выхода рабочему клас­су… Ладно, почта скоро закрывается, надо нести от­правлять.

Но смотри, Григорий, объявили амнистию. Амни­стия — всем, значит и свобода всем левым партиям? Неужели решились? Плохо. Это плохо. Теперь легаль­ный Чхеидзе со своими меньшевиками развернётся — и займёт все позиции, все позиции раньше нас. И опять нас обгонят?..

Нет, нет! Нельзя сидеть сложа руки, надо что-то готовить. И быстро! Поедем-не поедем, революция еще и назад может покатить, сколько раз так бывало, ни­чему доверять нельзя, — а мы должны на всякий слу­чай готовить путь. И знаешь что… Вот что… Сегодня

— суббота? Плохо. А всё равно: кати-ка ты в Берн на­зад, да, поезжай немедленно назад, а больше некому: постарайся застать дома Вейсса, сегодня поздно вече­ром бы самое лучшее, а то он на воскресенье куда-ни­будь уедет. И пусть — прямо идёт в немецкое посоль­ство. В понедельник! Надо же это кольцо заклятое прорывать. Почему Ромберг сам молчит, никого не по­сылает? Удивляться надо. Они должны быть заинте­ресованы больше нас: мы можем хоть обдумывать путь через Англию, а у них же никакого другого вы­хода нет. И научи Вейсса так: ни в коем случае кон­кретно обо мне и тебе, что вот именно нам двоим нуж­но ехать, но что многие бы хотели, между ними и мы. Так позондируем — какие возможности?.. Что надо просить? Допустим, чтобы Германия сделала публич­ное заявление, что она готова пропустить в Россию всех, кто… кого влечёт туда свободолюбие. Вот так. Для нас такое заявление было бы вполне приемлемой основой.

А вот еще! Все эти дипломаты — они же дубины, они в революционном движении ничего, никого не раз­личают. Пусть Вейсс придаст нам весу. Пусть скажет загадочно, так: революционное движение в России полностью руководится из Швейцарии. Каждая важная акция должна быть прежде всего решена в Швейцарии. Буквально: в России не делают ни одного важного шага, не получив указаний от нас. И поэтому в нынешней обстановке… Понял? Ну, поезжай. Мне завтра тоже на поезд рано утром, в Шо-де-Фон, на ре­ферат.

Такое настроение было к Коммуне три дня назад

— а вот, растеребилось.

Утром, по спешке и рассеянности, надел он шапку совсем затрёпанную, не ту — ив Шо-де-Фоне предсе­датель профсоюза принял его за бродягу, не хотел ве­рить, что это и есть ожидаемый лектор.

В воскресенье днём в клубе часовщиков читая по- немецки, — не по писаному, по коротким тезисам раз­вивая свободно — реферат „Пойдёт ли русская рево­люция по пути Парижской Коммуны?» перед двумя­стами собравшихся, он плохо ощущал своих слушате­лей, что им интересно и чего они ждут, он как будто потерял чувствительность — не видел зала, не ощущал бумаги в руке и обронил чувство времени. Да больше: он потерял нежность к своей исконно-любимой Ком­муне и, затягиваемый, незаметно сам всё более затя­гиваемый, уже сливал два опыта двух революций, не столько в формулировках, сколько в забегающих мы­слях и чувствах, два опыта — Коммуны и этот, внезапно расцветший — обманный? или единствен­ный, всею жизнью готовленный: не повторить нам оши­бок Коммуны, её двух основных ошибок: она не за­хватила банков в свои руки и была слишком велико­душна: вместо повальных расстрелов враждебных классов — всем сохраняла жизнь и думала их перевос­питывать. Так вот, самое гибельное, что грозит про­летариату — это великодушие в революции. Надо на­учить его не бояться безжалостных массовых средств!

Что там вывели часовщики Шо-де-Фона, а сам он всё больше захватывался тревогой: ведь время уте­кает! Пока читается тут реферат, а там, в Петербурге, что-то утекает неповторимо, кто-то жалкий и недостой­ный всё более вцепляется во власть.

