борьбы с контрреволюцией создан специальный комитет с широкими полномочиями, с правом производства политических арестов и обысков. Раскрыт и подавлен в самом зародыше союз реакционеров.

(«Новая жизнь»)

ОБРАЩЕНИЕ ВОРОВ К ОБЩЕСТВУ. Симферополь. Воры-рецидивисты обратились с печатным призывом к обществу прекратить участившиеся самосуды над ними, угрожая в противном случае поступить по примеру воров Ростова-на-Дону.

ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ ОБЫВАТЕЛЬЩИНА. …Обывательские нервы мешают работать. Это обывательское стадо зовёт себя «интеллигенцией». Она обижена, что её многие называют «буржуазной». Куда идти ей? Она осталась у своих квартир – плакать, ныть и надеяться на чудо. Не мешайте своими истерическими фельетонами, клеветами. Истинная интеллигенция находится сейчас при деле и не боится никакой «анархии». Руки прочь от дела революции!

(«Дело народа»)

…Всё жалостливей плачет печать над «неоправдавшей надежд» русской революцией. «Россия в смертельной опасности», – плачется Леонид Андреев, – он сам «мечтал ещё недавно, что революция эта перекинется на Европу»… Такую революцию нельзя совершить в белых перчатках… чем могут они оправдать теперь своё уклонение от активной службы революции?.. Мусор истории…

(С. Мстиславский, «Дело народа»)

Английская консервативная печать стала в один голос натравливать общественное мнение Англии против русской демократии. Согласно ей, вожди революции оказались сплошь инородцами, не имеющими права говорить от имени России.

(Фарбман, «Новая жизнь», 3 мая)

Париж. «Эко де Пари»: Кто же эти люди из Совета рабочих депутатов, которые так говорят с нами? Из 2000 голосующих называют не больше 3–4 имён. Кто же остальные? Где список членов Исполнительного Комитета? Верно ли, что русским газетам было воспрещено его напечатать?.. Нападают на прежний режим за его секретную политику, тайную дипломатию, – так подпишитесь же пожалуйста!

РЕВОЛЮЦИЯ В ЦЕРКВИ. Церковь ждёт своей революции. В своей массе духовенство не поняло случившегося переворота. Одни притаились и ждут, другие безумно порываются повернуть историю назад… Начинает идти в ногу с народом союз демократического духовенства, проводящий вполне социалистическую программу. Много-много мусора в церкви, надо этот мусор выбросить.

(Свящ. Ал. Введенский, «Дело народа»)

Москва. ИК СРД предупреждает население, что далеко не всякому оратору на митинге можно доверять. Все агитаторы должны быть снабжены удостоверениями от СРД с фотографическими карточками.

СТАЧКА ПРАЧЕК с 1 мая. Настроение бодрое. Есть ещё, оказывается, злостные штрейкбрехеры, которые не только работают сами, но вносят раздор в среду работниц. Товарищи! Не доверяйтесь таким двуличным людям! Мы публикуем имена изменниц рабочего дела…

Нам нужна революционная власть, а не власть либеральной снисходительности и толстовского непротивленства злу. Кто взял на себя власть, пусть найдёт в себе и силу. Нужно призвать к порядку разболтавшуюся и распустившуюся Россию.

(Д. Заславский, «День», 5 мая)

150

Каменев на первом обсуждении ИК с правительством условий коалиции. – Мешает Ленин за плечом.

Это очень парламентарно было со стороны доминирующего большинства Исполкома, что, посылая комиссию на переговоры с правительством, они вежливо включили и трёх наблюдателей от меньшинства: от большевиков – Каменева, от межрайонцев – Кротовского, от безфракционных – Гиммера. И вот сегодня Каменев вместе со всеми ехал на эти небывалые государственные переговоры.

