к Кирпичникову в казарму, вертлявые, схватчивые, да быстро-быстро суются: мы вот, мол, товарищи Богданов, Суханов, Венгеров, а это у вас дикие представления, как можно арестовывать?
Так, мол, министров же прежних арестовали? Так то – прежних, а наших – никого нельзя, товарищ Ленин глубоко наш, он много за революцию пострадал. А чего ж он через немцев приехал? А у него другого пути не было. А что ж он всё городит как раз то, что немцам и надо? А каждый имеет право высказываться, на то есть свобода слова. Так тогда пусть и сами немцы приезжают высловляются?
Ничего эти трое хорошо не объяснили, много-много слов тараторных. Но – заборонили накрепко: и не трогать товарища Ленина, и не помышлять, это будем рассматривать как революционное преступление, и будем судить.
Нисколько не напугался Тимофей ихнего суда (ныне и суды-то никудышние), а раздумались с Мишей: хорошо, ну мы его арестуем, – а дальше к какому начальству его представить? Начальства-то никакого не стало, вот что. Командир батальона теперь – никакое не начальство, его и не слушает никто. К советской головке отвести – они его сразу и отпустят. А правительство – кто оно, где оно, да ещё и временное, да ведь тоже отпустят. Так чего и трудиться?
Раньше у офицера хорошего спросишь – а ныне и офицеры все зазябли.
Ползёт-ползёт всё куда-тось под гору, и чего будет! Пройти по Питеру срамно: у булочных али за керосином – хвосты длиньше прежних, и бабы из хвостов как солдат увидят – ругают: «Проcрали вы Расею!»
А на той неделе приехали делегаты из фронтового Волынского полка: «Где ваша помощь? Давайте пополнения немедленно!» И заварилась баламутица на целый день и полследующего. «Петроградский гарнизон не должен вознаграждать себя за восстание – тыловой безопасностью и дезертирством». А ему в ответ председатель, ловкач: «Мы вам лучше поможем не подкреплениями, которые быстро растают на фронте, а радикально – кончим войну!»
Кирпичников – сразу хотел идти, да от стыда одного, куда глаза девать? за офицеров теперь не спрячешься. Но его не пустили: нужен на обучении. А ефрейтор Ильин – пошёл. Канунников – пошёл. Кое-как две маршевых роты отправили.
А тут, за воскресеньем, ещё во вторник шибко праздновали. В среду ещё недочнулись, а в четверг, вчера, вот заворошь началась на весь город! Тимофей с Мишей, и со своей кучкой, ходили вечером. На каждом углу – речи, только успевай в уши вбирать:
– Коронованные варвары держали нас в темноте и невежестве! Николай Второй спаивал нас 22 года!..
– Мира без силы не добиться! Если враги поймут, что мы обезсилели, – сговорятся и с союзниками и поделят наши земли! И потомство проклянет нас.
– …Чтоб не разбойники за войну заплатили, а русские мужики?
Вот это – правильно.
– После вашего манифеста – Германия ответила на Стоходе удушливыми газами! Братанье? А почему вы не требуете, чтоб ваши новые германские братья хоть бы уничтожили баллоны с газами?
Так, так.
– …Не только каждый мыслящий гражданин, но и каждый солдат хочет кончить войну. В атаку – не пойдём!
Ты, сопля, ещё ходил ли в атаку?
– …А привлечь в армию, кто незаконно прикрывается в тылу…
Вот это правильно. Гудит в голове, сколько наслушаешься. И говоруны же, меж тремя соснами семьдесят семь петель напутают.
– А у кого есть сила – пусть сами берут власть и сделают лучше, чем Временное правительство!
– Солдаты в выборе не ошиблись: закалённые революционеры стоят во главе совета депутатов и проведут наш корабль…
– Солдаты! Вы два с половиной года отстаивали родину грудью. И если теперь не вознаградим свои жертвы – как же вспомним наших убитых?
Ох, за сердце.
И на площади ночью кричали: «Арестуйте Ленина!» – только сами никто не шли. Ворочáлись наши волынцы в казармы уже попоздну, толковали: а может всё-таки – кинуться да арестовать? Где бы грузовик захватить? Но опять же: куда его потом везти? Всё равно отпустят. Ну, утро вечера мудреней.
А сегодня утром слышат: на Невском пуще вчерашнего ходят, кричат, спорят. После завтрака отменились в Волынском всякие занятия, повалили ребята опять смотреть-слушать. Обед записывали в расход, вечером съедим, теперь наша власть.
За кого ж тут ходят? Ходят – больше против Ленина, много больше.
От кучки к кучке ходили-слушали. Толкались и по Гостиному Двору – так, товары смотреть, чего не купишь. И большие часы в Гостином показывали три часа, как услышали снаружи сильный шум. Вышли поглядеть – шум с Садовой от Инженерной, – и крик, и оркестр как пьяный, каждый себе чего дерут не поймёшь. А первое, что увидели, – катит по Садовой грузовик с шестью пулемётами во все стороны, однако при пулемётах ни одного солдата, а рабочие. А по этому борту, что к Тимофею с Михаилом, прилеплена красная полоса, а на ней белыми буквами и потёки от сбежалой краски:
«Сгинь, капитализм! Мы расстреляем тебя из этих пулемётов!»
Ну-ну. Кому ж это они грозят? Не поняли. Но парни у пулемётов и не сидели всерьёз, а только хмурились, как перед дракой. И со всех панелей нагустилась чистая публика – смотреть на это диво. Никто тем парням громко не отозвался, и с панелей тоже никто к ним не сшагнул, в осторожке.
