снова свободен! И теперь распрямлялся великий вопрос: так что? революция разгромлена? Или возбудим новый подъём? (Как раз собиралась 2-я Дума.)
Благодаря побегу – Троцкий успел в Лондон, на 5-й, объединённый, съезд партии. Он нёсся туда на крыльях своей петербургской славы: он был глава едва не состоявшегося революционного правительства России! За революционные недели и потом на суде он сделал несравненно больше любого из депутатов этого съезда. Он создан был вести эту партию, – а вот: не оказалось и вовсе, куда приложиться.
Что он застал тут? Опять две фракции, большевиков и меньшевиков, искусственно сближенные, неискренно соединённые, и каждая со своими лидерами (впрочем, Ленин наглядно потускнел), а Троцкий – опять один, и никому не нужен? (Ещё на съезде – Роза Люксембург, в утешение поддержавшая его теорию перманентной революции, – да в ней-то и была его великая высота, оценила Роза.)
По всему темпераменту и резкости своих действий – Троцкий готов был, конечно, объединиться с большевиками, – у них верная хватка, у них активность. Но не мог согнуть шею под Ленина. А меньшевики – уж слишком идейно размазаны. И оставалось ему быть – «третьим течением», в единственном лице, всюду только от одного себя. (Мартов сострил, что он всюду приходит со своим складным стулом.) Примиритель-объединитель? – но их не примиришь, это от начала ложная задача. А встал вопрос об осуждении большевицких эксов – и Троцкий вместе с меньшевиками осудил их, чем окончательно взорвал Ленина. (А тут как раз, по убыли революции, большое ослабление партийной кассы, не хватало средств делегатам на обратный путь, выпросили под вексель заём у английского либерала.)
А российская революция, кажется, заглохла. Что же делать теперь? и где жить? Делать – ясно: надо истолковать революцию Пятого года и прокладывать теоретические пути для Второй революции, прогноз её как Перманентной и Мировой. Объехал с рефератами эмигрантские и студенческие русские колонии – не то, жидкая опора. Надо соединяться с какой-то западной социал-демократией. С какой же? выбор несомненен: с сильнейшей немецкой, первой скрипкой Интернационала. К тому же в Германии прославлена вся его петербургская эпопея, опубликован через Парвуса и рассказ о его знаменитом побеге. (У Парвуса тоже был побег, но лёгкий.) И для немцев Троцкий особенно выгодно рисовался тем, что не замешан в раздоры русских фракций. Но, по полицейским правилам, в Берлине ему не дали постоянного жительства, пришлось избрать Вену – тоже отличное место и полная близость к немецкой политической жизни. Парвус ввёл его к Каутскому, «папе Интернационала», на его квартире познакомился с Бебелем, ловил каждое его слово. Был представлен и Бернштейну, стал на «ты»
с Гильфердингом, знакомился с Отто Бауэром, Максом Адлером, Карлом Реннером – сперва почтительно, кажется, нет для социалиста более высокого круга. Но в какой-то момент стал понимать, что все они – не революционеры, а филистеры, да! Совершенно убого рассуждали они, будто столыпинский режим соответствует развитию производительных сил России, – чужаки! никто не понимает! Когда Столыпина наконец убили – в те сентябрьские дни в Йене проходил съезд германских с-д, и Троцкий кинулся превзойти собственные вершины, произнести громовую шедевральную речь об обречённости царизма и царских палачей, – но Бебель перепугался, просил не выступать, чтобы не создавать для партии затруднений. Филистеры! Нет! – мы, русские революционеры, сделаны из более серьёзного материала, мы готовы – не к такому!
С ореолом крупного революционера и такими личными знакомствами Троцкий и не нуждался в создании своей партии (да и начисто не из кого было бы создать её). Ленин закисал в швейцарском одиночестве, оскаливался издали, потом поехал в Париж сколачивать жалкую партийную школку, – а Троцкий цвёл в живом кипении социал-демократии, да вот что – в 1908 стал и издавать (вдвоём с Адольфом Иоффе, а ещё помогал студент из России Скобелев) свою двухнедельную газету, для заброски в Россию через галицийскую границу и Чёрное море. Как её назвать? Это чрезвычайно важно. Их с Парвусом «Русская газета» в 1905 уже одним названием вызывала доверие читателей. Теперь – успешная находка: украинские меньшевики издают в Лемберге «Правду»! Входит в самое сердце! Вот её и взять в руки, перенести в Вену.
Время от времени звал на поддержку «Правды» и большевиков, – нет, не шли. (Каменев – едва не вступил.) Газетка держалась с трудом, не может на всё хватить даже его пера, тем более что для заработка и для воздействия на широкую интеллигентскую аудиторию в России, ослеплять их искромётным блеском, – договорился с «Киевской мыслью» писать в неё постоянные корреспонденции. Опять – плебейская муза журналистики? Нет, сознание, что тебя читают и ценят, – сделало годы счастливыми. Его статьи политически – были на очень рискованные в цензурном смысле темы, но он уже брался писать и о литературе, даже и о живописи (набирая из европейской классики цитат и эпиграфов, одновременно и наслаждаясь работой других умов, и поражаясь разнообразию и яркости собственных талантов). Бернард Шоу позже назвал его «королём памфлетистов».
Счастливые интересные годы! Только никак не накатывала революция.