Тут на трибуну заступил французский лектор, а Абрамович собрал всех здешних русских, и, пока было время до поезда, минут 25, Ленин стал и им читать что-то вроде реферата — да всё о том же, только те­перь уже без сравнений, прямо — что забирало и их и его, и прямыми же словами кончил:

— Если понадобится, то мы не испугаемся пове­сить на столбах восемьсот буржуев и помещиков!

Поезд покачивал, а он — всё думал и думал. В Петербурге нет настоящей силы. Сила — это царь с его аппаратом, но их вытолкнули. Сила — это армия,

но она прикована к фронту. А кадеты — никакая не сила. А Совет депутатов — много ли весит? как он там? И большая опасность, да почти наверняка, его захва­тывают сейчас чхеидзевые меньшевики. В Петербурге — пустота, в Совете — пустота, и засасывающе ждёт, зовёт — его силу. И если бы успеть взять Петер­бург — можно было бы потягаться и с армией, и с ца­рём.

Так — ехать? Решиться — ехать???…

Побалтываемый быстрым бегом поезда, во втором классе, Ленин сидел у окошка, отражаясь в его темно­те вместе со светлой внутренностью вагона, смотрел, смотрел, не замечал, как давал билет на проверку раз и другой, не слышал, как проходили, объявляли стан­ции, — думал.

Ехать?..

То состояние, когда не видишь, не слышишь — сидят ли тут еще в вагоне другие. При окне — один, в поезде — один, и потому Инесса — не в Кларане, Инес­са едет с ним рядом. Как хорошо, давно так не гово­рили.

Понимаешь, ехать — никак нельзя. И не ехать — никак нельзя… А вот что: а не поехать ли вперёд пока тебе? Ты и ничем не рискуешь. И тебя везде пропу­стят. (Это — вполне невинно, это — не противоречие: кого любишь — того и посылаешь вперёд, естественно, о ком больше всего заботишься — вместе с тем и о деле заботишься. Так — всегда, а как же иначе? И если не отказала прямо — значит, согласна.)

Скоро год, как не виделись. И уже как-то оно рас­падалось… Но в день знаменательный, коммунный, счастливый, болтаемый в поезде бок-о-бок с Инессой, — он тепло и радостно почувствовал прежнюю бли­зость её и неизбежную надобность её, так почувство­вал, что два слова сказать ей всамделишных — вот сейчас загорелось, до завтра нельзя отложить!

И на одной станции выскочил, купил открытку. На другой — бросил в почтовый ящик.

… Дорогой друг!.. Прочёл об амнистии… Мечтаем все о поездке…

Определённо — да: мечтаем. Вот сейчас отчётли­во: мечта!

… Если поедете — заезжайте. Поговорим…

Ну, правда же, ну надо же повидаться… Миг-то какой! Приезжай!..

… Я бы дал вам поручение узнать тихонечко в Англии, мог ли бы я проехать…

Англия, конечно, не захочет пропустить: враг вои­ны, враг Антанты. Но как бы её обмануть, Англию?

Впрочем, через Францию-Англию-Норвегию ехать

— это может уйти и месяц. А новая власть за это вре­мя отвердеет, найдёт свою колею, покатится — и уже не расшатаешь её, не свернёшь. Надо спешить, пока не затвердела.

Так же и война: привыкнут люди, что война и при революции продолжается, и так должно быть.

Потом: немецкие подводные лодки. Уж такого мо­мента дождавшись — и теперь рисковать? Могут толь­ко дураки.

Ночью, уже у себя на Шпигельгассе, перерыви- сто спал. И через сон и через явь всё настойчивей на­чинала нажигать эта мысль: ехать? Поехать?..

А утро принесло телеграммы все едино, без про­тиворечий: отрёкся царь! отрёкся — несомнен­но! И он, и Михаил, вся династия, вся шайка — от­реклась!!!

Реставрации — не будет!!!

