всё не отпускали. Так и пролежал без дела, а как нужен был! – выводили его рабочую гвардию на улицу.
В субботу, уже всё кончилось, Шляпникова выписали из больницы. В воскресенье, ещё слабый, пошёл в певческую школу на городское собрание союза металлистов, где он в ЦК. С понедельника началась всероссийская конференция большевиков. И просидел Шляпников несколько её заседаний – не в президиуме, уже как будто и не член ЦК, ещё и болезнью отброшенный, теперь, видно, и не выберут, его совсем не замечали, затолкали, он и сам молчал, не выступал. Какие-то новые в головку пробирались, – вот Свердлов, не ходит, а крадётся, нелюдимый, не улыбнётся никогда, глаза за толстыми стёклами ничего не выражают – а видно, злой.
Слушал, слушал Шляпников – и открывшееся в больнице зрение тут ещё подтвердилось: текущий момент, перерастание революции, Временное правительство, Интернационал, самоопределение наций, – за всю конференцию так никто и не выступил: а как же рабочие люди сегодня живут – и что им нужно завтра? И если партия наша – пролетариата, а нам сегодня до этого не дело – так будет ли завтра?.. Управим мы рабочее дело для наших живых рабочих – или только для Интернационала?
А в перерыве упрекал его Ленин, что прохлопали Красную гвардию. (А что – прохлопали? Да в завкомах как оружейные магазины – винтовки, берданки, револьверы. А в парке Дурново выборгская рабочая гвардия что ни день палит: «По врагам революции – огонь!» А 21-го кто ж и поработал? – кто оружие понёс на Невский? и своих в оцепленьи кто держал, чтоб не разбегались?) Теперь велел ему Ленин: поживей и покрепче устраивать Красную гвардию. И опять впрягался Шляпников: сговорился с районами (это готовили тайно от Исполкома Совета, для того действовала только «военная комиссия» при ПК), чтобы в пятницу 28-го собрать в городской думе со всего города уполномоченных Красной гвардии, ото всех боевых дружин, какие уже есть или будут, и принять боевой устав – устав такой утвердили в Выборгском районе, а теперь надо, чтобы и весь город.
Устав составили с хитрецой. Откровенно: цель рабочей гвардии – борьба с контрреволюционными попытками господствующих классов, отстаивание оружием всех завоеваний рабочего класса – и, для отмазки: а также охранение жизни и имущества всех граждан. Членство – только из социалистических партий и профсоюзов, по их рекомендации. Вооружение – за счёт военного министерства. Средства – за счёт предпринимателей и за счёт города.
В общем, сколотили прочно. На Выборгской стороне ни одного городского милиционера и не появлялось, Выборгская – уже отделилась и от города, и от правительства.
Но, конечно, шила в мешке не утаишь: кто-то продал меньшевикам в Исполком, там перепугались, и в самый день собрания 28-го утром в «Известиях» появилась статья против Красной гвардии: что она не нужна, вредна, угроза единству революционных сил, и вбивает клин между армией и пролетариатом – и даёт солдатам повод думать, что рабочие против.
Вот так тáк! За два месяца революции первый раз «Известия» так выступали – и прямо же травили на большевиков.
В этих условиях – отменить собрание рабочегвардейских уполномоченных? Как раз наоборот – принять бой! И – всегда бы Шляпников за это схватился. А сегодня почувствовал: нет, не тот. Сил не стало? опало что-то внутри? Не тот.
И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось уполномоченных человек полтораста.
А тут явился от Исполкома и Юдин – мешать.
Коган бойко начал: цели, членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:
– Пусть не увлекаются те, кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её выведут из Петрограда, – пролетариат останется беззащитным? А в городскую милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.
И конечно придётся.
– И рабочие массы охвачены стремлением иметь свои вооружённые силы!
И предложил – сейчас же голосовать устав.
Но Юдин потребовал слова. Идея красной гвардии – в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия – на страже свобод и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не ружья, а профсоюзы и просвещение.
Наши ребята уже привычные: такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:
– Как истинный друг рабочего класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.
А это – ты нас кровно обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку держать, дозволено, а рабочим – не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути, так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?
Оборвали шум, проголосовали: 74 – за продолжать, 79 – лишить слова!
Юдин стал уходить, за ним – часть из зала. Тогда вернули – ладно, пусть кончает.
Он – кончил, всё то же, а ему кричали:
– Всё равно дружины на заводах уже есть!
– Оружия и патронов не вернём!
– Вы сами нам их раздавали!
Верно, сами. Забыли. Отреклись.
– А ну, попробуйте, разоружите нас!
И опять Юдин свою папку под мышку – и пошёл вон.
И за ним – с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но – немного.
Ушёл, а тут догадались, стали кричать:
– Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в «Известиях» напечатают!
– А чтоб не было ихней резолюции!
– Чтоб не вышел завтрашний номер «Известий»!
– А вынесем резолюцию мы: чтоб они отменили свою резолюцию!..
А ведь каждый кричал от своей сотни, если не от тысячи.
Нет, исполкомские соглашатели, вам уже нашей гвардии не распустить.