В эти же годы впервые по-настоящему проверил своё родство с Марксом: углубился в никогда не читанную переписку Маркса и Энгельса. Да это – самая нужная и самая близкая изо всех книг на Земле, величайшая и надёжнейшая проверка взглядов, мироощущения и боевых приёмов! Это – психологическое откровение! На каждой странице убеждаешься, что с этими двумя гигантами ты связан кровно, духовно и вооружённо. Вот они были – революционеры насквозь! Их революционный кругозор перешёл в самые их нервы. Какая органическая и полная независимость от общественного мнения, от принятых норм нравственности. На каждой странице негодуешь и ненавидишь вместе с ними и догадываешься, о чём они недосказывают и тут, о тайных ходах мысли! С какой безпощадностью и с каким искусством они уязвляют, поражают, пронзают, выше ли пояса, ниже ли пояса, противников прямого революционного пути, и никакой приём не считают непозволенным в интересах революции, растирают в прах соперников – но ни мелочи не прощают и друзьям, успевают ударить и по ним. Вот тáк уметь сражаться!
Ленин смекнул, что надо жить, как и Троцкий, поближе к России, перебазировался сюда. Но не только не шёл на сближение, а в 1912 году в Праге окончательно, навеки, расколол партию, и больше того: нагло украл себе названье газеты «Правда». Троцкий кипел гневом! а что ж? пришлось закрыть свою. Тогда в ответ он стал, с Мартовым и Даном, собирать в Вене объединительную конференцию всех желающих русских социал-демократов. В этом была сильная мысль: изолировать Ленина и заставить его смириться! Увы, не состоялось, мало кто стянулся: бундовцы, отдельные меньшевики, грузинские, латышские, отдельные фракционные большевики – «Августовский блок», а в общем, крах: почему-то оказывался Троцкий неспособным ни создать, ни собрать партии, оставался блистательным одиночкой.
Так соединяться с меньшевиками? – нет. И нет.
Неиссякаемые его революционные силы – пропадали втуне.
Тут – начались балканские войны, и «Киевская мысль» предложила Троцкому ехать от них туда военным корреспондентом. И хотя он знал за собой полный топографический кретинизм (заблуживался и на местности, и в улицах) и весьма ограниченный лингвистический багаж, – предложение он принял, и не раскаялся: он быстро начал понимать стратегию, вплотную подошёл к военному делу и обнаружил в себе военную струнку. А ещё: его корреспонденции с Балкан (и опять же блестящие!) – какой размах ему открывали для борьбы против лжи славянофильства! (Да вся философия славянофильства до дна исчерпывается одним коротким замечанием Маркса.)
В Вене Троцкий обосновался прочно, приехала жена с сыном, родился и второй. Приезжали сюда и родители. И отец, увидев целую книгу, написанную сыном, полностью примирился с его судьбой. (А что было делать с двумя дочерьми от Александры Соколовской? – пристроил их жить у отца в экономии.) В 1914, едва начался конфликт Австрии с Сербией, Троцкий мгновенно понял, что почва горит и надо из Австрии убираться. Не мелочь он был тут, и сам Фридрих Адлер-старший повёз его на консультацию к шефу политической полиции, тот посоветовал уезжать как можно быстрей – и, дня не потеряв, уже через несколько часов Троцкий с семьёй был в цюрихском поезде.
Первые месяцы войны он отсиживался в Швейцарии – покой рядом с европейским адом, это напоминало тот финский пансион, откуда он ринулся в революцию. Но какой психопатологический взрыв звериного патриотизма у народных масс всех стран! – будь проклят патриотизм, это чудовище! И какое позорное падение великой германской социал-демократии, какое жалкое отступничество от своего знамени! Крушение Интернационала в самую ответственную эпоху! (Пришлось и от Парвуса отмежеваться, он себя неприлично вёл.) Судьбой Троцкого становилось: возродить революционное социалистическое движение в бурных формах – и заложить фундамент нового Интернационала!
Он чувствовал, что раскинул крылья уже не на одну Россию, а на весь мир. Теперь издал поспешную книгу против своих кумиров, германских с-д: «Война и Интернационал», – настала эпоха социальных и социалистических революций по всему миру! (Президент Вильсон, несомненно, украл оттуда кое-что для своих 14 пунктов.)
Спасибо «Киевской мысли», предложила быть военным корреспондентом во Франции. С конца 1914 безпрепятственно переехал туда – но нет, не ради одних военных корреспонденций, да и французский язык плохо знал, а стали, вместе с Мартовым, в Париже выпускать свою интернационалистскую газету: «Голос», потом «Наше слово», всю писали вдвоём (но не ужились с ним, скоро выпер его), да и страницы в ней только две – но какая пробойная сила аргументов! Необузданно бил! Первый удар – по поповско-полицейской России, по русским оборонцам, по пошлому Плеханову и другим предателям. От них, по союзнической связи, удар сам собой переносился на французских милитаристов, эту квинтэссенцию буржуазного эгоизма, вероломства и лицемерия! Раз война так ужасна – так предатели рабочего класса те, кто помогают ей продлиться хоть на один день. Оборонцы встречно нападали, почему Троцкий так мягок к Вильгельму, не немецкий ли он агент. (А не было расчёта ссориться сразу со всеми; да за годы жизни в Австрии он и стал симпатизировать немцам, да; да и деньги на газету приходили, откровенно признаться, от них, хоть и косвенно, через Раковского.) Но главный враг был – русское посольство в Париже: статьи Троцкого тут же переводили на французский и подавали доносом на Кэ д’Орсэ.
Но – ещё держался, власти не помешали ему съездить в Швейцарию, в Циммервальд. От Берна надо было ехать в горы 10 километров. И что же? Через полвека после основания Марксова Интернационала – вот оказалось возможным усадить всех уцелевших интернационалистов мира
