и энергично снимали городскую полицию. Охота петроградцев за полицией продолжалась весь следующий день. После этого состоялись митинги.
* * *
В Курске настроение восторженное. Губернатор бежал в Крым. Вице-губернатор безпрекословно подчиняется комитету. Полиции оставлено холодное оружие. Сподвижники Маркова-Второго скрылись. «Курская быль» закрыта за вредное влияние. Архиепископ Тихон заявил, что вполне сочувствует совершившемуся перевороту и благословляет действия нового правительства.
* * *
В Рязани губернатор взял подписку с редактора газеты ничего не печатать о событиях. Но это не спасло его, и вице-губернатора, и жандармских чинов, и начальника гарнизона от ареста через несколько дней. Арестован и командир полка, препятствовавший нижним чинам участвовать в освободительном движении. Распущены многие уголовные преступники.
Во Владимире арестован губернатор, его жена и некоторые чиновники с немецкими фамилиями.
* * *
Вятка. Петроградские события явились полной неожиданностью. На улицах толпы ликующего народа, полиции не видно. Епископ Никандр обратился к пастве с воззванием довериться Государственной Думе. Газета «Епархиальное Братство» вышла с аншлагом: «Привет тебе, народ освобождённый!»
* * *
Суздаль. Председатель уездной земской управы стал во главе полиции и отказался признать новое правительство.
Арзамас. Исправник вооружил всю уездную полицию и не желает признать власть Временного правительства.
* * *
В Уфе епископ Андрей (Ухтомский) издал послание пастве о подчинении Временному правительству.
В Екатеринбурге епископ Серафим в соборе назвал Думский комитет – шайкой бунтарей.
* * *
Ташкент. О перевороте объявлено с особой торжественностью. Генерал-губернатор Куропаткин, получив телеграмму князя Львова, собрал войсковые части, учебные заведения, представителей правительственных учреждений, русское и туркменское население – и лично объявил о происшедшем, а затем был отслужен молебен и принят парад. Ещё до отречения царя Куропаткин призвал подчиняться Думскому Комитету.
* * *
Астрахань. Казачий Круг объявил, что Астраханское казачье войско отдаёт себя в полное распоряжение Временного правительства. Избран новый наказной атаман, казачий хор исполнял марсельезу. Общественный комитет поздравил казаков с переходом на сторону народа.
В Баку арестованы главы Союза русского народа и их архив.
* * *
Херсон. В каторжной тюрьме 1700 каторжан обезоружили стражу, овладели тюрьмой, освободили ещё 200 каторжан из другого отделения. В это время у ворот тюрьмы собралась волновавшаяся толпа, взломала ворота и освободила ещё 300 арестантов-уголовников. Более 2000 освобождённых рассеялись по городу. При отсутствии достаточных сил администрации поимка бежавших затруднена.
* * *
Одесса. На улицах тысячи людей с летучками в руках обменивались впечатлениями. Собрание чинов полиции в присутствии рабочих обсуждало возможность искренного служения полиции новому строю. Из тюремного замка освободили политических заключённых, оказалось 7 человек. Опасались черносотенных эксцессов. Запрещены собрания Союза русского народа и Союза Михаила Архангела. Реакционная «Русская речь» превращена в прогрессивную «Свободную Россию». Газеты полны статей о заре новой жизни. По базарам поползли слухи, что теперь в России будет восстановлено крепостное право. Начальник штаба Округа генерал Маркс преподнёс красную розу «одесской прессе от свободной армии».
* * *
Киев. Освобождаемых из Лукьяновской тюрьмы забрасывали цветами. Среди освобождённых – знаменитая анархистка Таратута, приговорённая к 20 годам каторги и уже бежавшая однажды из одесской тюрьмы. Производятся предварительные аресты в порядке целесообразности. Толпа требует ареста инакомыслящих. По городу произведен ряд обысков в поисках Маркова и Замысловского, которые, по слухам, приехали в Киев. Городская дума постановила включить в свой состав 5 представителей еврейского населения. Организуется объединённый совет еврейских общественных организаций Киева. На городских базарах всего в изобилии, но распускаются тёмные слухи. Чёрные силы не спят.