К десяти часам утра собрались в Таврическом дворце десять членов переговорной комиссии – Чхеидзе (совсем больной, в гриппе), Церетели, Дан, Богданов, Войтинский, длинноволосый Гоц (Чернов в Москве), молчаливый Филипповский, простоватый Пешехонов, строгий Станкевич, сдержанный Брамсон и три наблюдателя. Чёртова дюжина, если без шофёров. Сели в три богатых, но за недели революции потрёпанных автомобиля и покатили – не в Мариинский дворец, а для конфиденциальности князь Львов позвал к себе на квартиру.

Он жил в департаменте общих дел своего министерства – подобной второй улицы во всём Петербурге нет: короткая, позади Александринского театра, упираясь в его задний фасад, а вся как бы дворцовая, по обе стороны две жёлто-белых линии бегущих колоннад, сдвоенных полуколонн, чередуясь с окнами, на высоту второго и третьего этажей, над глубокими арками первого – и точно равны по длине обе симметричные стороны улицы, торжественной и даже днём почти пустынной.

Поднялись по департаментской лестнице, своими пальто заняли совсем не малую вешалку в коридоре. В приёмной увидели солдатский караул, – но солдаты сидели в креслах и курили махорку, вниманья не подавая новопришедшим. О них доложил чиновник. Всей гурьбой, в непритязательных пиджаках, ввалились в гостиную с голубой атласной обивкой мебели – и оказались против министров всего троих: кроме князя – лишь Некрасов и Терещенко.

Только троих?..

Но, значит, другие бы мешали.

Ясно стало, что сочетание не случайное: здесь перед ними – действующее ядро правительства. Кроме Керенского, которому неудобно.

Широко расселись на мягких диванах и в креслах, а на лакированные столики подносили исполкомцам кому чай, кому кофе в фигурных чашечках с орнаментальными ручками. Ничего, в этой картине было что-то от Великой Французской.

Рыхлый князь Львов с двумя напряжённо-поворотливыми министрами готовы были слушать. А Исполком и приехал читать свою платформу. Но не зябнущий, сгорбленный Чхеидзе, а конечно Церетели – он занял, без гласного избрания, место безусловного лидера ИК. Да он с Даном и записывал эту платформу сегодня утром: прошлой ночью, измученные, не могли составить начисто.

Итак, наш первый пункт (сразу главный, и на убой Милюкову): деятельная внешняя политика, открыто ставящая своей целью скорейшее достижение мира – на началах самоопределения народов, без аннексий и контрибуций! И переговоры с союзниками для пересмотра договоров!

Все лозунги, крикнутые на тысячах митингов, тут были сжаты в один снаряд, и продырявленная падала вся политика Милюкова и лакейство перед союзниками. (Вчера Гиммер со Стекловым предлагали и посильней, да ИК отверг.) Каменев наблюдал с удовольствием.

Не вздрогнули министры, не откинулись, не запротестовали. И даже – Львов понимающе кивнул. А Некрасов – горел встречным взглядом. Он только должен был держаться в министерских приличиях, а по духу-то он был почти советский.

Милюкова – они уже сговорились сдать?

Но сколько же образумляющих ударов должно было прийтись по их головам за эти два месяца, чтобы размягчить их так к сегодняшнему дню! (Владимир Ильич будет доволен этим наблюдением.) Не без влияния остались тут и крайние лозунги большевиков, ещё и до Ленина, когда их Каменев выдвигал. В те дни он самостоятельно угадывал и выражал эту линию публично, именно это он и говорил в конце марта на Всероссийском совещании советов, когда и ИК далеко не был согласен, – а вот теперь это вносится как само собой разуменное, и даже министры кивают головами. Мы не замечаем в течении дней, а революция быстро идёт вперёд.

Церетели, после паузы, читал дальше. Наш второй пункт: дальнейшая демократизация армии. И – и! – укрепление её боевой силы и способности к оборонительным – и наступательным! – действиям.

