и вряд ли долговечной. Перед общественностью Великобритании правительство Ллойд Джорджа не могло представить этот переезд иначе как результат настойчивой просьбы Временного правительства.
Но была ли на деле такая настойчивая просьба? Из прошлых разговоров с Милюковым Бьюкенен не вынес впечатления о большой решимости правительства – и даже наоборот. Этим ключом и следовало отпирать.
По революционной обстановке Бьюкенен избегал пользоваться и своим автомобилем, и своим выездным фаэтоном с серыми в яблоках лошадьми с дрожащими ноздрями и роскошным кучером Иваном в синем наваченном толстом армяке, голубой четырёхуголке с посольскою кокардой, в белых замшевых перчатках, с голубыми возжами. Сейчас сэр Джордж предпочитал, чтоб не нарваться на оскорбления, скромно пройтись пешком по Миллионной до министерства.
В ту же минуту принятый Милюковым, он положил перед ним расшифровку телеграммы.
Милюков был облегчён – несомненно, он не ожидал столь быстрого и столь решительного ответа из Лондона. Облегчён – но и смущён:
– Но, сэр Джордж! Я уже говорил вам: мы никак не можем допустить, чтобы раскрылась инициатива Временного правительства в этом вопросе! Она должна остаться в тайне. Мы находимся под страшной угрозой и нареканиями Совета рабочих депутатов!
– Но, господин министр! – возражал посол. – Наше правительство также имеет своих крайних левых, с которыми должно считаться. Мы тоже не можем взять инициативу на себя. Согласие, вы видите, пришло исключительно в ответ на вашу просьбу.
За очками Милюкова появилось совсем редкое для него умолительное выражение:
– Но в нынешней обстановке… Мы никак не можем выявить такой инициативы, сэр Джордж! О нас подумают…
– Но и мы, Павел Николаевич, не можем допустить, чтоб общественные круги не только Англии, но и России заподозрили бы английское правительство в намерении реставрировать русскую монархию.
– Примите во внимание, что переезд царя положит косвенную тень также и на французское правительство – как бы тоже в соучастии в попытках реставрации. Будут протесты и там.
Обсудили аспекты второстепенные. Чтоб император не покидал Англию, пока не будет окончена война? Да, это очень желательно и с русской стороны – чтоб он не стал где-либо игрушкою врагов. Содержание? – да, да. (Хотя: разрешат ли средства Государя вывезти из России?..) Снова осведомился посол, насколько сейчас прочно обезпечена безопасность бывшего императора? Один великий князь, не желающий оглашения своего имени, посетил дочь посла и предупреждал, что император будет убит, его надо вывезти поскорей.
Милюков с неожиданно живым движением очень попросил посла: не контактировать ни с какими членами сверженной династии! – это может бросить тень и на вас и на нас.
– Но ведь в России сейчас нет поводов ожидать какой-либо опасности царю? – настаивал посол.
– О, ни малейшей, – заверил Милюков.
Тогда Бьюкенен ещё, гипотетически:
– А отчего бы Государю не поехать в Ливадию? Там он будет и хорошо защищён, и его легко там изолировать.
– Увы, возможны неприятные задержки в пути со стороны революционных рабочих. И потом – семья ещё не выздоровела.
Посол ушёл, а Милюков остался со своим недоумением.
Несмотря на дружбу с Бьюкененом, он тоже не мог говорить откровенно.
Собственно, сэр Джордж сам его сбил позавчера, проявив слишком уж повышенное безпокойство о судьбе царя. Он сам подтолкнул Милюкова усилить, ускорить просьбу об отъезде царя в Англию.
Буквально такого поручения от правительства Милюков не имел. Это всё были – скользящие мнения, предположения, – а на самом деле правительство зажато Советом.
Да просто нельзя было ожидать от Англии столь поспешного – хотя по-английски и уклончивого – согласия.
Только ли оно! Русский посол в Мадриде князь Кудашев только что телеграфировал, что и испанское правительство приглашает Государя, и безо всяких условий.