Грузовик с пулемётами не быстро себе, но и быстрей пеша, завернул направо на Невский и таким же порядком покатил – туда, в сторону Главного Штаба. А вослед ему, отставши по Садовой, – вот тут-то и неслись крики и разбродная музыка. До них ещё было саженей полтораста, и вот что увиделось: валит чёрная толпа, не меньше тысячи, несут красные флаги и щиты, в одноручье маленькие и двудревковые, надписей издаля не прочтёшь, а впереди – строй рабочих с винтовками, и по бокам колонны – оцепление, тоже с винтовками. И ещё они не подблизились, прочесть нельзя, за кого идут, выругался Кирпичников Маркову, плюнул:
– Вот они где, винтовочки-то казённые! А у нас некомплект, и штаб не даёт. А кроме солдат – никто их не вправоте носить.
На тротуарах нарядная публика посильней затревожилась, кто бочком-бочком и прочь, от передряги подальше: кто хорошо одевается, тому беречь себя надо, а никак вот не научит их революция ни одеваться поплоше, ни в зубы брать папиросы простые. А другие, напротив, по любопытству – ещё к краю, глядят, а наших серых шинелей стало как бы больше видать, и на мостовую сшагивают. Врач военный. Сестра милосердия.
Ближе. Самый большой щит впереди – «Долой Временное правительство!», потом два рабочих друг другу руки жмут – «Да здравствует Интернационал!». Потом – колонной по четыре, уж как там умеют держать – человек двести вооружённых, винтовки на ремне есть наши, есть австрийские, рабочие всех возрастов, а есть и юнцы. И красные повязки у всех на рукавах. За ними – оркестр, не разбери чего поймёшь, только тарелками бьёт свирепо, на каждом шагу. А потом уже – стадком, а в рядах, взявшись за руки, – безоружные рабочие, бабы в платочках и подростки. А боковое оцепление – прёт к самой панели, разгоняет публику, размахивает шашками, револьверами в руках, винтовками, просто отдельными штыками, а один и с кухонным ножом.
Штатская публика сильно напугалась, отвалилась, ноги утягивает. А которая не утекает – так всё одно ни шагом, ни пальцем.
А в колонне – ни одного солдата.
– Что ж это они и с ножиками кухонными? Прям’ людей резать?
К подходу шествия ближе стоял бородатый ратник:
– Эй, не ведаете что творите.
А на него матом – и замахнулись.
Идут. А дальше видать – «Долой Милюкова!», «Война войне!» – и чёрное знамя, белыми буквами – «Пулемёт и булат…», на ветру не прочтёшь, а дальше – опять вооружённая колонна человек сто, а потом опять невооружённая толпа под оцеплением – ишь ты, не сами ж расстановились, это кто-то их со смыслом ставил.
Так понятно стало: они идут – Временное правительство скидывать!
И уже близко был самый передний ряд – военный врач и крикни:
– Товарищи солдаты! Кому дорога родина и спасение её от срама – вперёд! Не допустим их! Образуемте цепь!
И вышел на середину мостовой, немолод уже.
И вольноопределяющийся кавалерист с Георгиевским крестом вылетел за ним:
И сразу – выступили, выступили к ним, человек двадцать-тридцать, солдат разных полков, и офицеров, и юнкеров несколько. И Тимофей с Михаилом конечно. И та сестра милосердия. (Марков – не промах, уже узнал, что Женя её зовут.)
У офицеров, у юнкеров шашки на боку, кортик, – а солдаты все до одного безоружные, тяжела нам винтовка стала.
Но – и ещё подбегали солдаты с разных сторон, издалека, уже нас и с полсотни. Стали поперёк всей мостовой густой цепью. Не пропустим.
Из рабочей колонны слышится:
– Гучкова и Милюкова – в крепость!
– Да здравствует мир и братство народов!
А при солдатах публика панельная осмелела и кричат тем:
– Позор!.. Предатели!.. Изменники!
А из колонны им:
– Буржуи!.. Провокаторы!
С панели:
– Да здравствует Временное правительство!
Боковой рабочий – винтовкой на них как тряхнёт:
– А вот чем ответим вашему правительству! Мы вас всех, буржуев, перестреляем.
А мальчик-рабочий тыкал им, кому придётся, браунингом, прямо в нос.
Одна дама:
– Лодыри! Солдаты на фронте кровь льют, а вы тут бастуете!
Из ряда кинулась работница – и сорвала с неё шляпу. Та завизжала.
Передние рабочие кричат солдатской цепи:
– Пропустите!
– Не пропустим.
– Пропустите! Не то будем стрелять!
– Не пропустим! Спрячьте оружие и разойдитесь!
– Что, вы с буржуями съякшались? Кого защищаете?
– А не для того мы в окопах сидели!..
– И не для того свободу добывали!
Из публики объясняют:
– Мы тоже против Милюкова, но при чём тут Временное правительство?
Чего, в самом деле, они на правительство? Только установили – и сбрасывать?
Оркестр замолчал, а толпа ревёт, в тысячу глоток ревёт, а передние – так и попёрли на солдатскую цепь.
Схватились солдаты друг с дружкой и с офицерами крепко. Из разных полков, несознакомые, и командира нет, – а дружно держат.
А те – уже не ревут, а воют, и револьверами и прикладами на нас замахиваются, и обнажёнными саблями (но не бьют).
Ну, только тысячный напор полусотне не удержать.
Смяли нас, прорвали.
И – попёрли своим путём, и тарелки медные опять зашлёпали гораздо, и завыли трубы.
И по Невскому повернули опять направо.
– Э-э-эх, Миша, как же мы зимой не сробели против начальства, не боялись военного суда – а тут против рабочих не сдюжаем? Нашими же винтовочками да против нас же?
С угла Садовой публика совсем схлынула, а на широком Невском, от колонны подальше, – там с панелей кулаками пограживают, кричат им:
– Изменники!.. Провокаторы!.. Ленинцы!..
А