И вопрос зажёгся теперь только: как? Путём

— каким? Каким способом? Да побыстрей! Теперь и часа нельзя было промедлить — скорей туда! Не опо­здать! Захватить руль! Исправить, направить, скорей!

Сегодня Вейсс у Ромберга. Хорошо. Но это еще пока… зондировка, запросы, ответы… Глухонемой швед было кинуто три дня назад, тоже Ганецкому, несе­рьёзно. Серьёзней — фотография для паспорта (хоро­шо, что послал): может ли она сегодня быть уже у

Скларца? Нет, конечно. Послезавтра. А потом — рас­сматриваться в министерстве, в генштабе. Они должны бы и не ждать, должны бы сами догадаться и поторо­питься — послать, предложить. Молчат. Дубины. Ле­стница бюрократическая.

Или — дорожатся, чтобы больше взять? Тогда — ничтожные политики. Вперёд, на большом участке пу­ти — реальный союз, сепаратный мир. А там, а там… Прусские юнкерские мозги конечно не уследят за спи­ралями диалектики. Разве они видят дальше сегод­няшних своих окопов? Что они знают о мировой про­летарской революции? Дальше, конечно, мы их пе­реиграем, на то мы и умней. Но пока что им бы только сепаратный, да оттянуть прибалтийские губернии, Польшу, Украину, Кавказ — так это мы и сами от­даём, давно говорим.)

И Зифельд не идёт. И Моор не отзывается.

Но — Парвус? испытанный умница Парвус! — что же он? Израил Лазаревич! Я сижу в этой Швей­царии как в заткнутой бутылке! Вы же понимаете, вы-то знаете, как надо успевать на революцию! Поче­му не получаю предложений ехать? Делается ли что- нибудь?..

В комнате на Шпигельгассе — как в норе, солнца

— никогда в окне не бывает.

Та-ак… Та-ак, одуматься некогда, что-то обяза­тельно упускаешь. Что они там делают, в Петербурге

— Каменев, Шляпников? На Каменева ложится исто­рическая ответственность. Тезисы к ним потекли, но это когда еще… А вот что: надо сжато повторить те­леграммой. Телеграмму в Стокгольм, партийная касса не разорится. Надя, Моисей, кто пойдёт телеграмму сдаст: наша тактика — никакого доверия новому пра­вительству! никакого сближения ни с какой партией! только — вооружение! вооружение!.. Платком уку­тайся, бронхит!..

А вообще-то на всякий случай, если немцев не дождёмся, надо готовить путь и через Англию. Пусть, например, Карпинский готовит: берёт проездные бу­маги на своё имя, а фотографию приложим мою. Мою, но в парике, а то по лысине узнают. Срочно ему пи­сать! Срочно в Женеву! Кто отнесёт на почту? Ладно, сбегаю сам.

Сильный холодающий ветер дул по узким переул­кам, и когда порыв усилялся да навстречу — прямо останавливал. А хорошо идти — поперёк, против! Так привык всю жизнь, так шёл всегда — и не раскаи­ваюсь. И другой жизни не хотел бы!

Тот же ветер взнёс по переулку наверх, домой — и как раз вовремя: зовут к телефону на другой этаж. Кто б это мог? Почти никто того телефона не знает, для исключительнейших случаев.

По тёмной лестнице.

Инесса!! Прямо из Кларана! Голосок — как пе­реливы рояля под её пальцами…

— Инесса, как давно я тебя не слышал!.. Люби­мая!.. А я вчера с дороги послал тебе откры… Надо немедленно ехать, нам надо всем ехать! Я готовлю тут разные варианты, какой-то сработает обязательно! Но вообще надо разведать и английский путь. И, может, удобнее всего было бы тебе… Что?.. Неудобно?.. Ну, я не настаиваю никогда, ты знаешь… Не уверена, что вообще поедешь? Вообще??. Колеблешься?.. (Какой- то сбой, мысли не сходятся. Когда долго не видишься — и всегда сбой, настроения не прилегают, а тут еще и по телефону.) … Почему