Дело не в приглашении – дело в невозможности: что скажет Совет?
Да и сам Кудашев – слишком откровенный монархист, его следует уволить.
537
Саня солнечным днём в лесу.
Так было тихо всквозную на фронте, что в солнечный день в лесу был слышен шорох: как подтаявший снег осыпается с сосен.
От череды дневных таяний и ночного морозца образовался наст. И на открытом поле он так и держится прочно, едино, поблескивая в солнце, а в местах осенённых вдруг со страшным шуршанием вдаются, опадают большие плиты корки.
В лесу (Саня забрёл в Голубовщину) там и сям по снегу темнеет какой-то сор. Это нашелушилась и облетела бронзовая прозрачная бумага – сосновая тонкая кора с верха стволов.
А где и потолще, это снизу ствола.
И немного игл, не досыпавшихся осенью.
А то – насорённая шелуха от десятка разгрызанных сосновых шишек. И мелкие следы, мельче заячьих. Живут!
У молодых сосен из концов веточек уже растут желтоватые свечи.
А небо – белесовато-голубое, нежное, ранневесеннее.
От солнца коже – прямое тепло. И где-то в воздухе – перемещение тёплых струек, между холодных.
И ото всего вместе – нежная тяга: когда же, наконец, начнёшь ту главную свою жизнь – чистую, светлую, необходимую? До каких же пор – окольные пути, война какая-то?..
Что-то в Сане отчуждалось от войны. Сам пошёл, два с половиной года долгом вгонял себя в военного человека, и даже втянулся, даже почти безоглядно воевал, – а вот отказало что-то. Не стало совсем стрельбы, военных действий – и Саня сразу ощутил себя выключенным из войны.
Увы, его – не считали выключенным. И сегодня дали расписаться в приказе, что с понедельника он будет при фольварке Узмошье, при штабе бригады, через день обучать офицеров 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского и 3-го гренадерского Перновского полков действиям с противоштурмовыми орудиями.
За долгое стоянье здесь обучали кого чему, появились добавочные специальности. Устимович – газовый комендант, Чернега – по орудиям противоаэропланным, а Саня стал как бы специалист по выдвинутым вперёд одиночным орудиям против ожидаемой новинки – «танков», железных передвижных чудовищ, которые у англичан уже в деле, а у немцев вот-вот должны появиться. Танков ни разу ещё не было, но в январе Саня стрелял с передней линии по прожекторам, по нему отвечали – а он продолжал стрельбу и заставил прожекторы погаситься, – светили немцы потом ракетами, кострами, а прожекторов больше не зажгли. А потом еле укатили орудие, немцы дали по тому месту смертоносный огонь.
С того вечера подпоручика Лаженицына и признали окончательно – по противоштурмовым орудиям.
Но петроградские события – лишали это всё смысла.
Такое ощущение, будто кончилось санино дело здесь. Что-то надломилось и в войне, и ещё более в нём самом – и Саня разом потерял к ней вкус.
Немцы? – наверняка не будут больше действовать, появилась уверенность. Зачем это им? Они только рады нашей революции, руки развязались.
Даже энергичные честные слова приказа по армии Командующего Смирнова не собрали Саню к действию. Да и вряд ли кого многих. Они – искренно выражали, да не всё нынешнее состояние. В соседних гренадерских полках то одна, то другая рота отказались идти на работу – и оба раза ездили их уговаривать командиры полков. А потом и целый батальон – дошёл до работ и отказался. Так и возвратили его в резерв.
Если у войны была (вообще бывает?) душа – то она отлетела.
Ну и пусть. Ну и лучше.
Именно – к лучшему, может быть, это всё и происходит? Это общее тяготение к миру – разве оно не есть стремление к добру?
Бог посылает – расстаться с войной.