447
Фредерикс и Воейков должны уехать из Ставки? – Вдовствующей императрице опасно и в Киеве. – Государь слушает объяснения генерала Иванова. – Письмо от генерала Гурко
Ещё новое огорчение: вчера от каких-то неназванных офицеров штаба попросили флигель-адъютанта Мордвинова передать Воейкову, что против него и Фредерикса в Ставке царит сильное возбуждение, и среди солдат тоже, почему-то их двоих считают виновниками всего прошлого, – и уже предрешается их арест. И оттого им советуют обоим как можно скорей уехать из Могилёва.
А – кто эти офицеры штаба, Мордвинов и сам не знал, ему передали через третьи уста.
Вдруг вот так – взять и уехать? В такое время – куда? И какое заблуждение: при чём тут Воейков? при чём Фредерикс?
Затем Воейкова пригласил к себе Алексеев и тоже подтвердил об этом возбуждении, и так обидно выразился, что в революционное время народу нужны жертвы, и чтоб не стать этими жертвами – зятю и тестю надо побыстрее уехать. Если уедут – вероятно, ничего и не будет, а иначе может восстать гарнизон.
Затем Алексеев явился и к Государю – с докладом о том же: что задержка обоих в Могилёве может вызвать опасность и для самого Государя. Затем пришёл и сам несчастный Воейков, угнетённый: как быть? и куда ехать?
Жаль было его, ещё больше жаль преклонного безпомощного старика Фредерикса, с его многолетней верностью, а теперь разгромленным домом, больной женой в госпитале, – куда же им ещё ехать?
Но раз и разумный Алексеев говорил, что они всех раздражают, то, конечно, безопаснее им уехать. Хуже будет, если их арестуют.
Ехать, разумеется, не в Петроград. Можно – в Пензенскую губернию, в имение Воейкова, пробираться кружным путём, чтоб и в дороге не задержали.
И советовал Алексеев для их же безопасности, незаметности – ехать порознь. Решено было, что Фредерикс поедет на юг – через Гомель, а Воейков – на север, через Оршу. Но как незаметно, если у Воейкова – большой багаж, он как раз оборудовал тут хорошую квартиру?
Даже час от часу – заметно пустело пространство вокруг Государя. Вот – не стало приглашённых к завтракам и обедам, а ведь там всегда были люди из Ставки попеременно, или генералы и полковники, приезжающие с фронта. Ставка оставалась рядом – но чем она занималась? – теперь проваливалось в пустоту. Агентских телеграмм тоже не стали Государю доставлять – чтобы не расстраивать его? Сказал Алексеев: там совершенно возмутительные выражения. Может быть и верно. Но – пустело очень.
Раньше были ежедневные подробные письма от Аликс – теперь прервалась и всякая почта с ней. Опустынело. Что там с ними? Что она чувствует и думает? Оставались одни телеграммы – и то с большими задержками, кружным путём, наверно через Думу, через враждебные руки – как огрязнённые. И даже простые поцелуи и заботы о здоровьи неприятно было посылать. Одну такую телеграмму Николай даже зашифровал их семейным шифром.
И только как яркая вспышка прорвалась с Юго-Западного телеграмма от графа Келлера, командира 3-го кавалерийского корпуса: что он не признаёт революцию и ломает свою саблю.
Дал ответную: «Глубоко тронут. Благодарю».
Едва отрёкся – как быстро уходило и всё могущество, и всё окружение. Лишь одинокие благородные голоса.
И как же дорого было, что матушка – здесь. С кем бы сейчас беседовал эти безконечные часы, кто бы другой согрел сердце! (Звал из Киева и сестёр, Ольгу и Ксенью, но они не смогли приехать.) Мамá решила не уезжать в Киев, а оставаться здесь до конца, «пока сын будет в Ставке».
