
Бойе – голосом неозвученным, а доверительно, как никогда с подпоручиком не снижался:
– Я боюсь, Манифест дан не добровольно.
Брови ровные, как следы, натёртые от козырька:
– Есть странности в слоге.
Чуть перекосились:
– И почему – во Пскове?
И больными глазами искал найти подтвержденье догадки:
– Может быть – заставили подписать? Может быть – Государь несвободен?
Да, правда, почему так? Что изменилось? и почему во Пскове?
И Бойе доверился:
– Если б я мог этого не оглашать – я выждал бы сутки. Может быть, всё исправится, разъяснится?
В самом деле. Так он – и держал? Может быть – и не с ночи, может быть со вчерашнего дня, выжидал, что разъяснится?
И – не он один ожидал? Может быть и в корпусе, в армии?..
Но – всё равно растечётся, неизбежно. Телефонисты – всегда всё будут знать раньше.
Бойе был переполнен.
– Вам это трудно понять, подпоручик. Наша бригада без императора не была ни одного дня. Никогда.
Саня не ухватил: почему – бригада? Ведь и Россия не была?
Но – Гренадерская артиллерийская бригада генерал-фельдмаршала графа Брюса!
– В Девятьсот Пятом вы были мальчик. А мы – уже это пережили, в Москве.
Даже смотреть полными глазами Бойе было больно.
– Подпоручик. Я, своим горлом, прочесть не могу. Выйти с этим к батарее – я не могу. Пожалуйста, голубчик: постройте батарею и… Постарайтесь прочесть.
– Слушаю. Прочту.
Саня ждал – ещё распоряжений?
Да, вот ещё – приказ великого князя, возвращается в Главнокомандование.
Подпоручик встал, все бумаги в руке. И – не отрубисто, а с сочувствием, как над больным:
– Разрешите идти, господин полковник?
Бойе молча медленно кивнул. Дважды. Или трижды. Кивнул будто не головой одной, а невидимо весь пошатываясь.
Или прощаясь с подпоручиком навсегда.
У Сани мелькнула мысль… Но он не смел её выказать полковнику.
Ни даже, встретив командирова денщика снаружи, – посоветовать ему приглядывать.
Подполковник остался с собою, и помочь ему было нельзя. Иногда люди среди людей остаются неизбежно одни.
По протоптанной снежной тропке подпоручик поспешил к батарее – но, ещё не выйдя на прогалину, под последней берёзой кущицы остановился.
Он спешил, как будто всё знал. А остановился, как будто знал не всё.
Поднял голову – и сквозь бледно-сиреневые голые ветви берёзы увидел то ли растягиваемую, то ли нерастяжимую облачную пелену, – ещё солнце не взошло и не прояснилось, как пойдёт день.
Саня так легко принял поручение прочесть – но только сейчас, остановясь под утренним неразборным небом, задумался: чему же доводится пройти через его горло. Как он это понимает? И как читать?
Прежде чем строить батарею – хотел ли он с кем-нибудь поделиться?
С Устимовичем? – нет.
С Чернегой? – почему-то не хотелось, несмотря на бойкий ум его: какой-то неожиданный угол от него мог врезаться.
И даже: самому – перечесть ли? Или сразу строю?
От Бойе он вынес трагическое чувство – и это было бы одно чтение. Но вообразил в первой шеренге строя ироничного Бару с тонкой усмешкой на губах – и смутился. Для него – диктовалось другое выражение и чувство, не то, как читал бы Саня при самом Бойе. Да и – для Чернеги.
Так и не перечтя, сложенные бумаги держа в опущенной руке, Саня стеснённо пошёл к батарее. Внутри себя – он не нашёл никакого ответа.
Первого встречного солдата послал за фельдфебелем.
А фельдфебелю Заковородному, ко всякой службе всегда готовому, приказал немедленно построить всю батарею.
435
На батарее слушают отречение.
Стоял Арсений в первой шеренге, на правом фланге своего третьего взвода, – а подпоручик, читая, – от него наискосяк шагов семь, против среднего второго взвода. Близко. И Арсению виделось и слышалось хорошо, что подпоручик и сам читает неутвержно как-то.
Построил фельдфебель батарею к ветерку спиной, а у подпоручика подворачивало бумагу из рук.
С первых слов проказилось про какие-то волнения внутри народа – батюшки, что это, где? Да не в нашем ли Тамбовском уезде? Да как там, наших ли не потеснят?
Но дальше об том никаких разъяснений, а: войну надобно доводить до победы. То и так ясно.
И сразу после того бултыхом: почёл за благо отречься от престола государства российского – и из того понятно стало, что это всё пишет – царь, поначалу не оголосил поручик – от кого это имени?
Ба-атюшки! Голова не успевала управляться: да чего ж это он на нас рассерчал?
А не желая расстаться с любимым сыном нашим – заповедуем брату.
Так ежели волнение внутри народа и войну до победы – что ж всё на брата? А – сам? А – нас?
Но и тут не было дальших пояснений – а да поможет Господь Бог России, и – Николай.
Быстро катушку умотал. Царь сменился, как шапку переменяют – не ту надел на выбеге.
Сколько Арсений себя помнил – всегда один и тот же царь был. Как это – другой? А ежели бы помер царь – так наследник, а куда ж наследник подевался? Всякое хозяйство сыну передать – это порядок, а брату – чудно что-то, это когда в семье все мужики повымирают, только.
Но из бумаги не выказывалось, чтобы царь умирал.
Хотя – бумага ещё не кончилась. Подпоручик вскользь по рядам глянул – то ли спрашивал, поняли, то ли об чём своём думал, – оно б тут как раз хорошо бы второй раз прочесть да пояснить, от чего и к чему дело деется. Но – не стал второй раз читать и от себя ничего не сказал, а набрал воздуху – и дальше.
Тяжкое бремя возложено на меня братом. (Значит –