Но если душа отлетела от войны – то и не в революцию она вселилась. В три дня Саня насытился газетным революционным чтением – и стало ему скучно-прескучно. Всё писали о грандиозности событий – но не видел он в том никакой грандиозности, а обезумелую суету. Всё это огромное, непроворотливое, мутное – на сколько ещё времени?
Интересно, что Котя? Саня написал ему письмо, но встречного не было. Теперь он – чуть подальше, легко не съездишь.
Косо прислонясь к бронзовой сосне плечом, и головой к ней, а лицом жмурясь к солнцу, Саня стоял как подпорка ствола.
Такая подпорка зовётся пасынок.
А он хотел быть – сыном. Этого леса, этой весны, всего голубовато-солнечного огляда.
Он хотел вернуться в ту жизнь, какую знал раньше, когда совсем нет войны, и никакого ей оправдания.
Хотелось – этого мира! Размышлений. Уединения.
Чуть-чуть вот отъединись – и греет солнышко, попискивают клесты, и с дыхательным шорохом оседает отяжелевший снег.
Ясная тишина – и царствует над ней тайна Божья.
И хочется подняться к ней и влиться в неё как в самое своеродное.
Подняться к ней – как это сказано: от земного изгнания.
Что это? Предчувствие, что скоро убьют?
Нет, чувство такое светлое, не вяжется со смертью.
Голубизна неба – ещё несмелая, несплошная.
Вся глубина и яркость его – впереди.
* * *
Ты воспой, воспой, жаворóночек,
Сидючи́ весной на проталинке.
538
(по социалистическим газетам, 8—10 марта)
АРЕСТ НИКОЛАЯ II …считаясь с явно выраженной волей революционного народа, Исполнительный Комитет признал пагубным для дела русской революции как оставление Николая II на свободе, так и выезд его за границу…
Подробности ареста царя… В пути царского поезда к комиссарам Государственной Думы являлись с денежными пожертвованиями для жертв революции – всего 380 руб. 50 коп. – делегаты поездного состава, от кухонной прислуги и от дворцовой полиции. Делегат последней заявил: «Так же честно, как мы служили старому порядку, мы будем служить и новому правительству».
РАССТРЕЛЯТЬ? …телеграмма Н.Н.Романова, который, неизвестно по какому праву, продолжает именовать себя Николаем Николаевичем… Озабочен не осуществлением свободы, но поддержанием дисциплины… не отстаёт и начальник штаба Алексеев… Такие господа не свободу дадут, а военно-полевые суды, виселицы и расстрелы. Чего же смотрят Гучков и кн. Львов? Неужели они думают, что у Романова и Алексеева не найдётся верёвки и для них?
…Страна нуждается в мире, кто не понимает этого – тот враг народа. Мы желаем думать, что Временное правительство – не враги народа.
(«Рабочая газета»)
…Временное правительство – целиком из представителей буржуазии и землевладельцев. Таким образом, рабочие, разгромив монархию, добровольно сдали власть привилегированным классам. Это небывалая революционная скромность. Революция есть прежде всего захват политической власти. Это так легко было сделать, а рабочие упустили.
Резолюция на митинге солдат и рабочих 8 марта, 1000 человек. Это Временное правительство не является выразителем… Недопустимо давать ему власть над восставшей страной… Совет Рабочих Депутатов должен немедленно устранить это Временное правительство либеральной буржуазии.
…Московский СРД постановил: требовать от владельцев предприятий вознаграждения рабочим с 28 февраля по 6 марта…
…будем вырабатывать оружие для революционной армии, но оставляем за собой право в любой момент возобновить безпощадную забастовку…
…Решено к работам не приступать, объявить бойкот… Должны уплатить за прогульные дни революции!
Норма потребления хлеба уменьшена до одного фунта для лиц интеллигентных профессий и до одного с четвертью для занимающихся физическим трудом.
…Слой мелкой торговой буржуазии (лавочники, сфера обслуги) совершенно не нужен экономически и вреден политически…
Шлиссельбургская крепость горит четвёртый день.
Слушатели и
