всего на четыре повозки… И даже тут – раскол, и образовалась безумная крайняя левая вечного раскольника Ленина, – а Троцкий и тут искал единения последних остатков, писал примирительный проект манифеста.

Дальше дела во Франции пошли совсем плохо. У русских солдат, взбунтовавшихся в Марселе, нашли «Наше слово». По обвинению в германофильстве газета была закрыта, а самого Троцкого евнухи буржуазной юстиции выслали из Франции. Пигмеи! Страна «по выбору». Но Англия и Италия не желали принять, Швейцария – затянула решение, уклончиво не отвечала. Оставалась Испания, но туда Троцкий не соглашался, и его просто вывезли полицейские. Там – тоже его не хотели, сажали и в тюрьму, тупицы, хотели вытолкнуть пароходом на Кубу, Троцкий слал ливень телеграмм – парламентариям, в газеты, в правительство, наконец разрешили плыть в Нью-Йорк, тут нагнала и семья из Франции.

Вот судьба! – теперь через океан. Но ведь его и распростирало над всем миром. По русскому стилю под Новый 1917 год – приплыли в Нью-Йорк.

Тут – ликующая встреча! Взлёт социалистической да и всякой другой американской печати, как только она и умеет протрубить: отовсюду в Европе изгнанный и травимый – несгибаемый революционер, вождь революции 1905 года, борец за свободу и демократию! Ещё больший успех – среди еврейско-русских эмигрантов; немедленно стал редактором затеянного ещё Дейчем, но он вытеснен, «Нового мира». Там уже состояли Бухарин, Володарский, Чудновский, и газета была – за поражение России в войне. Теперь произошло как бы возрождение «Нашего слова», но уже без границ, пиши не оглядываясь: во французской армии африканские чернокожие носят в ранцах отрезанные уши немецких солдат!

Выступал на собраниях, на собраниях (американцы очень любят послушать), а тут – сезон балов, и его, модного оратора, тянут выступать (по-русски, не мог по-английски) перед балами, назначая за то дорогие билеты. Он – на разрыв. Да просто за несколько американских дней почувствовал себя как здешним прирождённым, уже имел благоустроенную квартиру в Нью-Йорке, и сам Нью-Йорк импонировал: вот где дух современной эпохи! Проблема «Америка – Европа» теперь вошла в круг интересов Троцкого, они всё расширялись.

Можно было бы отлично развернуть и тут революционную работу – но мешал тому именно американский социализм: дутый, чванный, рыхлый, сентиментально-мещанский. Начались неистовые кружковые интриги против европейского выходца: только вчера вступил на американскую почву, не знает американской психологии – а хочет навязывать свои взгляды! Да ещё ж все эти социалисты были раздроблены на национальные федерации, и нужно было каждую завоёвывать по отдельности – немецкую, латышскую, финскую, польскую и могущественную еврейскую с её 14-этажным дворцом и 200-тысячной газетой.

Но и – вот американский дух! – как уловил Троцкий, некоторые американские богачи очень готовы развязать свою мошну для ускорения революции в России.

И вдруг, нá тебе! – вот и она! – когда уже и забыли её ждать.

Но именно этого – да, и надо было ждать! война и часто являлась в истории матерью революции. Да ведь Троцкий всегда именно и предсказывал Вторую революцию, которая теперь и станет перманентной! На второй стадии этой революции пролетариат возьмёт власть, а затем погремит революция по всей Европе! Американцы очень недоумевали, но все ждали истолкования от «Нового мира», он стал в центре американской прессы. Ещё жадней теперь требовали Троцкого на выступления, и он в размах поносил Милюкова, Гучкова, Керенского.

Когда в Николаеве, 20 лет назад, в нищенской запущенной комнате готовили на железной печке революционное варево для жалкого гектографа – какой залётной фантазией показался бы замысел этой кучки молодёжи – повалить многовековое государство!? А вот – повалили!

Только устроились, только стали мальчики ходить в американскую школу (сколько им языков пришлось сменить), – и опять срываться и ехать? Но в груди, но в сердце легко! несёт птицей!

В русском консульстве в Нью-Йорке получили с товарищами документы для езды в Россию. Английское консульство дало заполнить вопросные бланки на проезд и заверило, что препятствий не будет. 14 марта отплыли из Нью-Йорка на норвежском пароходе, провожаемые цветами и речами. А 21 марта в канадском Галифаксе английские офицеры допрашивают: каковы ваши убеждения? каковы политические планы? Разумеется, отказался отвечать империалистам. «Вы опасны для нынешнего русского правительства и для союзников». И – сняли эмигрантскую группу с парохода, жену с детьми оставили в Галифаксе, а Троцкого – в лагерь, где немецкие пленные моряки. И устроили, канальи, такой личный обыск, какого никогда не приходилось испытывать нигде в России, ни даже в Петропавловской крепости! Троцкий дрожал от негодования: этого он никогда не простит Альбиону! Трёхэтажные нары, 800 человек в одном помещении, какой разящий воздух ночью, никогда в жизни так не приходилось. И ещё – в очередь мести пол, чистить картофель, мыть посуду, уборную?? омерзительно, – но за три недели не досталось этого унижения, другие заменили. А зато – какой простор для социалистической агитации: вот он, немецкий пролетариат, и уши его открыты, и он, право же, тоже готов к революции! Читал матросам лекции, а пленные немецкие офицеры жаловались английскому коменданту – и тот, разумеется, принял сторону неприятельских держиморд. (Но ликуешь в превосходстве над комендантом: он же ещё не знает, что уже началась Всемирная Революция! – сметёт и твою Британию!)

