дебоши, праздно шатаетесь днём и ночью по улицам, продаёте и покупаете солдатские вещи, наполняете тёмные притоны, напиваетесь и дерётесь. Вы терроризировали мирных граждан городских окраин. Спешите уехать из города, держа направление на фронт».
Житомир, 4 мая. Во время облавы задержано свыше тысячи дезертиров, обнаружены огромные запасы денатурата и 20 тысяч рублей золотыми монетами.
Пермь. Совет рабочих депутатов закрыл безпартийный «Вестник Пермского края» за перепечатку иронической заметки из столичного юмористического журнала.
Цинизм военнопленных. Феодосия, 1 мая. Снялась с работ часть военнопленных и предъявила ряд требований, среди них: требуют женщин для сожительства.
Симферополь, 2 мая. Ввиду усиленных слухов о предстоящем приезде в Евпаторию Ленина, ИК СРСД Евпатории постановил: признать в принципе приезд Ленина нежелательным, просить гарнизон выделять ежедневный караул на ст. Саки для недопущения Ленина.
ЧЕСТВОВАНИЕ МИЛЮКОВА. 4 мая в зале городской думы состоялся вечер памяти Герцена. С речами выступили академик Котляревский, проф. Кареев, Вера Фигнер. По желанию массы публики, переполнившей зал, – Родичев по телефону пригласил приехать П. Н. Милюкова. Как только он появился в зале – ему была устроена грандиозная овация, продолжавшаяся около получаса. Все присутствующие как один человек встали с мест. Дамы засыпали бывшего министра иностранных дел цветами. К нему тянутся сотни рук, машут платками, и он был пронесен на руках через весь зал. После этого П.Н. Милюков произнёс речь об идеалах Герцена, осуществлённых текущим моментом.
ЗА МОНАСТЫРСКИМИ СТЕНАМИ. …по всему фронту монастырей московской митрополии в среде монашествующих идёт брожение… Горячий протест сознательной части монашества против крепостного права, которое осуществляли за монастырскими стенами… Началось в Донском монастыре, затем в Симоновом, в Даниловом… в сторону раскрепощения от гнёта настоятелей и настоятельниц… Массу нареканий вызывают архиерейские кухни. Общий стол монашествующей братии давно отошёл в область преданий… Необходимость созыва всероссийского монашеского съезда…
(«Раннее утро»)
СПЛЕНДИД—ПАЛАС.В ВОДОВОРОТЕ СТРАСТЕЙ. – ЗАПРЕТНАЯ НОЧЬ.
Еврейская труппа. ХИНКЕ-ПИНКЕ – оригинальная оперетта.
Бедная женщина желает отдать навсегда мальчика.
178
Пешехонов. Давние земские мечтания и нынешний кошмар. – На съезде крестьянских депутатов. – Речь Чернова. – Речь Пешехонова. – Вход и речь Керенского. – Досада Чернова, план его следующей речи.
Или правда всеобщая жизнь всё затрудняется, затрудняется с течением лет – или это нам в молодости всё кажется светлее и легче? Например, благословенные годы Пешехонова, когда было ему 30 лет, последние годы XIX века, и он работал в полтавском земстве статистиком. Среди малороссийской сытой степи, с ветряками и меловыми хатками, этот сытый, ублажённый, вечно дремлющий город на горе, избывающий садами, глянцеволистыми мощными тополями, – как легко было там жить! ещё особенно легко в этом широком тепле. Медленно катятся тарантасы по улицам, медленно собираются в свою управу земцы – дружеская компания взаимопонимающих, единомыслящих интеллигентных людей, есть и бывшие ссыльные, конечно. Служебный день наполовину состоит из разговоров, проектов о дальнем будущем, неторопливо-обрядного курения – а в полдень на чай собираются вместе из разных комнат, а уже в два часа, в начале зноя, расходятся по домам, поедать кавуны. И темп жизни – не гонит в спину, не боишься никуда опоздать, много читаешь, много думаешь, и уверенность: возьмёт наша верх! и выведем мы Россию на «широкую, ясную»…
И вот – кажется, вывели?! – но за два месяца, по никаким предсказаниям, как же всё вдруг стало кошмарно рушиться, посыпалось прахом, задымило, – горло сжимает: как же это остановить? кто же это остановит??