Обошлось, как будто всё правильно, Шляпникову и легче, что без него. Всё уже – в колее. И катится.
Без него.
И пусть, лишь бы дело шло.
Но всё же стали избирать делегацию для переговоров с Исполнительным Комитетом, так и быть.
124
Временное правительство в тоске и ожидании. – Безсилие против анархистов. – ИК отказался от коалиции! – Выход: переталкивать Милюкова на просвещение.
После апрельского кризиса – нет, так и не вернулись дела в нормальный ход. И правительство – задыхалось.
А всё – от жестокосердия Исполнительного Комитета: они не снимали своего неумолимого контроля – и вместе с тем безжалостно отклоняли зов войти в правительство самим.
И всё – как повисло в воздухе. И хотя, кажется, простиралась необъятная нива больших дел – сами заседания Временного правительства, всё поздненочные, на этой неделе, после публикации вопиюще грозного Обращения к стране – надо признаться, сузились до вопросов некрупного масштаба.
Позавчера, 26-го, отменили ссылку на поселение как вид наказания. Разрешили Керенскому учредить ещё одну должность товарища министра юстиции. Шингарёву – пригласить из Америки специалистов по большим холодильникам. Терещенке – выпустить в обращение кредитные билеты 1000-рублёвого достоинства (так – гораздо быстрей можно печатать, а тут и цены растут).
Вчера, тоже к полуночи, постановили образовать временную канцелярию Особой комиссии по ликвидации Главного Управления по делам печати. И упразднили ещё не отменённую предварительную драматическую цензуру, установили новый порядок регистрации театральных афиш. И отказать великорусскому оркестру Андреева в ежегодной субсидии.
Выздоровевший Гучков приезжал на эти ночные заседания, но почти демонстративно безучастен, – и после заседания не оставался на частные собеседования министров, в которых и билась жила жизни.
Не оставался на них и Милюков, всё более надменный и замкнутый.
Крайне огорчало князя Львова настроение и некоторых других министров. Например, Мануйлов как-то не проявлял импульса преодоления препятствий. Да если вспомнить, он и против Кассо не боролся за либеральность Московского университета – а сразу ушёл в отставку. Упрекали, что он и сейчас, при чистке министерства просвещения, проявляет безцельную осторожность.
А Коновалов стал жаловаться и сокрушаться от чрезмерных рабочих требований, якобы катастрофической разрухи в промышленности, подавал уже прямо панические ноты. Его спокойное сдобное лицо при этом кисло морщилось, он снимал золотое пенсне, понурял голову и ко всему остальному был как бы безвнятен. Узнать нельзя было того энергичного мануфактур-советника, который, вот, всего лишь прошлой осенью, собирал на своей московской квартире конспиративные совещания: как создать эксцессы, которые запугали бы царское правительство и вынудили бы его к уступкам.
Да и сам князь Львов, от 56-летнего ли своего возраста, от непривычки всё-таки к правительственной работе или от усталости в эти необыкновенные революционные недели, – стал всё больше полагаться на тройку своих неутомимых министров – Керенского, Некрасова и Терещенко. Молодость!
Так же и днём, когда в Мариинский дворец всё ещё дотягивались военные делегации, вот теперь даже от Кавказского фронта, – у самого князя оставались силы только благодарить их за нравственную поддержку, при грандиозно необъятных задачах правительства. А выручали молодые друзья. Смугловато-глянцевый подтянутый Некрасов выходил к делегациям полувоенной походкой и объяснял, как революция застала Россию в момент, когда она была уже на краю пропасти, – и теперь правительство медленно вытягивает её оттуда. И ещё более военным шагом выходил Керенский и объяснял, что ныне – русская армия свободнее американской и десятки поколений будут завидовать нам, участникам этих событий.
Глушели заседания правительства, но помимо них всё живей собирались в кабинет князя трое его молодых друзей, опора и надежда. Они были и наиболее осведомлены о настроениях в Исполнительном Комитете, у каждого имелись там свои личные связи.
Так и сегодня. Заседание правительства, назначенное ближе к полуночи, обещало мало событий. Надо было учреждать санитарно-статистический совет при Главном Военно-санитарном управлении. Утверждать временное устройство местного суда. Учредить новый тип четырёхклассных гимназий. И дать допуск лицам женского пола, получившим художественное образование не ниже среднего, преподавать в мужских гимназиях и прогимназиях.
Но задолго до того – собрались в кабинете Львова в узком составе четверых и с трепетом ждали решения Исполнительного Комитета о судьбе коалиции – значит, и всей судьбе правительства.
Ведь если только – если только! – социалистические вожди Исполкома да согласятся войти в правительство – так сама же система Советов затем начнёт отмирать как ненужная! Это же замечательно!
Вперебив притекали и всякие другие новости, больше дурные. В Коломенском районе самой столицы минувшей ночью вооружённые анархисты, человек 30, вломились в дом герцога Лейхтенбергского, некоторые и с ручными гранатами, да даже не вломились, а предъявили постановление исполнительного комитета анархистов-коммунистов о необходимости занять особняк под анархистский клуб и читать тут лекции. А сам герцог – в Финляндии, а милицейский комиссар