День выдался сегодня ясный, но сильно холодный. После обедни к завтраку приехала Мамá. После завтрака долго тихо сидели с ней, неторопливо разговаривали. Хенбри Вильямс уже послал своему правительству телеграмму о плане Николая поехать в Англию. (Удивляет, что ни слова от Георга.) Как только семья уедет в Англию, так и Мамá, разумеется, сразу уедет в Данию, а уж там они будут видеться. Мамá уговаривала и их ехать не в Англию, а в Данию.
Сейчас приехала женщина из киевской прислуги и рассказывает, что после отъезда Марии Фёдоровны во дворец явилась комиссия от революционного комитета – искать безпроволочный телеграф, по которому она якобы сносилась с немцами. Искали долго, и один особенно рьяный член свалился с балки чердака и расшибся. Теперь Мамá даже боязно туда возвращаться.
Боже, какое безсилие! Три дня назад он был император всея России, царь польский, великий князь финляндский, – а вот не мог защитить от безчинства собственную семью!
Пожалуй, разумнее Мамá уехать дальше, в Крым.
Отпали государственные заботы – и росло значение забот семейных. Уговорились, что каждый день она будет приезжать в губернаторский дом к завтраку, а сын к ней – каждый вечер в поезд, обедать.
После отъезда Мамá гулял в садике. Хотелось поехать за город, но не решался дразнить лишний раз своим видом, своей поездкой. Увидеть, как отворачиваются знакомые?
А вот кого ждал Николай, раз возвратился в Могилёв Георгиевский батальон: милого старика Иванова! Днём поступил от него доклад, что ждёт приёма. И теперь, после дневного чая, уже смеркалось, – Николай принял генерала.
Вошёл, выправленный, несмотря на старость, на выкаченной груди – все 15 орденов, устойчивость в седой бороде, жизненный корень, отважный, честный, преданный взгляд. Теперь, когда все отворачивались, вот эти преданные слуги стали сердцу втрое и всемеро дороже. Николай быстро пошёл к нему навстречу, обнял его и даже замер на миг в его бороде.
Он мог бы и ничего не рассказывать! – Николай всё понял.
Но честный старик непременно хотел объяснить шаг за шагом свой трагический неудачный поход.
Прежде всего – о настроении Георгиевского батальона. Государь изволил слышать сегодня, как они прошли? И даже видеть? Так вот, опираясь на этих разбойников, и предстояло устанавливать порядок, каково? И такой же их генерал Пожарский.
Но самое главное – не прибывали назначенные полки. Кто-то где-то в штабах умышленно их тормозил, замедлял перевозки. Генерал Иванов не хочет никого лично обвинять, но тут был умысел. И потом этот несчастный случай в Луге с лейб-Бородинским полком! – из самых лучших, из самых надёжных! Но кто ж ожидал такого коварства мерзавцев, кто ожидал таких приёмов! А разошёлся подлый слух, будто Бородинский полк присоединился к мятежу!
И вот, когда генерал Иванов пробился в Царское Село и тут бы как раз начинать действовать, – у него не оказалось сил! А мятежниками – набит весь город, и они озоруют, для них ничего святого.
Конечно, если бы грозила опасность царскому дворцу – Иванов рассыпал бы там в снегу и уложил бы весь Георгиевский батальон. Но, к счастью, как раз дворцу не угрожала никакая опасность – и Конвой и Сводный полк оставались на месте, и мятежники уважали и боялись их.
Бедный старик волновался, ожидая суждения Государя, не совершил ли он где-нибудь промаха, не оступился ли где, – но Николай успокоил его, благодарил, ни от кого нельзя ожидать сверхчеловеческого.
Да, но главное же! Главное, что он дошёл до дворца – и мог лично передать несчастной государыне поддержку и помощь от её царственного супруга!
И на чёрных глазах старика были растроганные благородные слёзы.
Боже мой, так с этого надо было и начинать! Николай Иудович видел