Если б не продержали его 26 дней в Канаде, нет, если б не выслали его осенью из Франции, – да уже давно бы он был в Петрограде, и всю революцию завернул бы иначе! (Надо найти форму рассказать России об этих 26 днях. Газетное письмо? – теперь Милюкова нет, жаль, ускользает, – так Терещенке?)

А – что тут наделали?! Какая убийственная ошибка была – в первые же дни отдать власть буржуазии! безоружной и изолированной буржуазии! – при том, что армия и рабочие поддерживали только Совет! Ложная мысль: лишь бы буржуазия не отошла от революции?.. Политическая импотенция меньшевиков. Испугались своей несостоятельности, акт прострации. (Обречённость мелкой буржуазии в капиталистическом обществе.) Преступление против революции! Тайный заговор против власти народа и его прав. И состряпали ублюдочный февральский режим, какая распылённость сил демократии! Единственный достойный документ – Приказ № 1. А весь Манифест 14 марта – уже, по сути, солидаризация с союзниками. А как можно было разрешить выходить всей печати? Печать – это ведь оружие, и право на буржуазное слово никак не выше пролетарского права на жизнь.

Правда, и отпетые буржуазные дурачки не многое взяли – полуконтрабандную власть. Ходят вокруг костра революции, кашляют от дыма: пусть перегорит, тогда попробуем что-нибудь изжарить. А оно – не перегорит. Кадеты очень убедительно объясняют крушение царя – только не знают, как самим избежать такого же крушения. Многословное упущение времени.

Опоздал.

Как теперь врезаться в уже идущий ход событий – и энергично занять достойное место?

Держать в руках – нить общего, без мелкого эмпиризма. Вожди революции отбираются десятилетиями, и их нельзя сменить по произволу. Ход событий может быть только продолжением тех, что оборваны 3 декабря 1905 года арестом первого Петербургского Совета.

Увы, нет своей партии, нет своих людей. Группка эмигрантов, с которыми он приехал, ещё, может быть, и понадобится ему, но он уже откололся от них. Он вступал в революционное море как великий пронзительный одиночка. Что встретили Урицкий и Карахан в Белоострове – подбодрило. (Они – от «объединённых интернационалистов», тоже их полтора человека.) Пригодятся и они. От большевиков прислали – третьестепенного, кислый жест. А от группы Мартова – совсем никого. Запомним.

Нет своей партии, никто не приготовил и помещения для жилья. А в Петрограде с ним сейчас, говорят, – обрез. Да, Наташа, нашим кочевым душам ещё далеко до гармонии. Где-нибудь посади сыновей и езжай ищи жильё. А я – сразу в Таврический!

Да он ещё до встречи знал о них всё насквозь. Ограниченные люди. Чхеидзе – честный и недалёкий провинциал, неуверенный в себе. Стеклов – безформенный радикал, но с огромными претензиями. Суханов изощрён в своём маленьком ремесле: переводить на язык доктринёрства безсилие Исполнительного Комитета, но всегда умничает и тем надоедает. Церетели и Дан – умственно по колено Мартову. (И вот кому Юлик по безволию передал руководство своей партией.) Церетели – радикал южнофранцузского типа, обтекаемый путаник без резкой ясности мышления: не отливает готовые мысли в словах, но растянутыми фразами ловит-вытягивает мысли. Феноменально узкий политический кругозор, только Грузия и 2-я Дума, а никакого международного полёта, и образование поверхностное, даже не журналист. Дан – рассудительный немецкий с-д эпохи упадка. Либер – пронзительный кларнет меньшевиков. Ещё вот Скобелев – бывший подручный студент Троцкого, энергичный и глупый, отдался теперь под влияние меньшевиков. Чернов – сентиментально-ненадёжен и скорей начётчик, чем образованный человек, разговаривает набором готовых цитат, но никогда сам не знает, куда ведёт. (Не раз сражался Троцкий с ним на докладах за границей.) Авксентьев – карикатура на политика, обаятельный учитель словесности в женской гимназии.

Да вообще – эсеры? – неудобоваримая мешанина исторических наслоений, дутое сборище всего безформенного и путаного. Грандиозный нуль. Но – «земля и воля», и за ними валит деревня; а меньшевики – городские, в деревне – ничто.

Кто там ещё в Исполкоме? Керенский? Кажется – не между ними теперь, всё слепнет от вспышек магния, да он – достойный преемник Гапона.

И – ни у единого здесь нет настоящих заслуг перед революцией Пятого года. А захватили все места над Советом, даже смысла которого они не понимают. Совет Пятого года – то были вожаки всеобщей стачки. А эта нынешняя верхушка собралась помимо заводов и полков. Революцию делали не они, а рабочие. А эти – пришли и уселись. Классическая инициатива промежуточных радикалов – пожать плоды борьбы, которую вели не они. Прикрылись традициями Пятого года, а сами – подделка.

Жалко провели они и эти бурные апрельские дни – и, вместо того чтобы сшибить буржуазию, склонились в коалицию с имущими классами. (В сегодняшних газетах – уже состав правительства.) Вероломные соглашатели.

Что ж, диспозиция политических групп приобретает тем большую ясность.

С нею – Троцкий и вошёл в заседание Исполкома, гордо держа голову. Он знал своё превосходство над каждым из них в отдельности и над ними всеми вместе – свою политическую подготовку, школу, способность к обобщающему мышлению, политическую волю, – но неразумно было выразить это сразу, не считаясь с обстановкой. Да возглавлять этих здесь, потерянных? – нет, не это была задача.

Не вскочили, не жали рук наперебой. Чхеидзе довольно сухо поздоровался с ним, указал на стул садиться.

Встал Церетели поздороваться. Красивые заволокнутые глаза. Но мнит себя – главным вождём революции? смех. Да если на него пойти прямо, твёрдо