Этот пункт – из сложнейших для любой головы. И Каменев в своих речах старался не выражаться слишком конкретно, чтоб не схватили в капкан. Он больше нажимал на то, чтобы сговориться с угнетёнными классами других стран и так покончить лить кровь. А его обзывали благодушным мечтателем и добивались: а пока угнетённые народы не восстали – нашу армию сохранять? или сложить оружие и распустить по домам? Вот в этом проклятом пункте наиболее не хотелось Каменеву быть опасно чётким, он отвечал: сохранить мощь армии как оплот против контрреволюции. Нет, а против немца? И приходилось выражать: да, сложить оружие была бы политика рабства, а не политика мира, надо отвечать на пулю пулей. (Приехал Ленин – и как же голову мылил, что это выражено неполитично и в корне неправильно.)

Но здесь, сейчас, большевицкий взгляд не побеждал, напротив, качнулся маятник в другую сторону – и вот сам Исполнительный Комитет позорно предлагал готовность армии к наступательным действиям! – ещё бы это не было министрам приятно! Они конечно всецело согласны.

А третий пункт условий ИК – был самый сгусток социализма: контроль над производством, над транспортом, над обменом и распределением продуктов, а в необходимых случаях и государственная организация производства. Да тут порядочные буржуазные министры должны были просто встать на дыбы! Но эти – о, как они были уже озабочены и сокрушены: по самому социалистическому пункту они меньше всего и возражали! – так они тянулись за коалицией, сами уже не способные ни на что.

Даже на переговоры не похоже – настолько нет борьбы. (Да трём против тринадцати – много и не поспоришь?)

И ещё эшелоном шли три социалистических пункта: всесторонняя защита труда; государственное регулирование землепользования, готовить переход земли к трудящимся; и возложение финансовых тягот на имущие классы; – и против всего этого Некрасов нисколько не возражал, а Львов и Терещенко осторожно: что надо обсудить детали.

А дальше что ж? – демократическое самоуправление да Учредительное Собрание – тут демократам и спорить не с чем.

Из тринадцати большинство молчало (вчера накричавшись). Тем более наблюдатели. Сидел Каменев и удивлялся: как негромко происходит смена государственного пути всей России – с буржуазного на социалистический. (Но Ленину – этого будет мало, ничто.)

Теперь список этих условий – опять же восемь условий, как и в марте, – передали Львову. Он медленно читал, и началось обсуждение пункта за пунктом.

И мало же имели министры сил для устойчивости и борьбы. По грозному первому пункту, не отстаивая ни единой милюковской позиции, только и нашлись прибавить: что не прямо переговоры с союзниками об изменении договоров, а подготовка переговоров. Хорошо. И что коалиционное правительство отвергает сепаратный мир, но война и мир – лишь в согласии с союзниками. Исполкомцы переглянулись, переговорились, – да что ж, они сами уже в это сползли. Согласны.

Когда очень прижимают, приходится и большевикам говорить: «отвергаем сепаратный мир». Но без надобности – не следовало бы вот так опрометчиво фиксировать. Как будто мы к сепаратному и не призываем, а свобода в формулировках должна остаться. Такова ленинская школа. К счастью, сейчас от наблюдателя не ждали ни высказывания, ни подписи.

И даже так выразился Львов с дружественной улыбкой, что вручённые условия, по существу, суть продолжение и развитие той политики, которую Временное правительство и до сих пор осуществляло, – и поэтому какие ж могут быть существенные возражения? он не предвидит их и от большинства министров.

И так – ещё раз был явно зачёркнут и сдан Милюков.

Ещё несколько мелких поправок, вот по земельному вопросу. О, разумеется, во Временном правительстве нет никого, кто бы сомневался в неизбежности перехода всей земли в руки крестьянства. – (Заметим: как и нет сомнений в республиканском строе, так что все главные задачи Учредительного Собрания уже выполнены, – посмеивался Лев Борисыч под усами.) – Но вот с этим регулированием землепользования – надо бы несколько конкретизировать. И всё-таки указать, что до Учредительного Собрания мы никак не властны решать…

Тут устроили небольшой перерыв. Церетели потел над редакцией. Каменев, зная за собой способность