А война погоняет – и охватывает ужас, что Россия может не успеть вывернуться?
Только и остаётся надеяться, что мы, социалисты, войдя во власть, исправим, – а кто ж другой сегодня это сможет? Народно-социалистическая партия Пешехонова никак и никогда не претендовала руководить Россией – но непредвзято, без догматов, понимала она народные нужды.
Чуть не угодил Пешехонов министром внутренних дел. Ну, обошлось министром продовольствия, – да разве продовольствие обособлено? а как выхватить его из других видов товарного снабжения? от фабричных производств? от транспорта? и во всё это быстро-быстро войти. Правда, облегчается тем, что Шингарёв эти месяцы двигался, в общем, в правильном направлении – на государственную монополию, к равномерному распределению продуктов по всей России, к подавлению всяких жадных торговцев, купцов, посредников, – только ещё недостаточно решительно. (Какой благословенный порядок испытаем мы все, когда устроим нашу жизнь вообще без торговцев!)
Но прежде всякого дела сегодня с утра Пешехонов с Черновым как два главных министра по крестьянству должны были ехать представляться на съезд крестьянских депутатов. И правильно: навсегда кончилось наше «хождение в народ» – вот сам народ пожаловал к нам.
И поехал Пешехонов опять в тот Народный дом на Кронверкском, который он недавно отстаивал от пулемётчиков. А там председательствующий Авксентьев ещё с 11 часов оперировал, избирал себе десяток товарищей председателя (кандидатуры подготовлены оргбюро, и в основном видные социалисты), десяток секретарей, комиссии, – к полудню приехали два министра, вышли на сцену под аплодисменты зала. (А депутаты плохо подъезжали.) И самоуверенный красавец Чернов, не сверяясь с коллегой, пошёл на трибуну первый. Одну длинную речь он уже вчера произнёс тут на открытии съезда – а сегодня, перед теми же слушателями, был неистощим и на новую:
– …Всё, что старый строй считал человеческой пылью, поднялось под ветром негодования и гнева, а пустота, которую он устраивал вокруг себя, – свалилась на нас.
Думали, мол, ждать до Учредительного Собрания, но власть не оказалась цензовикам по плечам. И вот они вынуждены были обратиться за выручкой к Совету рабочих депутатов.
Сам звук голоса был природно красив, а ещё он выделывал им рулады:
– Если была бы возможность – организованная трудовая демократия и теперь предпочла бы отдалить момент вступления в правительство. И вот я ставлю перед вами вопрос: должны ли социалисты, которые пользуются вашим доверием, – должны ли мы взять в наши крепкие руки устроение российской жизни? Разумеется, все наши силы мы поставим на карту, на служение этому делу – устроить наследство, разорённое имение, которое до сих пор было романовской вотчиной, а теперь наша любимая дорогая родина. И если вы решите этот вопрос положительно – только тогда мы пойдём к власти.
И голос с места:
– Даём вам наше благословение!
Да только беда, что всё это декламация: вхождение в правительство решено на Исполкоме ещё четыре дня назад, и само правительство составлено окончательно сегодня ночью, и всей этой части красивой речи Чернов мог и не говорить. С озабоченностью присматривался Пешехонов к нему. Слава его в эсеровских кругах была огромна, а человек он был заграничный, да и очень литературный. Литературный, конечно, был и Пешехонов, но воспитан на зорком Глебе Успенском, а Чернов – на красных крыльях Интернационала и Циммервальда, – и как вот он сейчас практически вывернется с землёй? В те счастливые мечтательные годы все мы, и даже наши лучшие умы, произнося «отчуждение земель», «передача всей земли крестьянству», – никто никогда, ни практики, ни теоретики безпечно не подсчитывали: а сколько же в России удобной земли, какая ещё не у крестьян? – и оказалось: всего-то четвёртая часть!.. А как её разделить, неравно разбросанную, между неравными жаждами краёв и губерний, – и сколько же достанется на едока? Только в самые последние месяцы стали смущённо не находить этой вожделенной земли, подбираться к ответу: «достанется на едока с гулькин нос». И как раз сегодня даже «Известия» Совета, значит прямо для народного читателя, вынуждены опубликовать и этот расчёт, и этот вывод: «Не будет земельного запаса для того, чтобы наделить всех желающих по трудовой норме». Напечатано! – но малограмотные миллионы ещё когда это прочтут и поймут? – а что тогда поднимется?
Так, стало быть, не столько предстоит делить землю, сколько хозяйничать иначе?
Пристально рассматривал Пешехонов тех в зале, кто был не подставной, несомненно из крестьян или мог быть. Ведь вот они растекутся по России, и, как всегда, Россия послушно пойдёт за столицей. Каким же неопробованным способом сейчас здесь завладеть их доверием, чтоб они понесли по стране не соблазнительную анархию, но поддержку правительственных мер? В этом зале замыкалось или не замыкалось одно из самых важных звеньев революции.
Наконец кончал Чернов:
– …Кроме трудящихся есть только нетрудящиеся, которых трудящиеся должны рассосать и превратить в трудящихся… И если вы нас пошлёте в правительство – то мы останемся на своём посту, пока вы останетесь на своём посту. И всё, что есть в нашей душе лучшего, – без остатка вложим в это святое дело, на котором мы должны или победить, или погибнуть!
Теперь Пешехонов намерился говорить только о деле. Выбрался к трибуне своей, он понимал, неавантажной фигурой – и заговорил безо всякой торжественности. Однако же и общей картины никак не миновать, через неё вход.
Что получили мы от прежнего режима тяжёлое наследство. И остатки былого богатства надо распределить равномерно и справедливо. Русский народ за много веков рабства отвык от хорошего правительства. И вот теперь, когда в первый раз за тысячелетие власть и народ сливаются в одно, – нужно думать не о том, что действия власти не годятся, отрешиться от прежних привычек не верить власти, а сплотиться всем народом вокруг правительства.
– Возникает опасение, что при новых условиях каждое лицо, каждая маленькая группа будут думать о себе и своих интересах. И целые большие классы будут думать о своих классовых интересах, а не об интересах родины. Вот, например, в деревне не понимают 8-часового рабочего дня, – вздохнул он, ибо и сам считал, что с ним бы следовало подождать. – И анархия отчасти уже началась. И может явиться если не Николай II, то какой-нибудь Наполеон.
А дальше – он хотел говорить очень конкретно, о хлебе, и как крестьянин должен перебороть своё собственническое сердце – и широко давать городу хлеб, а уж мы постараемся дать железо и ситец. Но тут по залу раздались неистовые аплодисменты. Пешехонов никак не мог отнести их к себе, ни тем более к последним словам о Наполеоне, – оглянулся, – это на сцену вышел Керенский – и вот ему отчаянно аплодировал зал, – не крестьяне, конечно, которые его сроду не видели, и не солдаты-крестьяне, но петроградские интеллигентные две трети съезда, а за ними и остальные.
А Керенский – такой тонкий и такой готовый к этим аплодисментам – струнно шёл, шёл навстречу им, понимающе улыбаясь, – и так получилось, что шёл прямо к трибуне, да, как будто она была незанята, совсем не видя Пешехонова. И Пешехонов, который должен был теперь говорить о вреде помещиков и торговцев-посредников и какое облегчение народу будет без них, – застеснявшись,
